На кресте был растянут шнурками кот. Он время от времени дергал головой и стонал.
- Сволочи! - со злым облегчением и рванувшимися слезами сказал Журка. Он не удивился. Он слышал раньше, что есть такие гады среди шпаны, которые деваются над кошками, голубями и собаками. Вот, значит, что придумали, проклятые!
О страхе Журка забыл. Торопливо отыскал среди могил треснувшую бутылку, грохнул ее о каменный памятник, осколком резанул по шнуркам. Не сумел удержать кота, и он шмякнулся в траву. Попытался приподняться и опять застонал.
- Сейчас, сейчас, котик, - всхлипывая, сказал Журка, сорвал с себя через голову майку, закутал в нее кота, поднял и, царапая голые локти, напрямик, через шиповник и боярышник, рванулся к забору...
...Дома Журке пришлось рассказать о своих приключениях. Маме. Все-все. Даже о том, почему его понесло ночью на кладбище. Мама Журку не ругала. Только побледнела, несколько раз охнула, очень крепко взяла его за руки и попросила больше таких испытаний характера не устраивать. Журка охотно обещал. Папа, когда услыхал от мамы эту историю, помотал головой, хмыкнул и сказал:
- Во герой... Даже не верится. - И стал вспоминать, как в детстве лазил с мальчишками в подвал старого монастыря. Тоже ночью. И тоже было страшно. А Журка подумал: "Это ведь с мальчишками все-таки..."
Кот выжил. Сутки лежал на подстилке, ничего не ел и постанывал, потом начал подниматься, лакать молоко. И наконец окреп, сделался обыкновенным здоровым котом. Почему его назвали Федотом, никто не мог объяснить. Как-то само собой получилось - Федот, вот и все.
Характер у Федота оказался спокойный, немного ленивый и добродушный. Играл он с Журкой неохотно, зато сидеть у него на коленях и мурлыкать очень любил. Был у него только один недостаток: иногда он уходил гулять и пропадал суток по трое. Но тут уж ничего не поделаешь, такова кошачья натура. После гулянья Федот возвращался поцарапанный, грязный, и мама с Журкой мыли его в тазу. Федот не возражал, только прижимал уши и жмурился, чтобы мыло не щипало его зеленые глаза.
Когда переезжали, никому, даже папе, в голову не пришло оставить Федота, отдать кому-нибудь, чтобы не было в пути лишних забот. Он поехал в поезде со специальным билетом.
На новом месте Федот освоился очень быстро. Научился вылезать в форточку и греться на широком кирпичном карне. Судя по всему, эта квартира ему нравилась...
- Иди сюда, Федотушка, - сказал Журка. Федот охотно протопал по Журке и устроился у него на груди. Благодарно заурчал, когда Журка почесал ему за ухом. Журка устало вытянулся под одеялом и решил, что пора засыпать. Напоследок он посмотрел в ночное окно.
Окно было открыто. Журка лежал к нему ногами и видел в сумраке комнаты четкий синий прямоугольник с развилкой тополя, похожей на два великанских растопыренных пальца или на громадную рогатку. Тополь рос метрах в трех от окна, и нижняя часть развилки находилась как раз на уровне подоконника. Если отыскать подходящую доску (и дождаться, когда уйдет куда-нибудь мама), можно попытаться сделать трап, чтобы пробираться окна прямо на дерево...
Кажется, Журка начал дремать, потому что увидел себя со стороны - как он залез на тополь: от левого "пальца" развилки отделился человек...
Журка заморгал, прогоняя дремоту. Но от этого морганья человек не исчез. Наоборот, он будто увеличился. Его фигура отчетливо рисовалась внутри громадной "рогатки". Словно кто-то тушью на темно-синей бумаге вывел силуэт высокого тощего черта.
Что это? Сон после воспоминаний о ночном кладбище? Или грабитель, который примеривается, как прыгнуть в комнату? Журка понял, что сию секунду самым постыдным образом завопит "мама".
Но и мама и папа наверняка спят: щель под дверью давно погасла... Орать? Или подождать?
Журка замер под одеялом - ни дыхания, ни сердечного стука. Только Федот у него на груди мурлыкал как ни в чем не бывало.
Таинственный черный незнакомец шевельнулся, и Журка услышал:
- Эй...
Голос был нерешительный, тонкий. И силуэт незнакомца сразу как бы съежился, превратился в мальчишечий. Журкин страх тоже съежился и тут же растаял совсем. Осталась только досада на себя (вот трус несчастный) и на мальчишку, которого среди ночи какая-то дурь носит по деревьям.
- Эй... - опять окликнул мальчишка. - Там, в комнате... Ты спишь?
Журка скинул удивленного Федота и одеяло, подскочил к окну.
- Чего тебе? - спросил он громким шепотом.
- Ты внук Юрия Григорьевича?
- Да... А что? - откликнулся Журка уже помягче.
- Можно к тебе?
- Зачем?
- Ну, дело есть... Ты не бойся.
- А кто боится? - усмехнулся Журка, - Просто непонятно: почему ночью да через окно?
- Если нельзя, тогда ладно... - вздохнул в сумраке мальчишка.
Этот виноватый вздох примирил Журку с неожиданным гостем. К тому же было очень интересно. Похоже на приключение.
- А как ты сюда доберешься? Доска есть?
- Да нет, веревка... Тут все приспособлено... Журка разглядел, как мальчишка распутал спустившийся откуда-то шнур.
- Ну, давай, - прошептал Журка.
- Только отойди от окна...
