Гладышев на секунду зажмурился. Ему казалось, что он ощущает на себе, на лице, на всем теле этот напряженно-пристальный взгляд, который как бы касался его кожи и щекотал ее, подобно паутинному прикосновению гребенки, которую сначала потрешь о сукно,-ощущение тонкой невесомой живой материи.
Он открыл глаза и увидел совсем близко от себя большие, темные, жуткие глаза женщины, которая ему показалась теперь совсем незнакомой.
- Что ты смотришь, Женя?- спросил он тихо. - О чем ты думаешь?
- Миленький мой мальчик!.. Ведь правда: тебя Колей звать?
- Не сердись на меня, исполни, пожалуйста, один мой каприз: закрой опять глаза... нет, совсем, крепче, крепче... Я хочу прибавить огонь и поглядеть на тебя хорошенько. Ну вот, так... Если бы ты знал, как ты красив теперь... сейчас вот... сию секунду. Потом ты загрубеешь, и от тебя станет пахнуть козлом, а теперь от тебя пахнет мехом и молоком... и немного каким-то диким цветком. Да закрой же, закрой глаза!
Она прибавила свет, вернулась на свое место и села в своей любимой позе - по-турецки. Оба молчали. Слышно было, как далеко, за несколько комнат, тренькало разбитое фортепиано, несся чей-то вибрирующий смех, а с другой стороны - песенка и быстрый веселый разговор. Слов не было слышно. Извозчик громыхал где-то по отдаленной улице...
"И вот я его сейчас заражу, как и всех других, - думала Женька, скользя глубоким взглядом по его стройным ногам, красивому торсу будущего атлета и по закинутым назад рукам, на которых, выше сгиба локтя, выпукло, твердо напряглись мышцы. - Отчего же мне так жаль его? Или оттого, что он хорошенький? Нет. Я давно уже не знаю этих. чувств. Или оттого, что он - мальчик? Ведь еще год тому назад с небольшим я совала ему в карман яблоки, когда он уходил от меня ночью. Зачем я тогда не сказала ему того, что могу и смею сказать теперь? Или все равно он не поверил бы мне? Рассердился бы? Пошел бы к другой? Ведь рано или поздно каждого мужчину ждет эта очередь.:. А то, что он покупал меня за деньги, - разве это простительно? Или он поступал так, как и все они, сослепу?.."
- Коля! - сказала она тихо, - открой глаза. Он повиновался, открыл глаза, повернулся к ней, обвил рукой ее шею, притянул немного к себе и хотел поцеловать в вырез рубашки - в грудь. Она опять нежно, но повелительно отстранила его.
-Нет, подожди, подожди, - выслушай меня... еще минутку. Скажи мне, мальчик, зачем ты к нам сюда ходишь, - к женщинам?
Коля тихо и хрипло рассмеялся.
- Какая ты глупая! Ну зачем же все ходят? Разве я тоже не мужчина? Ведь, кажется, я в таком возрасте, когда у каждого мужчины созревает... ну, известная потребность... в женщине... Ведь не заниматься же мне всякой гадостью!
- Потребность? Только потребность? Значит, вот так же, как в той посуде, которая стоит у меня под кроватью?
- Нет, отчего же? - ласково смеясь, возразил Коля.-Ты мне очень нравилась... с самого первого раза. Если хочешь, я даже... немножко влюблен в тебя... по крайней мере ни с кем с другими я не оставался.
- Ну, хорошо! А тогда, в первый раз, неужели потребность?
- Нет, пожалуй, что и не потребность, но как-то. смутно хотелось женщины... Товарищи уговорили... Многие уже раньше меня ходили сюда... Вот и я...
- А что, тебе не стыдно было в первый раз? Коля смутился: весь этот допрос был ему неприятен, тягостен. Он чувствовал, что это не пустой, праздный, постельный разговор, так хорошо ему знакомый из его небольшого опыта, а что-то другое, более важное.
- Положим... не то что стыдно... ну, а все-таки же было неловко. Я тогда выпил для храбрости.
Женя опять легла на бок, оперлась локтем и опять сверху поглядывала на него близко и пристально.
- А скажи, душенька, - спросила она еле слышно, так, что кадет с трудом разбирал ее слова,-скажи еще одно: а то, что ты платил деньги, эти поганые два рубля, - понимаешь? - платил за любовь, за то, чтобы я тебя ласкала, целовала, отдавала бы тебе свое тело, - за это платить тебе не стыдно было? никогда?
- Ах, боже мой! Какие странные вопросы задаешь ты сегодня! Но ведь все же платят деньги! Не я, так другой заплатил бы, - не все ли тебе равно?
- А ты любил кого-нибудь, Коля? Признайся! Ну хоть не по-настоящему, а так... в душе... Ухаживал? Подносил цветочки какие-нибудь... под ручку прогуливался при луне? Было ведь?
- Ну да, - сказал Коля солидным басом. - Мало ли какие глупости бывают в молодости! Понятное дело...
- Какая-нибудь двоюродная сестренка? барышня воспитанная? институтка? гимназисточка?.. Ведь было?
- Ну да, конечно, - у всякого это бывало.
- Ведь ты бы ее не тронул?.. Пощадил бы? Ну, если бы она тебе сказала: возьми меня, но только дай мне два рубля, - что бы ты сказал ей?
- Не понимаю я тебя, Женька!-рассердился вдруг Гладышев.-Что ты ломаешься! Какую-то комедию разыгрываешь! Ей-богу, я сейчас оденусь и уйду.
- Подожди, подожди, Коля! Еще, еще один, последний, самый-самый последний вопрос.
- Ну тебя!-недовольно буркнул Коля.
