Автор: Полевой Н.А.
Н. А. ПОЛЕВОЙ
БЛАЖЕНСТВО БЕЗУМИЯ
On dit, quo Ja folie est un mal;
on a tort -- e'est un bien...
Говорят, что безумие есть зло, --
ошибаются: оно благо!
Мы читали Гофманову повесть "Meister Floh" {"Повелитель блох" (нем.)}. Различные впечатления быстро изменялись в каждом из нас, по мере того как Гофман, это дикое дитя фантазии, этот поэт-безумец, сам боявшийся привидений, им изобретенных, водил нас из страны чудесного в самый обыкновенный мир, из мира волшебства в немецкий погребок, шутил, смеялся над нашими ожиданиями, обманывал нас беспрерывно и наконец -- скрылся, как мечта, изглаженная крепким утренним сном! Чтение было кончено. Начались разговоры и суждения. Иногда это последствие чтения бывает любопытнее того, что прочитано. В дружеской беседе нашей всякий изъявлял свое мнение свободно; противоречия были самые странные, и всего страннее показалось мне, что женщины хвалили прозаические места более, а мужчины были в восторге от самых фантастических сцен. Места поэтические пролетели мимо тех и других, большею частию не замеченные ими.
Один из наших собеседников молчал.
-- Вы еще ничего не сказали, Леонид? -- спросила его молодая девушка, которая не могла налюбоваться дочерью переплетчика, изображенною Гофманом.
-- Что же прикажете мне говорить?
-- Как что? Скажите, понравилась ли вам повесть Гофмана?
-- Я не понимаю слова "понравиться",-- отвечал Леонид -- и глаза его обратились к другой собеседнице нашей,-- не понимаю, когда говорят это слово о Гофмане или о девушке...
Та, на которую обратился взор Леонида, потупила глаза, и щеки ее покраснели.
-- Чего же вы тут не понимаете?
-- Того,-- отвечал Леонид,-- что ни Гофман, ни та, которую сердце отличает от других, нравиться не могут.
-- Как? Гофман и девушка, которую вы любите, вам не могут нравиться?
-- Жалею, что не успел хорошо высказать моей мысли. Дело в том, что слово "нравиться" я позволил бы себе употребить, говоря только о щегольской шляпке, о собачке, модном фраке и тому подобном.
-- Прекрасно! Так лучше желать быть собачкою, нежели тою девушкою, которую вам вздумается любить?..
-- Не беспокойтесь. Но Гофман вовсе мне не нравится, как не нравится мне буря с перекатным громом и ослепительною молниею: я изумлен, поражен; безмолвие души выражает все мое существование в самую минуту грозы, а после я сам себе не могу дать отчета: я не существовал в это время для мира! И как же вы хотите, чтобы холодным языком ума и слова пересказал я вам свои чувства? Зажгите слова мои огнем, и тогда я выжгу в душе другого чувства мои такими буквами, что он поймет их...
-- Не пишет ли он стихов? -- сказала девушка, которая спрашивала, молчаливой своей подруге.-- Верно, это какое-нибудь поэтическое сравнение или выражение, и я ничего в нем не понимаю...
-- Ах! как я его понимаю! -- промолвила другая тихонько, сложив руки и поднимая к небу голубые глаза свои.
Я стоял за ее стулом и слышал этот голос сердца, невольно вылетевший. Боясь, чтобы она не заметила моего нечаянного дозора, я поспешил начать разговор с Леонидом.
-- Прекрасно,-- сказал я,-- прекрасно, любезный Леонид! Только, в самом деле, непонятно.
-- Как же вы говорите "прекрасно", если вы не понимаете?
Этот вопрос смешал меня. Я не знал, что отвечать на возражение Леонидово.
-- То есть, я говорю,-- сказал я ему наконец,-- что трудно было бы изъяснить положительно, если бы мы захотели отдать полный отчет в ваших словах.
-- Бедные люди! Им и чувствовать не позволяют того, чего изъяснить они не могут! -- Леонид вздохнул.
-- Но как же иначе? -- сказал я.-- Безотчетное чувство есть низшее чувство, и ум требует отчета верного, положительного...
-- Мне всегда забавно слышать подобные слова: сколько в них шуму, грому, и между тем, как мало отчетливости во всех ваших отчетах! Скажите, пожалуйста: во многом ли до сих пор успели вы достигнуть вашей отчетливой положительности? Не вправе ли мы и теперь еще, после всех ваших философских теорий и систем, повторить:
Есть многое в природе, друг Горацио,
Что и не снилось вашим мудрецам!
Что такое успели мы разгадать нашим умом и выразить нашим языком? Величайшая горесть, величайшая радость -- обе безмолвны; любовь также молчит --не смеет, не должна говорить (он взглянул украдкою на молчаливую нашу собеседницу). Вот три высокие состояния души человеческой, и при всех трех уму и языку дается полная отставка! Все это человек может еще, однако ж, понимать; но что, если мы осмелимся коснуться тех скрытых тайн души человеческой, которые только ощущаем, о существовании которых только догадываемся?..
Леонид засмеялся и вдруг обратился к веселой нашей собеседнице:
-- Вам скучно слушать мои странные объяснения. Извините: вы сами начали.
-- Я искренно признаюсь вам, что не понимаю, о чем вы говорите. Мне просто хотелось узнать ваше мнение о гофмановской сказке...
