Автор: Железников В.К.
1
В тот день, когда началась вся эта путаница, эта история, из-за которой я так прославился в школе, я вышел из дому позже обычного.
Все утро я "танцевал" вокруг матери, ждал, когда она - без моих вопросов скажет, где вчера пропадала допоздна, но она почему-то молчала. Раньше если она где-нибудь задерживалась, то всегда, еще стоя на пороге в пальто, начинала докладывать, почему задержалась. А вчера она промолчала и сегодня продолжала играть в молчанку.
Я выскочил из дому и понесся галопом по Арбату. Хорошо еще, что в это время на улице нет дневной толчеи и можно бежать без особых помех. И никому ты не попадешь под ноги, и никто не толкает тебя в спину, и машин мало. И даже в воздухе еще не пахнет бензином.
Наша школа находится в переулке. А сам я живу на всемирно известном московском Арбате, рядом с домом, на котором висит серая мраморная доска с указанием, что здесь в 1831 году жил Александр Сергеевич Пушкин.
Раньше я пробегал мимо этого дома в день по сто пятьдесят раз и не замечал этой знаменитой надписи. Жил целых тринадцать лет и не замечал. А тут, в конце прошлого года, к нам пришел новый учитель по литературе и спросил меня как-то, где я живу. Я ответил. А он говорит: "Знаю, это рядом с домом Пушкина". Я как дурачок переспросил: "Какого Пушкина?" Вроде бы у нас с ним общих знакомых с такой фамилией нет. "Александра Сергеевича, - говорит он. - Того самого, главного... Ты, когда сегодня пойдешь домой, сделай одолжение, подыми голову и прочитай на доме пятьдесят три надпись на мемориальной доске".
Я потом около этой доски час простоял, глазам своим не верил. И представьте, эту доску повесили еще до моего рождения. Полное отсутствие наблюдательности.
А учитель такой симпатичный оказался, Федор Федорович, мы его зовем сокращенно Эфэф, и фамилий у него смешная: Долгоносик... Сам литератор, а фамилия зоологическая. То есть сначала он мне совсем не показался, потому что у него на каждый случай жизни припасена цитата из классической литературы, и мне это не понравилось. Что, у него своих слов нет, что ли! Но потом я разобрался, и это мне даже стало нравиться. Он как скажет какую-нибудь цитату, так и поставит точку. Коротко, и объяснять ничего не надо. И еще: когда он говорил эти цитаты, то волновался, а не просто шпарил наизусть. В общем, настоящий комик.
Сейчас все скажут, что про учителей нельзя так говорить, что они люди серьезные, а не комики. Но я говорю не в том смысле, что он смешной, какой-нибудь там хохотун вроде циркового клоуна. Наоборот, он редко смеется, хотя еще довольно молодой и не усталый, а комик в том смысле, что он какой-то необычный человек. А для меня все необычные - комики. И слова он особенные знает, и умеет слушать других, и не лезет в душу, если тебе этого не хочется. И глаза у него пристальные - разговаривая, он никогда не смотрит в сторону.
Ну, в общем, мы здорово с ним подружились, и я к нему часто забегал, в его "одиночку". Так он называет свою однокомнатную квартирку.
И в этой истории он мне здорово помог, как настоящий друг, а то после скандала с кладом меня прямо поедом ели. Проходу не давали. А он меня поддержал. Как-то толково объяснил, чего надо стесняться в жизни, а чего - нет. И я ему поверил, и это меня, можно сказать, спасло.
Собственно, все началось из-за клада.
Нет, все началось из-за Ивана Кулакова.
Нет, все началось, пожалуй, из-за матери.
А может быть, все началось из-за того, что я люблю воображать, придумывать то, чего никак не должно быть. 2
Я бежал до самой школы и прибежал, как всегда, ровно за пять минут до звонка.
Влетел в класс и вдруг увидел: на первой парте в моем ряду сидят сразу двое новеньких: он и она. Парень и девочка.
Парень обыкновенный, а девчонка рыжая-рыжая. Волосы у нее перепутаны. Не голова, а куст смородины. Сидят и мило беседуют.
Не знаю, как кто, а я люблю, когда появляются новенькие, потому что они пришли неизвестно откуда и это интересно.
Иду прямо к своему месту, а глаза влево, влево, влево - на новичков. У меня даже от этого голова закружилась. И тут ко мне сразу подскочила Левка Попова. Я насторожился: от нее ничего хорошего не жди.
- Здравствуйте, - пропела она сладким голоском. - С чем пожаловали? - А говорит нарочно громко-громко. Совершенно ясно, что играет на новичков.
"С чем пожаловали?" - какой милый вопросик, просто оригиналка... Мы-то известно с чем пожаловали: с портфелем, в котором сложены учебники и тетради. А вы-то чего так орете? И тут я вспомнил, что в этом самом портфеле, с которым я только что пожаловал, лежит тетрадка по алгебре с нерешенной задачкой...
Достал тетрадь, чтобы решить эту задачу. А Ленка не уходит, вертится и крутится возле меня.
- Хочешь, я тебе дам списать задачку? - заорала она снова на весь класс.
Рыжая оглянулась.
- Хочу, - ответил я.
Ленка бросилась к своей парте, достала тетрадь и услужливо протянула мне. Это было совершенно на нее не похоже. И тут я увидел, что она отрезала косы. Гром и молния! Еще вчера была с косами, а сегодня короткие волосы.
- Ты что это? - спросил я.
Просто так спросил, из вежливости.
- Ничего. - Притворяется, что ничего особенного не случилось, любит она из себя строить актрису.
