Лопахин . Это правда. Надо прямо говорить, жизнь у нас дурацкая…
Пауза.
Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сыщности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья.
Любовь Андреевна . Жениться вам нужно, мой друг.
Лопахин . Да… Это правда.
Любовь Андреевна . На нашей бы Варе. Она хорошая девушка.
Лопахин . Да.
Любовь Андреевна . Она у меня из простых, работает целый день, а главное, вас любит. Да и вам‑то давно нравится.
Лопахин . Что же? Я не прочь… Она хорошая девушка.
Пауза.
Гаев . Мне предлагают место в банке. Шесть тысяч в год… Слыхала?
Любовь Андреевна . Где тебе! Сиди уж…
Фирс входит; он принес пальто.
Фирс (Гаеву) . Извольте, сударь, надеть, а то сыро.
Гаев (надевает пальто) . Надоел ты, брат.
Фирс . Нечего там… Утром уехали, не сказавшись. (Оглядывает его.)
Любовь Андреевна . Как ты постарел, Фирс!
Фирс . Чего изволите?
Лопахин . Говорят, ты постарел очень!
Фирс . Живу давно. Меня женить собирались, а вашего папаши еще на свете не было… (Смеется.) А воля вышла, я уже старшим камердинером был. Тогда я не согласился на волю, остался при господах…
Пауза.
И помню, все рады, а чему рады, и сами не знают.
Лопахин . Прежде очень хорошо было. По крайней мере, драли.
Фирс (не расслышав) . А еще бы. Мужики при господах, господа при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего.
Гаев . Помолчи, Фирс. Завтра мне нужно в город. Обещали познакомить с одним генералом, который может дать под вексель.
Лопахин . Ничего у вас не выйдет. И не заплатите вы процентов, будьте покойны.
Любовь Андреевна . Это он бредит. Никаких генералов нет.
Входят Трофимов, Аня и Варя.
Гаев . А вот и наши идут.
Аня . Мама сидит.
Любовь Андреевна (нежно) . Иди, иди… Родные мои… (Обнимая Аню и Варю.) Если бы вы обе знали, как я вас люблю. Садитесь рядом, вот так.
Все усаживаются.
Лопахин . Наш вечный студент все с барышнями ходит.
Трофимов . Не ваше дело.
Лопахин . Ему пятьдесят лет скоро, а он все еще студент.
Трофимов . Оставьте ваши дурацкие шутки.
Лопахин . Что же ты, чудак, сердишься?
Трофимов . А ты не приставай.
Лопахин (смеется) . Позвольте вас спросить, как вы обо мне понимаете?
Трофимов . Я, Ермолай Алексеич, так понимаю: вы богатый человек, будете скоро миллионером. Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути, так и ты нужен.
Все смеются.
Варя . Вы, Петя, расскажите лучше о планетах.
Любовь Андреевна . Нет, давайте продолжим вчерашний разговор.
Трофимов . О чем это?
Гаев . О гордом человеке.
Трофимов . Мы вчера говорили долго, но ни к чему не пришли. В гордом человеке, в вашем смысле, есть что‑то мистическое. Быть может, вы и правы по‑своему, но если рассуждать попросту, без затей, то какая там гордость, есть ли в ней смысл, если человек физиологически устроен неважно, если в своем громадном большинстве он груб, неумен, глубоко несчастлив. Надо перестать восхищаться собой. Надо бы только работать.
Гаев . Все равно умрешь.
Трофимов . Кто знает? И что значит умрешь? Быть может, у человека сто чувств и со смертью погибают только пять, известных нам, а остальные девяносто пять остаются живы.
Любовь Андреевна . Какой вы умный, Петя!..
Лопахин (иронически) . Страсть!
Трофимов . Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что недосягаемо для него теперь, когда‑нибудь станет близким, понятным, только вот надо работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину. У нас, в России, работают пока очень немногие. Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока не способно. Называют себя интеллигенцией, а прислуге говорят «ты», с мужиками обращаются, как с животными, учатся плохо, серьезно ничего не читают, ровно ничего не делают, о науках только говорят, в искусстве понимают мало. Все серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота… И, очевидно, все хорошие разговоры у нас для того только чтобы отвести глаза себе и другим. Укажите мне, где у нас ясли, о которых говорят так много и часто, где читальни? О них только в романах пишут, на деле же их нет совсем. Есть только грязь, пошлость, азиатчина… Я боюсь и не люблю очень серьезных физиономий, боюсь серьезных разговоров. Лучше помолчим!
