– Господи! Да что вы это! Да об чем вас спрашивать, – закудахтал вдруг Порфирий Петрович, тотчас же изменяя и тон, и вид и мигом перестав смеяться, – да не беспокойтесь, пожалуйста, – хлопотал он, то опять бросаясь во все стороны, то вдруг принимаясь усаживать Раскольникова, – время терпит, время терпит‑с, и все это одни пустяки‑с! Я, напротив, так рад, что вы наконец‑то к нам прибыли… Я как гостя вас принимаю. А за этот смех проклятый вы, батюшка Родион Романович, меня извините. Родион Романович? Ведь так, кажется, вас по батюшке‑то?.. Нервный человек‑с, рассмешили вы меня очень остротою вашего замечания; иной раз, право, затрясусь, как гуммиластик, да этак на полчаса… Смешлив‑с. По комплекции моей даже паралича боюсь. Да садитесь же, что вы?.. Пожалуйста, батюшка, а то подумаю, что вы рассердились…
Раскольников молчал, слушал и наблюдал, все еще гневно нахмурившись.
Он, впрочем, сел, но не выпуская из рук фуражки.
– Я вам одну вещь, батюшка Родион Романович, скажу про себя, так сказать в объяснение характеристики, – продолжал, суетясь по комнате, Порфирий Петрович и по‑прежнему как бы избегая встретиться глазами с своим гостем. – Я, знаете, человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к тому же законченный человек, закоченелый человек‑с, в семя пошел и… и… и заметили ль вы, Родион Романович, что у нас, то есть у нас в России‑с, и всего более в наших петербургских кружках, если два умные человека, не слишком еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие, вот как мы теперь с вами‑с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не могут найти темы для разговора, – коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся. У всех есть тема для разговора, у дам, например… у светских, например, людей высшего тона, всегда есть тема, c'est de rigueur, а среднего рода люди, как мы, – все конфузливы и неразговорчивы… мыслящие то есть. Отчего это, батюшка, происходит‑с?
Интересов общественных, что ли, нет‑с, али честны уж мы очень и друг друга обманывать не желаем, не знаю‑с. А? Как вы думаете? Да фуражечку‑то отложите‑с, точно уйти сейчас собираетесь, право, неловко смотреть… Я, напротив, так рад‑с…
Раскольников положил фуражку, продолжая молчать и серьезно, нахмуренно вслушиваться в пустую и сбивчивую болтовню Порфирия. «Да что он в самом деле, что ли, хочет внимание мое развлечь глупою своею болтовней?»
– Кофеем вас не прошу‑с, не место; но минуток пять времени почему не посидеть с приятелем, для развлечения, – не умолкая сыпал Порфирий, – и знаете‑с, все эти служебные обязанности… да вы, батюшка, не обижайтесь, что я вот все хожу‑с, взад да вперед; извините, батюшка, обидеть вас уж очень боюсь, а моцион так мне просто необходим‑с. Все сижу и уж так рад походить минут пять… геморрой‑с… все гимнастикой собираюсь лечиться; там, говорят, статские, действительные статские и даже тайные советники охотно через веревочку прыгают‑с; вон оно как, наука‑то, в нашем веке‑с… так‑с… А насчет этих здешних обязанностей, допросов и всей этой формалистики… вот вы, батюшка, сейчас упомянуть изволили сами о допросах‑с… так, знаете, действительно, батюшка Родион Романович, эти допросы иной раз самого допросчика больше, чем допрашиваемого, с толку сбивают… Об этом вы, батюшка, с совершенною справедливостью и остроумием сейчас заметить изволили. (Раскольников не замечал ничего подобного.) Запутаешься‑с! Право, запутаешься! И все‑то одно и то же, все‑то одно и то же, как барабан! Вон реформа идет, и мы хоть в названии‑то будем переименованы, хе‑хе‑хе! А уж про приемы‑то наши юридические – как остроумно изволили выразиться – так уж совершенно вполне с вами согласен‑с.
Ну кто же, скажите, из всех подсудимых, даже из самого посконного мужичья, не знает, что его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по счастливому выражению вашему), а потом вдруг и огорошат в самое темя, обухом‑то‑с, хе! хе! хе! в самое темя, по счастливому уподоблению вашему, хе! хе! так вы это в самом деле подумали, что я квартирой‑то вас хотел… хе! хе! Иронический же вы человек. Ну, не буду! Ах да, кстати, одно словцо другое зовет, одна мысль другую вызывает, – вот вы о форме тоже давеча изволили упомянуть, насчет, знаете, допросика‑то‑с… Да что ж по форме!