- А где косы?
- В век атома и нейлона, - сказала Ленка, и опять громко-громко, чтобы эти новенькие обратили на нее внимание, - косы только мешают.
Конечно, мне было наплевать на ее косы. Девчонка с косами, девчонка без кос, не все ли равно, но просто неожиданно все это. Знаешь человека сто лет, как я Ленку, и вдруг он является в совершенно новом виде. Тоненькая, длинная шея, маленькие уши торчком.
- Ты их совсем остригла?
- Нет, на время, - ответила она. - Завтра приду с косами. - И засмеялась, что подловила меня.
Я видел, как эта новая улыбнулась и сказала что-то своему соседу. Видно, ей понравилась острота этой актрисули.
Все они одного поля ягоды. Рыжая оглянулась второй раз, и я на нее так посмотрел, что, думаю, у нее надолго отпала охота оглядываться. Если захочу, я умею посмотреть - заерзаешь. Хоть она и новенькая, а пускай знает свое место. А ты, Леночка, у меня еще попляшешь, мало я тебя таскал за косы, теперь потаскаю за короткие волосы.
Хотел тут же вернуть ей тетрадь с задачкой. Решил подойти, бросить тетрадь и заорать на весь класс: "Оказывается, я сделал задачку сам... - И добавить: - А без кос, между прочим, ты просто селедка..."
Я уже встал, чтобы осуществить свой план, но потом передумал. Неохота было связываться.
Тут последняя минута проскочила, точно одна секунда, и зазвенел звонок. Вошел Эфэф.
Он всегда входит стремительно, точно боится опоздать. Оглядит класс и скажет: "Не будем терять даром времени". Но сегодня у нас урок классного руководства. На этом уроке Эфэф разрешает говорить что хочешь. Можно даже шутить и нести всякую чепуховину, можно задавать любые вопросы.
Сразу за Эфэф в класс влетел Рябов. Его все зовут Курочка Ряба. Он хоть и мой сосед по парте - Эфэф почему-то посадил нас вместе, - но люди мы разные.
- Почему ты опять опоздал? - спросил Эфэф.
- Понимаете, Федор Федорович, - сказал Рябов, - задумался и проехал одну лишнюю остановку.
Он начал притворяться, что говорит чистую правду, а на самом деле врал и кривлялся.
- Что это ты, Рябов, стал привирать, - сказал Эфэф. - Раньше я за тобой этого не замечал.
Он сделал ударение на слове "этого". Значит, кое-что другое, что ему не очень нравилось, он за ним замечал. Видно, он намекал на то, что Рябов - зубрила и остряк-подпевала. Конечно, это никому не может понравиться.
Эфэф склонился к своей старой солдатской полевой сумке, которая ему досталась в наследство от отца, и все примолкли и вытянули шеи.
И я вытянул шею: раз Эфэф полез в сумку, значит, будет дело. У него там такие вещички лежат - закачаешься. Он, например, однажды на уроке русского языка, когда всем до чертиков надоели разговоры об однородных членах предложения, вытащил из сумки какую-то тоненькую потрепанную книжонку и без всяких слов предупреждения стал ее читать.
Я до сих пор помню, как Эфэф ее читал, без выражения, тихо, однообразно, точно не читал, а рассказывал то, что видел сам. А потом, когда закончил, сказал: "Солдата, который написал эту книжку, уже нет в живых. - И в сердцах, с обидой добавил: - Рановато он умер".
Книжка пошла по рядам, и каждый ее рассматривал, а когда она дошла до меня, я открыл ее и прочел: "Эм. Казакевич. Звезда". А ниже от руки было написано: "Товарищу по землянке". И стояла подпись автора. Это отец Эфэф был товарищем по землянке. Да, настоящая это была книжка, вся правда про то, как воевали, и про то, как погибали. Может быть, кто-нибудь ее не читал, так советую прочитать.
Наконец Эфэф перестал копаться в своей исторической сумке и, к общему разочарованию, вытащил оттуда обыкновенную ученическую тетрадку в двенадцать листков.
- Вот тебе тетрадь, Рябов, - сказал он. - Будешь в нее записывать, сколько раз соврал.
Это точно, он не любил вралей. Он и другим уже давал такие тетради, но никогда потом про них не спрашивал. Дал тетрадь, и все, а дальше поступай как хочешь.
- Неплохо выпутался, - сказал Рябов, когда опустился за парту рядом со мной. - Думал, старик меня не впустит.
Я ничего ему не ответил, потому что Эфэф подошел к новеньким и поздоровался.
Новенькие встали.
- Как вас величают? - спросил Эфэф.
- Кулаковы, - сказала рыжая. - Его Иван, а меня Тоша. - Она говорила медленно и совсем не волновалась. - Мы брат и сестра.
Ох и длинный оказался этот Иван Кулаков! На голову выше своей сестры.
- Ну что ж, садитесь, Кулаковы, брат и сестра, надеюсь, мы будем с вами дружить... Брат и сестра, брат и сестра... - У него была привычка повторять то, что ему только что сказали, по нескольку раз.
Я же говорю - комик, он повторяет одни и те же слова, а сам в это время думает, вероятно, про новеньких, и они уже навсегда занимают какое-то место в его голове. Он теперь об этих Кулаковых будет думать, может быть, до самого вечера, хотя еще ничего про них не знает. Он всегда так. Он мне как-то сознался, что любит думать больше про незнакомых, чем про знакомых. Про знакомых все знаешь, а про незнакомых можешь придумать то, что тебе хочется.