- Вот ведь литератор! Не могу слов подобрать... В общем, вы, по-моему, готовые Золушка и принц. Настоящие.
- Только мы не знаем, что делать на карнавале, - жалобно прналась Иринка.
- Вам не надо быть на карнавале. Вот в этих костюмах не надо.
Журка оторопело уставился на Веронику Григорьевну. Иринка тоже. А Вероника Григорьевна пронесла таинственно и слегка торжественно:
- Друзья мои, я предлагаю вам заговор. Совершенно серьезно...
На темных стеклах искрились от ламп морозные узоры. Будто снаружи прижался к окнам засеребренный лес, в котором когда-то заблудилась Золушка. В словах Вероники Григорьевны была тайна. Горька настороженно шевельнулся в своем углу. Вероника Григорьевна бросила в его сторону быстрый взгляд. Негромко спросила:
- При нем все можно говорить?
- Можно, - разом сказали Журка с Иринкой.
- Тогда так... Начну далека. Про себя. Я, дорогие мои, не всегда хотела быть учительницей. В молодости, страшно подумать, была у меня сумасшедшая мечта: сделаться писательницей. Да... Поэмы сочиняла, повести, даже роман один. Правда, ничего до конца не дописала, кроме нескольких стихов и одной сказки... Вот об этой сказке и речь. Она про Золушку. И про принца.
Журка с Иринкой переглянулись. Вероника Григорьевна рассмеялась, как на уроке, когда рассказывала забавные истории.
- Вы, наверно, подумали: мало нам Шарля Перро и братьев Гримм! Еще одна появилась... сестрица Гримм! Да?
- Нет, что вы... - пробормотал Журка.
- Вы не думайте, что я просто переписала старую сказку. У меня там все по-другому. И, честно говоря, эту свою "золушку" я до сих пор люблю. И вот сейчас я на вас посмотрела, и появилась у меня нахальная идея: а что, если написать по этой сказке пьесу и поставить у нас в школе спектакль? А?
Журка с Иринкой опять посмотрели друг на друга. Все было так неожиданно. А Вероника Григорьевна, разгораясь "нахальной идеей", продолжала:
- Только к Новому году спектакль не подготовить. Самое блкое - это к весенним каникулам. И надо, чтобы всем был сюрпр. Вот поэтому и не следует принцу и Золушке появляться на карнавале... Ну как, молодые люди? Согласны?
Журка не знал, согласен ли. Никогда он театром не увлекался. А Иринка? Она... она, кажется, была согласна о всех сил. Она порозовела, опустила глаза, кончиком языка обвела губы и неловко спросила:
- А почему мы?.. Мы же не артисты... У вас же драматический кружок есть...
- Да там же все такие оболтусы, ростом с меня. Восьмой класс и старше! А в сказке у меня Золушка и принц как раз такие, как вы, им по одиннадцать-двенадцать лет... Кстати, у них еще приятель есть такого же возраста - дворцовый шут. Странная личность, начисто лишенная чувства юмора.
- Это намек, что ли? - подал голос Горька.
- Да бог с тобой, Гаврошенька! Почему намек?
- А вчера, когда я стихи рассказывал, вы сказали, что у меня чувства юмора нет.
- Я уже забыла... А вообще-то у шута очень интересная роль... Ну что, добры молодцы, как моя идея?
- А у нас получится? - тихо спросила Иринка.
Вероника Григорьевна серьезно сказала:
- Вы уж мне поверьте, я сразу чувствую. Я же вам сказала: вы настоящие...
Иринка спросила у Журки одними губами:
- Давай?
Он улыбнулся ей:
- Давай... А на карнавал в морских костюмах пойдем. Я тебя семафорить за один вечер научу.
Цветной телевор
Карнавал получился замечательный. Иринка и Журка пришли одетые юнгами и лихо сигналили флажками новогодние поздравления. Горька читал стихи про бой с королевскими гвардейцами и палил пистолета. Палил, пожалуй, лучше, чем читал, но ему хлопали и за то, и за другое. Сашка и Вовка Лавенковы ображали Карлсона и Малыша. Сашка для этого затолкал под широкий клетчатый пиджак две подушки и приладил к спине вентилятор с батарейкой, а Вовке ничего особенного и не понадобилось: джинсы, пестрая рубашка - вот он и Малыш. Были еще космонавты, Буратино, Чиполлино, страшный гоголевский Вий, одноногий Сильвер "Острова сокровищ". Митька Бурин явился в богатырских доспехах, заявил, что он Илья Муромец, и устроил бой с шестиклассником Вовкой Графовым - тот махал крыльями лохмотьев, пускал о рта дым и свистел, как настоящий Соловей-разбойник. Битва получилась нешуточная, даже запахло скандалом: -за дыма, которого набралось больше, чем хотелось бы...
А потом были каникулы - такое снежное, беззаботно летящее время. Катание на лыжах и санках с Маковой горы, ледяная крепость на пустыре, спектакль "Синяя птица" в ТЮЗе, веселые вечера у Иринки, когда вместе с Игорем Дмитриевичем придумывали декорации к Золушке... А если нагулялся и устал, можно включить телевор - и смотри сколько хочешь. Программа на каникулах была такая, что сиди у экрана хоть с утра до вечера.