Форма, знаете во многих случаях, вздор‑с. Иной раз только по‑дружески поговоришь, ан и выгоднее. Форма никогда не уйдет, в этом позвольте мне вас успокоить‑с; да и что такое в сущности форма, я вас спрошу? Формой нельзя на всяком шагу стеснять следователя. Дело следователя ведь это, так сказать, свободное художество, в своем роде‑с или вроде того… хе‑хе‑хе!…
Порфирий Петрович перевел на минутку дух. Он так и сыпал, не уставая, то бессмысленно пустые фразы, то вдруг пропускал какие‑то загадочные словечки и тотчас же опять сбивался на бессмыслицу. По комнате он уже почти бегал, все быстрей и быстрей передвигая свои жирные ножки, все смотря в землю, засунув правую руку за спину, а левою беспрерывно помахивая и выделывая разные жесты, каждый раз удивительно не подходившие к его словам.
Раскольников вдруг заметил, что, бегая по комнате, он раза два точно как будто останавливался подле дверей, на одно мгновение, и как будто прислушивался… «Ждет он, что ли, чего‑нибудь?»
– А это вы, действительно, совершенно правы‑с, – опять подхватил Порфирий, весело, с необыкновенным простодушием смотря на Раскольникова (отчего тот так и вздрогнул и мигом приготовился), – действительно, правы‑с, что над формами‑то юридическими с таким остроумием изволили посмеяться, хе‑хе! Уж эти (некоторые, конечно) глубокомысленно‑психологические приемы‑то наши крайне смешны‑с, да, пожалуй, и бесполезны‑с, в случае если формой‑то очень стеснены‑с. Да‑с… опять‑таки я про форму: ну, признавай или, лучше сказать, подозревай я кого‑нибудь того, другого, третьего, так сказать, за преступника‑с, по какому‑нибудь дельцу, мне порученному… Вы ведь в юристы готовитесь, Родион Романович?
– Да, готовился…
– Ну, так вот вам, так сказать, и примерчик на будущее, – то есть не подумайте, чтоб я вас учить осмелился: эвона ведь вы какие статьи о преступлениях печатаете! Нет‑с, а так, в виде факта, примерчик осмелюсь представить, – так вот считай я, например, того, другого, третьего за преступника, ну зачем, спрошу, буду я его раньше срока беспокоить, хотя бы я и улики против него имел‑с? Иного я и обязан, например, заарестовать поскорее, а другой ведь не такого характера, право‑с; так отчего ж бы и не дать ему погулять по городу, хе‑хе‑с! Нет, вы, я вижу, не совсем понимаете, так я вам пояснее изображу‑с: посади я его, например, слишком рано, так ведь этим я ему, пожалуй, нравственную, так сказать, опору придам, хе‑хе!
Вы смеетесь? (Раскольников и не думал смеяться: он сидел стиснув губы, не спуская своего воспаленного взгляда с глаз Порфирия Петровича). А между тем ведь это так‑с, с иным субъектом особенно, потому люди многоразличны‑с, и над всем одна практика‑с. Вы вот изволите теперича говорить: улики; да ведь оно, положим, улики‑с, да ведь улики‑то, батюшка, о двух концах, большею‑то частию‑с, а ведь я следователь, стало быть, слабый человек, каюсь: хотелось бы следствие, так сказать, математически ясно представить, хотелось бы такую уличку достать, чтоб на дважды два – четыре походило! На прямое и бесспорное доказательство походило бы! А ведь засади его не вовремя – хотя бы я был и уверен, что это он, – так ведь я, пожалуй, сам у себя средства отниму к дальнейшему его обличению, а почему? А потому что я ему, так сказать, определенное положение дам, так сказать, психологически его определю и успокою, вот он и уйдет от меня в свою скорлупу: поймет наконец, что он арестант. Говорят вон, в Севастополе, сейчас после Альмы, умные‑то люди ух как боялись, что вот‑вот атакует неприятель открытою силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились умные‑то люди‑с: по крайности на два месяца, значит, дело затянулось, потому когда‑то правильной‑то осадой возьмут! Опять смеетесь, опять не верите? Оно, конечно, правы и вы. Правы‑с, правы‑с! Это все частные случаи, согласен с вами; представленный случай, действительно, частный‑с! Но ведь вот что при этом, добрейший Родион Романович, наблюдать следует: ведь общего‑то случая‑с, того самого, на который все юридические формы и правила применены и с которого они рассчитаны и в книжки записаны, вовсе не существует‑с по тому самому, что всякое дело, всякое, хоть, например, преступление, как только оно случится в действительности, тотчас же и обращается в совершенно частный случай‑с; да иногда ведь в какой: так‑таки ни на что прежнее не похожий‑с. Прекомические иногда случаи случаются в этом роде‑с. Да оставь я иного‑то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так ведь, ей‑богу, закружится, право‑с, сам придет да, пожалуй, еще и наделает чего‑нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, – оно и приятно‑с. Это и с мужиком сиволапым может произойти, а уж с нашим братом, современно умным человеком, да еще в известную сторону развитым, и подавно!