Высокий не линял.
Тогда Шульгин, несколько озадаченный, послал жандарма за Николаем Ивановичем Гречем. Николай Иванович становился специалистом по Кюхельбекеру.
Когда он вошел к полицеймейстеру, полицеймейстер, хватив полный стаканчик рому, сказал ему довольно учтиво:
- Прошу у вас объяснения по одному делу, а вы должны сказать сущую правду по долгу чести и присяги.
- Ваше превосходительство услышит от меня только сущую правду, сказал Николай Иванович, слегка поклонившись.
- Знаете ли вы Кюхельбекера?
- Увы, - вздохнул Николай Иванович, - по литературным делам приходилось сталкиваться.
- Так. А вы его наружность помните?
- Как же, помню, ваше превосходительство. Шульгин повел Николая Ивановича в другую комнату.
На софе лежал высокий молодой человек и смотрел в потолок диким взглядом. Шульгин с сожалением посмотрел на его черную голову.
- Мыли, мыли, не отходит, - пробормотал он.
- Что мыли? - удивился несколько Николай Иванович.
Шульгин махнул рукой.
- Кюхельбекер ли это?
- Нет!
- А кто это?
- Не знаю.
Тогда молодой человек вскочил и закричал жалобным голосом:
- Николай Иванович, я ведь Протасов; вы ведь меня у Василия Андреевича Жуковского встречали.
Греч вгляделся.
- А, Иван Александрович, - сказал он с неудовольствием.
Шульгин с омерзением посмотрел на высокого:
- Что же вы сразу не сказали, что вы не Кюхельбекер?
Он махнул рукой и пошел допивать свой ром.
В ту же ночь было арестовано еще пять Кюхельбекеров: управитель и официант Нарышкина, сын статского советника Исленев и два молодых немца-булочника.
Голов им не мыли, а Шульгин прямо посылал за Николаем Ивановичем, который к этому делу за неделю привык.
VI
В Валуевском кабаке сидел маленький мужик и пил чай, чашку за чашкой. Огромную овчинную шапку с черным верхом он положил на стол. Пот лился с него, он пил уже третий чайник, но по-прежнему кусал сахар, дул в блюдечко, а между тем подмигивал толстой девке в пестрядинном сарафане, которая бегала между столами. В кабаке было мало народу, и мужику было скучно. В углу сидели проезжающие: высокий, худощавый, в белой пуховой шляпе человек и другой - молодой, белобрысый. Пили и ели с жадностью. Мужик с любопытством смотрел на высокого.
"Не то из бар, не то дворовый. Из управляющих, видно", - решил он.
Высокий проезжий тоже смотрел на мужика внимательно, не столько на него самого, сколько на его шапку. Мужик это заметил, взял шапку со стола и, смутившись чего-то, надел ее на голову. В шапке сидеть было неудобно, и он скоро опять положил ее на стол. Высокий толкнул локтем белобрысого и кивнул ему на мужика. Он отдал белобрысому свою белую шляпу. Тот подошел к мужику.
- Эй, дядя, - сказал он весело. Мужик поставил чашку на стол.
- Дядя, меняй шапку. Я тебе белую дам, ты мне черную.
Мужик посмотрел на белую шляпу с недоверием.
- А для чего мне менять, - сказал он спокойно, - чем моя шапка худа? Мне твоей не надо.
- Не чуди, дядя, - сказал белобрысый. - Шляпа дорогая, городская, в деревне по праздникам носить будешь...
- По праздникам, - сказал мужик, колеблясь. - А куда ж ее в будень? Засмеют меня.
- Не засмеют, - сказал уверенно белобрысый, взял со стола овчинную мужикову шапку и отнес ее высокому.
Высокий надел ее, улыбнувшись, потрогал ее на себе рукой, расплатился, и оба они вышли.
Проезжие давно летели по ухабам в лубяном возке, а мужик все еще примерял белую шляпу, рассматривал, клал на стол и старался понять, для чего это высокому понадобилось менять алтын на грош - белую пуховую шляпу на черную мужицкую овчину.
VII
Под Новый год Вильгельм подъехал к Закупу. Дорога была все та же, по которой он катался когда-то с Дуней, но теперь она лежала под снегом, вокруг были пустынные поля. До Закупа оставалось версты две-три, надо было проехать большую деревню Загусино. Все Загусино знало Вильгельма. Здесь жил его старый приятель Иван Летошников. Вильгельм остановился в Загусине немного отдохнуть, попить чаю, спросить, что слышно в Закупе.
Огромный седой старик, староста Фома Лукьянов, встретил его у своей избы, поклонился низко и пристально посмотрел на Вильгельма умными серыми глазами. И сразу же Вильгельм почувствовал, что дело неладно. Он спрыгнул с возка и пошел в избу. Фома неторопливо пошел за ним. В избе возилась старуха у печи; замешивала в дежу тесто. Фома суровым жестом отослал ее вон.
- Просим милости, барин, - сказал он, указывая Вильгельму на скамью под образами.
- Как все здоровы? - спросил Вильгельм, не глядя на старосту.
- Слава богу, - сказал староста, поглаживая бороду, - и сестрица ваша, и маменька здесь, и Авдотья Тимофеевна в гостях. Все как есть благополучно.
Вильгельм провел рукой по лбу: Дуня здесь и мать. Он сразу позабыл все свои опасения.
- Ну, спасибо, Фома, - он вскочил. - Поеду к нашим. Где Семен запропастился? - И он двинулся из избы.
Фома на него посмотрел исподлобья.
- Куда торопитесь, барин? Присядь-ка. Послушай, что я вам скажу.
Вильгельм остановился.
- За тобой кульер из Петербурга был приехавши с двумя солдатами. Там и сидели в Закупе, почитай что три дня сидели. Только третьего дня уехали.
Вильгельм побледнел и быстро прошелся по избе.
- Не дождались, видно, - говорил староста, посматривая на Вильгельма, - а нам барыня заказала: если приедет Вильгельм Карлович, скажите, что кульер за ним приезжал.
- Уехал? - спросил Вильгельм. - Совсем уехал?
- Да вот говорили ребята, что тебя в Духовщине дожидаются.
Вильгельм поглядел кругом, как загнанный зверь. Духовщина была придорожная деревня, через которую он должен был ехать дальше по тракту.
- Вот что, барин, - сказал ему Фома, - ты тулуп сними, с нами покушай, да Семена позовем, полно ему с лошадьми возиться, а потом подумаем. Я уж мальчишку своего спосылал в Закуп. Там он скажет.
В избу вошел лысый старик с круглой бородой. Вильгельм вгляделся: Иван Летошников. Иван был по обыкновению пьян немного. Тулупчик на нем был рваный.
- С приездом, ваша милость, - сказал он Вильгельму. - Что это ты отощал больно? - Он посмотрел в лицо Вильгельму.
Потом он увидел Вильгельмов тулуп, мужицкую шапку на нем и удивился на мгновение.
- Все русскую одежу любишь, - сказал он, покачивая головой.
Он помнил, как Вильгельм три года тому назад ходил в Закупе в русской одежде. Вильгельм улыбнулся:
- Как живешь, Иван?
- Не живу, а, как сказать, доживаю, - сказал Иван. - Ни я житель на этом свете, ни умиратель. А у вас там, в Питере, слышно, жарко было? - Он подмигнул Вильгельму.