Тот молчал.
- Кто вас пустил сюда? - еще тише крикнул Шевырев, точно откликался из могилы страшный тяжестью мертвой земли, надавившей грудь.
Тот медленно повернул голову, и при слабом отблеске окна Шевырев увидел худое черное лицо с темными впадинами на месте невидных в темноте глаз.
- Как кто? - с удивлением и как будто даже с насмешкой ответил голос, звучавший точно со стороны. - Вы сами!
- Что вы врете! - чувствуя, как безумный ужас подымается откуда-то снизу к голове, крикнул Шевырев. - Я никого не пускаю к себе!
- Нет, вы сами... - спокойно и уверенно ответил ночной гость.
Шевырев молчал и блестящими глазами дико вглядывался в странную тень.
- Что, собственно, вас так удивляет? - прибавил гость с уже очевидной насмешкой.
"Ах, да... это опять галлюцинация... Надо взять себя в руки!" - вдруг вспомнил Шевырев и усмехнулся.
И внезапно ужас сменился непонятной брезгливой злобой, почти ненавистью. В этой странной фигуре, спокойно сидевшей перед ним, точно она и в самом деле существовала не только в его больном мозгу, чувствовалось что-то гадкое, даже омерзительное. Шевырев стиснул зубы от прилива острого физического отвращения и сказал:
- Ну, пусть... в сущности - вздор!.. Что вам надо?
Он думал, что призрак не ответит, и ждал этого даже с некоторым злорадством, но тот произнес как будто совершенно беззвучно, но до странности отчетливо слышно:
- Ничего. Мы продолжаем разговор... Вы должны пояснить вашу мысль.
- Положим, я ничего не должен и могу каждую минуту избавиться от вас, - высокомерно ответил Шевырев, в то же время с удивлением, страхом и отвращением замечая, что говорит с призраком, как будто действительно верит в его существование. Какая-то сила связывала его и рождала слова против воли и сознания.
- Но кого, собственно, вы изображаете? - насмешливо, насмехаясь как будто над самим собой, спросил Шевырев.
- Разве не узнаете?
- Ах, да! - неожиданно вспомнил Шевырев, узнавая эту худую шею и черное лицо. - Вы - тот слесарь, с которым я говорил в чайной...
- Будет вам притворяться даже и во сне, - с досадой возразил гость, - я такой же слесарь, как вы - Шевырев... Прикажете рекомендоваться, господин студент Токарев?..
- Не надо... знаю... вспомнил... - с трудом ответил Шевырев.
Никакого имени, никакого лица не встало перед ним, а между тем он вдруг успокоился, как будто вместо человека, идущего к нему в темноте, внезапно увидел простое зеркало со своим собственным отражением.
Страх пропал совсем, и он чувствовал только страшную усталость и неодолимое желание сбросить какую-то тяжесть, прилипчиво и противно давившую ноги.
- Я хотел поговорить с вами в последний раз... хотя, быть может, это уже и бесполезно... Одумайтесь!.. Поймите весь ужас своего замысла... Это безумная жестокость, которой нет ни оправдания и ни цели... Вы впали в страшную ошибку, думая, что ненависть может служить делу любви... Токарев!
Шевырев криво усмехнулся.
- Вы все о том же! Я не думаю о любви... Я не хочу ее... Я только ненавижу! За что мне любить ваших людей? За то ли, что они, как свиньи, жрут друг друга, или за то, что так несчастны, жалки, и слабосильны, и глупы, что позволили себя миллионами загнать под стол, на котором их же мясом обжираются десятки более сильных, жестоких, злых и дрянных?.. Я не хочу их любить, я только ненавижу тех, кто всю жизнь давил меня, лишил радости жизни и отнял все, что я любил и во что верил... Я мщу за самого себя! Поймите это раз и навсегда!.. Я мстил бы и вашим несчастным и счастливым, равно испортившим жизнь с двух концов, если бы эти несчастные не были слишком ничтожны и не гибли сами... Я обратил ненависть свою на тех, которые считают себя безнаказанными хозяевами жизни... Я не могу жить, но, умирая, я напомню им, что они ошибаются, что они сами в руках первого, у которого хватит смелости и разума отделаться от гипноза... А вы выдумали любовь, которая стала уздой только тем, кто и так не стал бы делать зла... Я покажу вам, что есть сила больше любви... последней, непримиримой и смертельной злобы!.. Ладно...
- Но что сделаете вы один? - как будто с робостью спросил гость.
Шевырев коротко и странно рассмеялся.
- Во-первых, я ничего не хочу сделать, кроме того, что сделаю я сам. А во-вторых, думаете ли, что я буду один?.. Посмотрим... Посмотрим!
Шевырев несколько раз повторил это слово с уверенным и страшным выражением. Лицо его озарилось злой радостью, и глаза смотрели во тьму напряженно и остро, точно он уже видел там ряды таких же, как он сам, покончивших со всем человеческим людей, неуклонно и неодолимо идущих по его следам.
- Боже мой! Какими же изломами шла ваша мысль в эти семь лет с тех пор, как верующим и бодрым юношей вы ушли на заводы с горячей верой в святую правду дела любви!.. Как могли вы уйти в этот мрак? Вы просто пали духом, измучились!..
- Оставим это, - с неудовольствием возразил Шевырев. - Лучше скажите мне... я был тогда не один... Нас было много... Где они?
- Они умерли за общее дело! - торжественно ответил гость.
- И Лиза? - медленно спросил Шевырев, как бы ловя какую-то заднюю мысль.
- Ну, да... и она...
- А я, знаете, только что видел ее... Она плачет... А впрочем, это бред, и не в том дело. А знаете ли вы, что значит отдать в жертву самое дорогое в жизни?.. Существо, которое, казалось, так нежно и хрупко, что каждую минуту я боялся, что она страдает от грубости самых простых мелочей, ее отдать на смерть, в грязную петлю, на виселицу, в издевку палачам... Знаете?.. Нет! А я... я знаю!