- А ты никогда не мог себе представить... ну, представь сейчас хоть на секунду... что твоя семья вдруг обеднела, разорилась... Тебе пришлось бы зарабатывать хлеб перепиской или там, скажем, столярным или кузнечным делом, а твоя сестра свихнулась бы, как и все мы... да, да, твоя, твоя родная сестра... соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и пошла бы она гулять... по рукам... что бы ты сказал тогда?
- Чушь!.. Этого быть не может!.. - резко оборвал се Коля. - Ну, однако, довольно, - я ухожу!
- Уходи, сделай милость! У меня там, у зеркала, в коробочке от шоколада, лежат десять рублей,- возьми их себе. Мне все равно не нужно. Купи на них маме пудреницу черепаховую в золотой оправе, а если у тебя есть маленькая сестра, купи ей хорошую куклу. Скажи: на память от одной умершей девки. Ступай, мальчишка!
Коля, нахмурившись, злой, одним толчком ловко сбитого тела соскочил с кровати, почти не касаясь ее. Теперь он стоял на коврике у постели голый, стройный, прекрасный - во всем великолепии своего цветущего юношеского тела.
- Коля! - позвала его тихо, настойчиво и ласково Женька.- Колечка!
Он обернулся на ее зов и коротко, отрывисто вдохнул в себя воздух, точно ахнул: он никогда еще в жизни не встречал нигде, даже на картинах, такого прекрасного выражения нежности, скорби и женственного молчаливого упрека, какое сейчас он видел в глазах Женьки, наполненных слезами. Он присел на край кровати и порывисто обнял ее вокруг обнаженных смуглых рук.
- Не будем же ссориться, Женечка, - сказал он нежно.
И она обвилась вокруг него, положила руки на шею, а голову прижала к его груди.. Так они помолчали несколько секунд.
- Коля, - спросила Женя вдруг глухо, - а ты никогда не боялся заразиться?
Коля вздрогнул. Какой-то холодный, омерзительный ужас шевельнулся и прополз у него в душе. Он ответил не сразу.
- Конечно, это было бы страшно... страшно... спаси бог! Да ведь я только к тебе одной хожу, только к тебе! Ты бы, наверное, сказала мне?..
- Да, сказала бы, - произнесла она задумчиво. И тут же прибавила быстро, сознательно, точно взвесив смысл своих слов: -Да, конечно, конечно, сказала бы! А ты не слыхал когда-нибудь, что это за штука болезнь, которая называется сифилисом?
- Конечно, слышал... Нос проваливается...
- Нет, Коля, не только нос! Человек заболевает весь: заболевают его кости, жилы, мозги... Говорят иные доктора такую ерунду, что можно от этой болезни вылечиться. Чушь! Никогда не вылечишься! Человек гниет десять, двадцать, тридцать лет. Каждую секунду его может разбить паралич, так что правая половина лица, правая рука, правая нога умирают, живет не человек, а какая-то половинка. Получеловек-полутруп. Большинство из них сходит с ума. И каждый понимает... каждый человек... каждый такой зараженный. понимает, что, если он ест, пьет, целуется, просто даже дышит, - он не может быть уверенным, что не заразит сейчас кого-нибудь из окружающих, сых близких- сестру, жену, сына... У всех сифилитиков дети родятся уродами, недоносками, зобастыми, чахоточными, идиотами. Вот, Коля, что такое из себя представляет эта болезнь! А теперь,-Женька вдруг быстро выпрямилась, крепко схватила Колю за голые плечи, повернула его лицом к себе, так что он был почти ослеплен сверканием ее печальных, мрачных, необыкновенных глаз, - а теперь, Коля, я тебе скажу, что я уже больше месяца больна этой гадостью. Вот оттого-то я тебе и не позволяла поцеловать себя...
- Ты шутишь!.. Ты нарочно дразнишь меня, Женя!..-бормотал злой, испуганный и растерявшийся Гладышев.
- Шучу?.. Иди сюда!
Она резко заставила его встать на ноги, зажгла спичку и сказала:
- Теперь смотри внимательно, что я тебе покажу...
Она широко открыла рот и поставила огонь так, чтобы он освещал ей гортань. Коля поглядел и отшатнулся.
- Ты видишь эти белые пятна? Это - сифилис, Коля! Понимаешь -сифилис в самой страшной, самой тяжелой степени. Теперь одевайся и благодари бога.
Он, молча и не оглядываясь на Женьку, стал торопливо одеваться, не попадая ногами в одежду. Руки его тряслись, и нижняя челюсть прыгала так, что зубы стучали нижние о верхние, а Женька говорила с поникнутой головой:
- Слушай, Коля, это твое счастье, что ты попал на честную женщину, другая бы не пощадила тебя. Слышишь ли ты это? Мы, которых вы лишаете невинности и потом выгоняете из дома, а потом платите нам два рубля за визит, мы всегда - понимаешь ли ты? - она вдруг подняла голову, - мы всегда ненавидим вас и никогда не жалеем!
Полуодетый Коля вдруг бросил свой туалет, сел на кровать около Женьки и, закрыв ладонями лицо, расплакался искренно, совсем по-детски...
- Господи, господи, - шептал он, - ведь это правда!.. Какая же это подлость!.. И у нас, у нас дома было это: была горничная Нюша... горничная... ее еще звали синьоритой Анитой... хорошенькая... и с нею жил
брат... мой старший брат... офицер... и когда он уехал, она стала беременная и мать выгнала ее...'ну да,-выгнала... вышвырнула из дома, как половую тряпку... Где она теперь? И отец... отец... Он тоже с гор... горничной.
И полуголая Женька, эта Женька-безбожница, ругательница и скандалистка, вдруг поднялась с постели, стала перед кадетом и медленно, почти торжественно перекрестила его.