Черная фигурка метнулась и через миг стояла на подоконнике. Легко и бесшумно мальчишка соскочил на пол.
- Я тут веревку за батарею прицеплю, чтоб не ускользнула, объяснил он. - Свет можно зажечь?
- Сейчас - Журка отыскал в углу на гвоздике курточку, положил ее вну у двери, чтобы лучи не пробились в щель, и включил настольную лампу.
Побег на рассвете
Мальчик оказался одного роста с Журкой. Очень худой, темный от загара, поцарапанный. В одних трусиках, босой. У него были прямые темно-медные волосы. Они косо падали на лоб. Мальчик посмотрел -под волос на Журку с хмурой виноватостью.
Журка почувствовал его смущение и сказал, чтобы хоть что-то сказать:
- Здорово ты сюда влетел.
- Я эту штуку еще давно придумал. Когда Юрий Григорьевич... тут жил. Я к нему часто пробирался.
- А через дверь нельзя, что ли? Мальчик досадливо повел острым плечом.
- Дверь в наши окна видать. Отец или мать заметят, что я в этот дом иду, сразу начинают: "Опять по чужим людям шастаешь! Лучше бы делом занялся..." А я любил к Юрию Григорьевичу приходить...
- А-а... - пронес Журка. Пронес чересчур спокойно, потому что ощутил неожиданный укол ревности. Оказывается, дедушка дружил с чужими мальчишками. И мальчик будто понял Журку. Опять глянул -под волос и тихо сказал:
- Ему по вечерам скучно было. Он один жил...
Эти слова смутили Журку, будто в них был скрытый упрек. И, словно защищаясь, Журка ответил с легким вызовом:
- Я знаю. Ну и что?
Лицо у мальчика опять стало виноватым. Он зябко поежился и объяснил:
- Ну... я подумал, что ты мне поможешь. Раз ты его внук... Твой дедушка меня часто прятал.
Это "твой дедушка" вместо "Юрий Григорьевич" понравилось Журке. Все встало на свои места. Уже с сочувствием Журка спросил:
- От кого ты прятался? Мальчик опять досадливо повел плечом.
- Да по-разному было... Жнь такая.
- И сейчас прячешься? Мальчик кивнул. Обвел глазами комнату.
- Раньше здесь раскладушка была... Я где-нибудь в уголке приткнусь, ладно? До утра...
- Как в уголке? На полу?
- А чего? - Мальчик улыбнулся, показав крупные редкие зубы. - Я закаленный. Крученый, моченый, прожаренный, промороженный...
- Ну да, - усмехнулся Журка. - Поэтому и лазишь ночью по деревьям голый, как Маугли...
- Я прямо кровати сбежал. В окно вылез - и сюда.
Журке очень-очень хотелось узнать, от кого сбежал незнакомый мальчишка и почему прячется. Но приходилось быть снисходительно сдержанным и чуть насмешливым. Как-то уж настроился Журка на эту струну. Он вспомнил свою ночную вылазку на кладбище и сказал наставительно:
- Если собираешься драпать ночью, надо одежду заранее где-нибудь спрятать.
Мальчик беспечно махнул рукой.
- А, не догадался. Ладно, и так сойдет... - Потом он глянул на Журку быстро и внимательно. Спросил: - Тебя Юркой зовут?
- Да...
- В честь Юрия Григорьевича?
Журка растерянно мигнул. Он не знал, почему его назвали Юрием. Но тут же сказал:
- Конечно. А что?
- Ничего. Так...
- А тебя как звать? Мальчик неразборчиво бормотнул.
- Борька? - переспросил Журка.
- Горька, - отчетливо сказал мальчик. - Полное имя Горислав. Но никто меня полным именем не зовет. Горька - вот и все. Это мне больше всего подходит. Как наклейка...
- Почему же? - смутившись, выговорил Журка. Горька сказал то ли шутя, то ли серьезно:
- Да так. Жнь такая. Горькая... Невезучий я уродился. Одни шишки отовсюду.
- Какие шишки?
- Всякие. Сегодня опять от отца перепало. С дежурства вернулся злющий, с мамкой поспорил...
- Значит, ты -за отца сбежал? - сразу пожалев Горьку, спросил Журка.
- Не... Сегодня -за другого. Меня хотели расстрелять.
Расстреливают обычно на рассвете. Так написано в книжках. Но рассвет начинался рано, и, когда за Горькой пришли конвоиры, солнце стояло уже высоко.
Горька проснулся от долгого, но осторожного стука по стеклу. Увидел в окне головы братьев Лавенковых и все вспомнил. Он понуро, но быстро натянул брюки и рубашку, сунул ноги в растоптанные полуботинки, которые давно надевал не расшнуровывая. Хотел убрать постель и вдруг подумал: а зачем это человеку, которого через несколько минут расстреляют?
Но ведь это не всерьез... А если бы всерьез?
Интересно, что чувствует человек, проснувшийся последний раз в жни, одевшийся последний раз в жни? Что он думает, когда у двери стоят двое с автоматами, чтобы провести его последний раз под ясным небом до обрыва?
Тоскливая тревога заметно кольнула Горьку. Будто сейчас была не игра. Не совсем игра... Он выдохнул воздух сердитым толчком, прогнал страх и вылез в окно. Хмуро сказал братьям Лавенковым:
- Чего греметь-то? Чуть всех на ноги не подняли... - Это все, чем он мог досадить конвоирам.
С приговоренным к смерти, видимо, не принято ругаться, и старший Лавенков, Сашка, миролюбиво ответил: