У Синего моста чья-то легкая фигура. Вильгельм догоняет Каховского. Они идут рядом. Вильгельм спрашивает его тихо:
- Где Одоевский, Рылеев, Пущин?
Каховской смотрит на него сбоку спокойными, неживыми глазами и не отвечает.
И они расходятся в темноте.
Через полчаса - вечер. Зимний вечер 14 декабря, густой, темный, морозный. Вечер - ночь.
На площади - огни, дым, оклики часовых, пушки, обращенные жерлами во все стороны, кордонные цепи, патрули, ряды казацких копий, тусклый блеск обнаженных кавалергардских палашей, красный треск горящих дров, у которых греются солдаты, ружья, сложенные в пирамиды.
Ночь.
Простреленные стены, выбитые рамы во всей Галерной улице, шепот и тихая возня в первых этажах окрестных домов, приклады, бьющие по телу, тихий, проглоченный стон арестуемых.
Ночь.
Забрызганные веерообразно кровью стены Сената, трупы. Кучи, одиночки, черные и окровавленные. Возы, покрытые рогожами, с которых каплет кровь. На Неве - от Исаакиевского моста до Академии художеств - тихая возня: в узкие проруби спускают трупы. Слышны иногда среди трупов стоны - вместе с трупами толкают в узкие проруби раненых. Тихая возня и шарканье; полицейские раздевают мертвецов и раненых, срывают с них перстни, шарят в карманах.
Мертвецы и раненые прирастут ко льду. Зимой будут рубить здесь лед, и в прозрачных, синеватых льдинах будут находить человеческие головы, руки и ноги.
Так до весны.
Весной лед уйдет к морю.
И вода унесет мертвецов в море.
Петровская площадь как поле, взбороненное, вспаханное и брошенное. На ней бродят чужие люди, как темные птицы.
ПОБЕГ
I
Николай Иванович провел тревожный день. Кто победит? Если Рылеев, придется Николаю Ивановичу рассчитываться за дружбу с Максимом Яковлевичем фон Фоком. Если царь, - ох, может попасть Николаю Ивановичу за его отчаянный либерализм: какие он речи на собраниях произносил, что в его типографии в декабре печаталось!
- Пришли, Николай Иванович, пришли драгуны, жандармы.
Николай Иванович вышел в гостиную.
В гостиной стоял Шульгин, санкт-петербургский полицеймейстер, человек огромного роста, с пышными бакенбардами; с ним был целый отряд квартальных, жандармов, драгун - вся Санта-Хермандада была в гостиной Николая Ивановича.
Николай Иванович расшаркался. Шульгин сказал:
- Отвечайте на вопросы.
Он подал Николаю Ивановичу бумагу. На бумаге было написано косым, четким почерком, карандашом: "Где живет Кюхельбекер? Где живет Каховской?" Возле имени Каховского было написано в скобках другим, дрожащим почерком: "У Вознесенского моста, в гостинице "Неаполь", в доме Мюсара".
Николай Иванович отлично знал, где живет Вильгельм. Но он наморщил лоб, цицероновским жестом поднес правую руку к подбородку, подумал с минуту и отвечал медленно и задумчиво:
- Сколько я знаю, Кюхельбекер живет неподалеку отсюда, в доме Булатова. У Каховского адрес показан, но верно ли, мне неизвестно.
- Точно ли так? - спросил Шульгин.
- Точно.
Шульгин приблизился к Николаю Ивановичу:
- Ну, смотрите, вы знаете, кто это написал? Сам государь. Вы за правильность сведений головой отвечаете.
Николай Иванович поклонился почтительно:
- Правильность сведений подтверждаю безусловно.
- В дом Булатова, - сказал Шульгин жандармам. Жандармы вышли. Николай Иванович медленно вернулся в свою опочивальню.
II
К концу дня Фаддей Венедиктович совсем растерялся. Он взял извозчика и начал разъезжать по знакомым. Извозчик попался Фаддею Венедиктовичу неразговорчивый. Город был безлюден и тих. Вдали, на Эрмитажном мосту, чернело войско. Фаддей Венедиктович спросил у извозчика неожиданно для самого себя:
- А скажи, братец ты мой, нельзя ли нам на Петровскую площадь?
Сказал и прикусил язык. Извозчик покачал головой:
- Никак нельзя, барин, там теперь мытье да катанье, кругом пушки да солдаты.
Фаддей хихикнул бессмысленно:
- Какое мытье?
- Вестимо дело, замывают кровь, посыпают снегом и укатывают.
- А крови много было? - спросил дрожащим голосом Фаддей.
Извозчик помолчал.
- Значит, много, коли под лед людей спускают. Фаддей огляделся.
- Поезжай, братец, к Синему мосту, - сказал он просительно, как будто извозчик мог ему отказать.
У дома Российско-Американской компании он слез, расплатился кое-как с извозчиком и вбежал рысцой по знакомой лестнице.
"Войти или не войти? - подумал он. - Боже сохрани, и думать нечего, назад; скорей назад. И зачем я только сюда приехал?"
Он дернул за колокольчик.
Дверь отворил слуга, бледный, с испуганными глазами.
Мелкими шажками, потирая для чего-то руки, вошел Фаддей в столовую. За столом сидели Рылеев, Штейн-гель, еще человека три. Они тихо разговаривали между собой, пили чай. Фаддей, быстро кивая головой и виновато улыбаясь, подошел к столу. Он не поздоровался ни с кем, но уже высмотрел свободный стул и приготовился сесть на краешек.
Тогда Рылеев встал лениво, вышел из-за стола, подошел к Фаддею и взял его за руку повыше локтя.