Шевырев проговорил это с рыданием в голосе.
- Не волнуйтесь, мой дорогой, - сказал гость с участием, - это, конечно, ужасно... но что же делать?.. Ничто не дается без жертв... И чем выше жертвы, тем чище и святее их смысл...
- Да? - странно спросил Шевырев.
- Верьте в это!.. Жертвы, жертвы!.. Для человечества приносились целые гекатомбы, и вся история наша - одна сплошная бойня!.. Но кровь льется не напрасно! И оттуда, из светлой дали будущего, уже простирают нам руки с благодарностью и благословением счастливые и свободные люди... Наши дети, наше создание! Боже мой! Что значат наши короткие и жалкие жизни перед великим грядущим, которое строится на наших трупах...
- Фу, какая гадость!.. Не боитесь ли вы, что от вашего прекрасного будущего будет слишком вонять падалью? - спросил Шевырев и опять коротко рассмеялся.
"Сам с собой спорю! Плохо!" - подумал он.
- И неужели вы не слышите, - продолжал гость, как бы не слыша, - как капля за каплей, шаг за шагом мы долбим вековечную толщу зла и подвигаемся вперед... И неужели вы не верите в это победное шествие правды и любви?.. Только любви, ибо никакое злодейство, никакие учения, ничто не сплотит человечество в одно целое... Вспомните, что дело борьбы со злом не должно быть злом...
Шевырев молча слушал. Ему казалось, что он стоит где-то в задних рядах огромной толпы, в каком-то колоссальном костеле и далеко впереди слышит торжественно-сладкий голос иезуита проповедника.
- Ну, а мы?.. Мы, которые отдадим самое дорогое, что у нас есть - жизнь и счастье, - что с нами будет? - спросил он тихо.
- А мы послужим навозом, удобряющим землю... на которой взойдут всходы новой жизни!
- А чем возмерится мера преступлений тех, которые опиваются теперь нашей кровью, которые радуются нашим страданиям и танцуют от радостей на нашем... навозе, как вы выражаетесь?.. - еще тише и как-то очень странно произнес Шевырев.
- Что нам до них... Их будет судить история, Бог, если хотите!
Шевырев с бешенством схватил его за горло.
- А, так это все?.. Это все?
И вдруг вскрикнул визгливо и дико:
- Ты врешь! Ты поп... черный поп... иезуит! Ты пришел меня обмануть! Я тебя задушу!..
Он кричал, тряся его за горло и сам весь трясясь от злобы и отвращения. Он оттолкнул гостя к стене, так что голова его с глухим стуком ударилась о штукатурку, и сдавил длинное жилистое горло.
Ему показалось, что вспыхнул какой-то свет, что кто-то толкнул его в самое сердце, и он очнулся.
Сердце мучительно колотилось и, казалось, готово было разорваться. Перед глазами крутились красные и золотые круги, и по всему телу струился горячий липкий пот. Он лежал на спине, укутанный по горло одеялом, и в синем сумраке наступающего рассвета видел свою пустую комнату, стул с темнеющим на нем платьем, стол и окно, уже совсем серое. Но ощущение противной прилипчивой тяжести на ногах оставалось.
Шевырев с трудом поднялся.
На ногах его лежало свалившееся со спинки кровати пальто.
- Только и всего! - холодно усмехнулся он и хотел лечь, но вдруг остановился и прислушался.
XI
Где-то далеко, внизу, не в квартире, он услышал осторожные шаги. Шевырев быстро поднял голову и разом, легко и быстро сел на кровать. Кто-то шел по лестнице, подымаясь все выше и выше и осторожно ступая по каменным ступеням тяжелыми сапогами.
Шевырев сидел на постели и слушал.
Кто-то остановился у двери. Казалось, он тоже прислушивается. Долго было тихо, и от напряжения Шевыреву уже стало казаться, будто это просто кровь стучит в висках. Все было спокойно, и мрак тихо качался перед глазами. Только в коридоре чуть слышно поскрипывало что-то.
"Послышалось!" - подумал Шевырев, облегченно опуская голову на подушку.
Но в ту же секунду глаза его широко раскрылись, и точно кто сбросил его с кровати, Шевырев уже стоял босыми ногами на холодном полу посреди комнаты. В глухой тишине послышался осторожный, едва слышный звук: звякнуло железо и стихло. Кто-то осторожно пробовал отворить входную дверь.
Двигаясь, как тень, Шевырев одевался. При бледном свете окна белым пятном, с острыми черными глазами, двигалось его лицо по комнате. Когда он уже надел сапог, послышалось что-то новое. Шевырев замер, держа одежду в руках, прислушался и еще быстрее стал одеваться: по лестнице, осторожно топоча ногами, подымалось уже много людей.
"Они!.."
С минуту Шевырев стоял в нерешимости, потом быстро надел пальто, шапку, отворил дверь и выглянул во тьму коридора.
Мгновенное представление мелькнуло у него в мозгу: он вспомнил, что когда днем заходил в кухню напиться, видел в окно очень близко брандмауэр соседнего дома, и окошко было без двойных рам. И быстро двигаясь, бесшумно, как кошка, обходя сундуки и занавески, Шевырев скользнул по коридору в его черном и прелом воздухе. Около угла, где спали старички, он приостановился на мгновение. Слабое похрапывание за занавескою вдруг прекратилось. Шевырев стоял неподвижно и слушал. Кто-то вздохнул во сне, и опять заскрипело что-то слабое и маленькое. Тогда Шевырев беззвучно двинулся дальше, отворил дверь в кухню и оглянулся.