--- Сказка эта похожа на быль,-- отвечал Леонид.-- Помилуйте? Как это можно?
-- Говорю не шутя. Сначала мне показалось даже, будто я слышу рассказ о том, что случилось с одним из моих лучших друзей.
-- Возможно ли?
-- Окончание у Гофмана, однако ж, совсем не то. Бедный друг мой не улетел в волшебное царство духов: он остался на земле и дорого заплатил за мгновенные прихоти своего бешеного воображения...
-- Расскажите нам!
-- Это возбудит горестные воспоминания моей жизни; притом же я боюсь: я такой плохой рассказчик...
Сверх того, в приключениях друга моего я ничего не могу изъяснить положительно!..-- Леонид засмеялся и пожал мне руку.
-- Злой насмешник! -- сказал я.
-- Вы, однако ж, расскажете нам? -- повторила веселая наша собеседница.
-- Если вам угодно...
Взор Леонида выразил, однако ж, что совсем не в ее угоду хотел он рассказывать.
-- Ах! как весело! -- сказала вполголоса молчаливая ее подруга, так что Леонид мог слышать,-- он станет рассказывать!
-- Ты любишь слушать рассказы Леонида? -- лукаво спросила ее подруга.
-- Да... потому, что они всегда такие странные...-- Она смешалась и опять замолчала.
Несколько молодых людей придвинули к нам свои кресла. Мы составили отдельный кружок. Другие из гостей были уже заняты в это время картами и разговорами о погоде и еще о чем-то весьма важном, кажется, об осаде Антверпена.
Леонид начал:
-- Вы позволите мне скрыть имена и предварительно объявить, что я ни слова не прибавлю и не убавлю к истине.
-- В Петербурге, несколько лет тому, когда я служил по министерству... знал я одного молодого чиновника. Он был товарищ мне по департаменту и старше меня летами. Назовем его Антиохом. В начале нашего знакомства показался он мне угрюм, холоден и молчалив. В веселых беседах наших он обыкновенно говаривал мало. Сказывали также, что он большой скупец. В самом деле, всем известно было, что у него огромное состояние, но он жил весьма тихо и скромно, никого не приглашал к себе, редко участвовал в забавах своих приятелей и только раз в год сзывал к себе товарищей и знакомых, в день именин своих. Тогда угощение являлось богатое. В другое же время редко можно было застать его дома. Говорили, что он нарочно не сказывается, хотя кроме должности почти никуда не ходит и сидит запершись в своем кабинете. Должность была у него легкая, за бумагами сидеть ему было не надобно, и никто не знал, каким образом Антиох проводит время. Впрочем, он был чрезвычайно вежлив и ласков, охотно ссужал деньгами и был принят в лучших обществах. Прибавлю, что он был собою довольно хорош, только не всякому мог понравиться. Лицо его, благородное и выразительное, совсем не было красиво; большие голубые глаза его не были оживлены никаким чувством. Стройный и высокий, он вовсе не заботился о приятности движений. Часто, сложив руки, опустив глаза в землю, сидел он и не отвечал на вопросы самых милых девушек и улыбался притом так странно, что можно было почесть эту улыбку за насмешку. Бог знает с чего, Антиоха называли ученым -- название, не придающее любезности в глазах женщин: говорю, что слыхал, и готов допустить исключения из этого правила. Такое название придали Антиоху, может быть, потому, что он хорошо знал латинский язык и был постоянным посетителем лекций Велланского. Впрочем, Антиох показывал во всем отличное, хотя и странное, образование. Он превосходно знал французский, италиянский и особливо немецкий язык; изрядно танцевал, но не любил танцевать; страстно любил музыку, но не играл, не пел и всему предпочитал Бетховена. Иногда начинал он говорить, говорил с жаром, увлекательно, но вдруг прерывал речь и упорно молчал целый вечер. Знали, что он много путешествовал, но никогда не говорил он о своих путешествиях...
Извините, что я изображаю вам моего героя. Этот старинный манер романов необходим, и вы поймете после сего, почему называли Антиоха странным человеком. Вообще Антиоха все уважали, но любили его немногие. Долго старались разгадать странности Антиоховы. Одни сказывали, будто он был когда-то влюблен, и влюблен несчастно. Это могло сделать его интересным для женщин, но холодность Антиоха отталкивала всякого, кто хотел с ним сблизиться. Другим казалось непростительным, что при большом богатстве своем он, совершенно независимый и свободный, не живет открыто и не находится в блестящем обществе, не ищет ни чинов, ни связей, сидит дома, ходит на ученые лекции. "Он слишком умничает -- он странный человек -- он чудак -- впрочем, он деловой человек -- он скуп, а это отвратительно!"
Так судили об Антиохе. Странность труднее извинять, нежели шалость. Другим прощали бесцветность, ничтожность характера, мелкость души, отсутствие сердца: Антиоху не прощали того, что он отличался oт других резкими чертами характера.
Признаюсь, я не мог не уважать Антиоха за то, что он не походил на других наших товарищей. Кто знает молодых петербургских служивых людей, тот согласится с моим замечанием. Мало удавалось мне слыхать оживленный разговор Антиоха; но что слыхал я, то изумляло меня чем-то необыкновенным -- какою-то странною оригинальностью. Вскоре мы познакомились с ним короче.