Лопахин . Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что‑нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по‑настоящему быть великанами…»
Любовь Андреевна . Вам понадобились великаны… Они только в сказках хороши, а так они пугают.
В глубине сцены проходит Епиходов и играет на гитаре.
(Задумчиво.) Епиходов идет…
Аня (задумчиво) . Епиходов идет…
Гаев . Солнце село, господа.
Трофимов . Да.
Гаев (негромко, как бы декламируя) . О природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы называем матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живишь и разрушаешь…
Варя (умоляюще) . Дядечка!
Аня . Дядя, ты опять!
Трофимов . Вы лучше желтого в середину дуплетом.
Гаев . Я молчу, молчу.
Все сидят, задумались. Тишина. Слышно только, как тихо бормочет Фирс. Вдруг раздался отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный.
Любовь Андреевна . Это что?
Лопахин . Не знаю. Где‑нибудь далеко в шахтах сорвалась бадья. Но где‑нибудь очень далеко.
Гаев . А может быть, птица какая‑нибудь… вроде цапли.
Трофимов . Или филин…
Любовь Андреевна (вздрагивает) . Неприятно почему‑то.
Пауза.
Фирс . Перед несчастьем тоже было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.
Гаев . Перед каким несчастьем?
Фирс . Перед волей.
Пауза.
Любовь Андреевна . Знаете, друзья, пойдемте, уже вечереет. (Ане.) У тебя на глазах слезы… Что ты, девочка? (Обнимает ее.)
Аня . Это так, мама. Ничего.
Трофимов . Кто‑то идет.
Показывается прохожий в белой потасканной фуражке, в пальто; он слегка пьян.
Прохожий . Позвольте вас спросить, могу ли я пройти здесь прямо на станцию?
Гаев . Можете. Идите по этой дороге.
Прохожий . Чувствительно вам благодарен. (Кашлянув.) Погода превосходная… (Декламирует.) Брат мой, страдающий брат… выдь на Волгу, чей стон… (Варе.) Мадемуазель, позвольте голодному россиянину копеек тридцать…
Варя испугалась, вскрикивает.
Лопахин (сердито) . Всякому безобразию есть свое приличие!
Любовь Андреевна (оторопев) . Возьмите… вот вам… (Ищет в портмоне.) Серебра нет… Все равно, вот вам золотой…
Прохожий . Чувствительно вам благодарен! (Уходит.)
Смех.
Варя (испуганная) . Я уйду… я уйду… Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой.
Любовь Андреевна . Что же со мной, глупой, делать! Я тебе дома отдам все, что у меня есть. Ермолай Алексеич, дадите мне еще взаймы!..
Лопахин . Слушаю.
Любовь Андреевна . Пойдемте, господа, пора. А тут, Варя, мы тебя совсем просватали, поздравляю.
Варя (сквозь слезы) . Этим, мама, шутить нельзя.
Лопахин . Охмелия, иди в монастырь…
Гаев . А у меня дрожат руки: давно не играл на бильярде.
Лопахин . Охмелия, о нимфа, помяни меня в твоих молитвах!
Любовь Андреевна . Идемте, господа. Скоро ужинать.
Варя . Напугал он меня. Сердце так и стучит.
Лопахин . Напоминаю вам, господа: двадцать второго августа будет продаваться вишневый сад. Думайте об этом!.. Думайте!..
Уходят все, кроме Трофимова и Ани.
Аня (смеясь) . Спасибо прохожему, напугал Варю, теперь мы одни.
Трофимов . Варя боится, а вдруг мы полюбим друг друга, и целые дни не отходит от нас. Она своей узкой головой не может понять, что мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! Вперед! Не отставай, друзья!
Аня (всплескивая руками) . Как хорошо вы говорите!
Пауза.
Сегодня здесь дивно!
Трофимов . Да, погода удивительная.
Аня . Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишневого сада, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на земле нет лучше места, как наш сад.
Трофимов . Вся Россия наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест.
Пауза.
Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов… Владеть живыми душами – ведь это переродило всех вас, живших раньше и теперь живущих, так что ваша мать, вы, дядя, уже не замечаете, что вы живете в долг, на чужой счет, на счет тех людей, которых вы не пускаете дальше передней… Мы отстали по крайней мере лет на двести, у нас нет еще ровно ничего, нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом. Поймите это, Аня.