- Тебе, Фаддей, делать здесь нечего, - сказал он протяжно. Он посмотрел на Фаддея и усмехнулся. - Ты будешь цел.
Потом, все так же держа его за руку, он вывел его из комнаты и закрыл дверь.
Очутившись на улице, Фаддей подумал тоскливо:
"Пропаду. Ей-богу, пропаду".
Он побежал по улице, потом остановился.
"Нет, бежать не годится. Домой скорей".
Кое-как добрался он до дому, укутался в халат, лег, угрелся и задремал.
В два часа ночи Фаддея все еще спал. Проснувшись, он увидел над собой незнакомую усатую голову.
- Булгарин, журналист?
Фаддей сел на постели. Перед ним стоял жандарм. В дверях виднелась теща - "танта", - величественно смотревшая на Фаддея: своим поведением он наконец добился достойного конца.
"Начинается", - подумал Фаддей.
- Одевайтесь немедля, поедете со мной к полицеймейстеру.
- Я сейчас, - бормотал Фаддей. - Я мигом. Сию же минуточку с вами и поеду.
Руки его дрожали.
Полицеймейстер Шульгин сидел за столом в расстегнутом мундире. Перед ним стояли два жандармских офицера, которым он отдавал предписания.
Фаддей ему почтительнейше поклонился. Шульгин не ответил.
"Плохо дело", - подумал Фаддей.
Отпустив офицеров, Шульгин пристально вгляделся в Фаддея. Потом он усмехнулся.
- Садитесь, - сказал он ему, кивнув на стул. - Вы чего перетревожились? - Он засмеялся. Фаддей заметил, что он слегка пьян.
- Я ничего, ваше превосходительство, - сказал он, осмелев несколько.
- Коллежского асессора Вильгельма Карловича Кюхельбекера знать изволите? - посмотрел вдруг в упор на него Шульгин.
- Кюхельбекера? Я? - лепетнул Фаддей ("пропал", - быстро подумал он), - по литературе, единственно по литературе. Ни в каких других отношениях с этой личностью не состоял, да и отношения у нас самые, можно сказать, враждебные.
- По литературе так по литературе, - сказал Шульгин, - но в лицо его вы знаете?
Фаддей начал догадываться, в чем дело.
- В лицо знаю.
- Наружность описать можете?
- Могу-с.
- Пишите. - Шульгин придвинул Фаддею перо, чернила и лист бумаги. Пишите подробные его приметы.
"Кюхельбекер Вильгельм Карлов, коллежский асессор, - писал Фаддей, росту высокого, сухощав, глаза навыкате, волосы коричневые. - Фаддей задумался, он вспомнил, как говорил сегодня утром у Греча Вильгельм. - Рот при разговорах кривится. - Фаддей посмотрел на пышные бакенбарды Шульгина. - Бакенбарды не растут, борода мало зарастает, сутуловат и ходит немного искривившись. - Фаддей вспомнил протяжный голос Вильгельма. - Говорит протяжно, горяч, вспыльчив и нрав имеет необузданный".
Он подал листок Шульгину.
Шульгин посмотрел листок, дочитал до конца внимательно и под конец усмехнулся:
- "Горяч, вспыльчив" - это до примет не относится. А лет ему сколько?
- Около тридцати, - сказал Фаддей, - не больше тридцати. - Он говорил довольно уверенно.
Шульгин записал.
- За правильность сообщенных примет вы головой отвечаете, - сказал он хрипло, выкатив на Фаддея глаза.
Фаддей приложил руку к сердцу.
- Ваше превосходительство, - сказал он почти весело, - не беспокойтесь: по этим приметам вы его в сотне людей различите. Это описание - прямо сказать, литературное произведение.
- Можете идти.
Фаддей приподнялся. Чувствуя прилив какой-то особенной, верноподданнической радости, он спросил, неожиданно для самого себя:
- А скажите, пожалуйста, как здоровье его императорского величества?
Шульгин с удивлением на него поглядел.
- Здоров, - кивнул головой. - Можете идти. Фаддей вышел и высунул от радости самому себе язык. "А Хлебопекарь-то, - подумал он потом с каким-то тоже удовольствием, - видно, сбежал, что приметы спрашивают".
III
Издали доносилось какое-то громыхание, дробное и ровное, как будто пересыпали горох из мешка в мешок, - не спеша возвращалась конница. Вильгельм уходил все дальше от площади. Потом он остановился, поглядел и на минуту задумался. Он повернул назад - заметил, что прошел Екатерининский институт. И позвонил в колокольчик. Привратница отперла калитку и осмотрела с удивлением Вильгельма. Потом она узнала его. Вильгельм прошел к тетке Брейткопф. Грязный, в оборванном фраке, он стоял посреди комнаты, и с него стекала вода. Тетка стояла у стола неподвижно, как монумент, лицо ее было бледнее обыкновенного. Потом она взяла за руку Вильгельма и повела умываться. Вильгельм шел за ней послушно. Когда он снова вошел в столовую, тетка была спокойна. Она поставила перед ним кофе, придвинула сливки и не отрываясь смотрела на него, подперев голову руками. Вильгельм молчал. Он выпил горячий кофе, согрелся и встал спокойный, почти бодрый. Он попрощался с теткой. Тетка сказала тихо:
- Виля, бедный мальчик.
Она прижала Вильгельма к своей величественной груди и заплакала. Потом она проводила его до ворот.
Вильгельм, крадучись, шел по улицам. Улицы молчали. Не доходя Синего моста, он остановился на мгновенье.
Ему показалось, что в окнах Рылеева свет. Вдруг он услышал громыханье сабель, и несколько жандармов прошли мимо.