Правда, цветного телевора все еще не было. Отец бодро говорил, что "дело движется" и скоро "все будет о'кей". При этом он смотрел на Журку, словно приглашал порадоваться вместе. Журка отводил глаза и не отвечал. Повисало молчание. У мамы опускались руки, и она смотрела то на Журку, то на отца, словно спрашивала: "Ну сколько же можно быть чужими?" И чтобы она не мучилась, Журка выдавливал что-нибудь такое:
- А чего спешить... И этот неплохо работает...
Цветной телевор появился после каникул, в середине января. Однажды под вечер Журка явился от Иринки и услышал в комнате шум, веселые голоса и песню.
На месте старого телевора стоял новый - большущий, на тонких растопыренных ногах. Мама стояла над ним, согнувшись, как над стиральной машиной. Отец, сидя на корточках, двигал рычажки и крутил регуляторы. На выпуклом экране, дергаясь то ли от помех, то ли от вдохновения, рвали струны электрогитар волосатые парни в алых рубашках. Рубашки были нестерпимо огненные. Гитары - разноцветные.
- Вот это палитра. Как у Иринкиного папы, - сказал Журка.
Мама и отец повернули к нему веселые лица. Отец спросил:
- Ничего машина, а?
Журка видел, как в маминых глазах метнулось беспокойство. Сказал куда-то между мамой и отцом:
- Ничего. А какая марка?
- "Радуга-семь," - сообщил отец гордо, будто сам разработал эту систему.
Мама облегченно сказала:
- Саша, переключи на вторую программу. Мне показалось, там краски бледнее. Отчего это?
- Потому что местная студия. Халтурщики, - отозвался отец и защелкал переключателем.
Заметались полосы и зигзаги, потом на экране возникла солидная розоволицая дама и сказала круглым, авторитетным голосом:
- ...а вопрос это совсем не простой. Одни говорят - школа, другие семья, третьи - они сами. Едва ли можно ответить на это однозначно. Целый комплекс причин заставляет нас думать, что...
Дама была похожа на директоршу Журкиной школы - спокойную и несердитую Нину Семеновну. И говорила она, кажется, тоже что-то педагогическое...
- Давай переключим, - сказал отец. - Сейчас хоккей...
- Подожди, подожди, тут что-то интересное... - Мама взяла с телевора газету с программой. - Что это за передача?.. Ага, "Подросток - проблемы и тревоги". Журка, это про тебя...
- Разве я подросток? - сказал Журка.
- А кто же ты? - удивился отец.
Журка не ответил бы, но мама тоже смотрела вопросительно, и он сказал ей полушутя:
- Подросток - это во! Ростом с тебя. А я еще малое, недоразвитое дитя.
- Недоразвитое - это верно, - засмеялась мама и хотела взъерошить Журке волосы, но он увернулся. Опять взглянул на экран. Розовощекая тетя продолжала беседу:
- ...однако при всех спорах нельзя забывать, что без благотворного, здорового влияния семьи полноценное воспитание становится крайне затруднительным. А чему могут научить детей люди, которые не только забывают о своем отцовском и материнском долге, но зачастую вообще теряют человеческий облик?.. У нас есть кинопленка, отснятая недавно в городском медвытрезвителе. Чувство тревоги и возмущения вызывают эти кадры...
Журка увидел длинное помещение с барьером, скамейки вдоль стен, поникших людей на этих скамейках. Два милиционера с очень красными петлицами на шинелях вежливо вели какого-то дядьку - он заплетал ногами. Потом на экране возникло женское лицо - мятое морщинами, с маленьким беспомощным подбородком. В морщины скатывались и терялись в них мелкие слезинки. К мокрым от слез щекам прилипали кончики растрепанных волос. Слегка мененный, но знакомый голос розоволицей дамы пронес:
- Ее привели сюда по требованию соседей. Соседи же рассказали нам, что у этой женщины есть десятилетний сын. Однако дома его в этот поздний час не оказалось... Скажите, пожалуйста, где сейчас ваш мальчик?
Плачущая женщина заморгала, на лице проступили тревога и жалость.
- Гуляет он, сыночек мой, к товарищу пошел... - хрипловато и бормочуще заговорила она - Он вот придет, а я...
- А вас не беспокоило, почему его до сих пор нет дома? Неужели вам все равно, что с вашим сыном?
Лицо у женщины сморщилось, и слезы потекли сильнее.
- Как же все равно-то! - воскликнула она неожиданно тонким голосом. Это же сыночек мой, я же его люблю, сыночка моего. Как же вы такое говорите! Ведь он же у меня один, сыночек-то...
Журка растерянно оглянулся на маму. В ее глазах - очень больших и слишком блестящих - встревоженно мигали два крошечных цветных экранчика. Мама сжала спинку стула и тихо сказала:
- Ну что же это... Разве можно показывать такое? Ведь она же мать... А если мальчик увидит? А что ему завтра скажут в школе?
Журка опять взглянул на экран и болезненно зажмурился - от мучительной неловкости и ощущения вины. У людей беда, а он смотрит по цветному телевору, как кино.
"Переключите!" - хотел сказать он, но в горле нехорошо защекотало. Он открыл глаза и увидел на экране снова коридор со скамейками. По нему два человека с красными повязками вели высокого мужчину без шапки. Под лампочками блестяще отливали седые прядки. Мужчина резко дернул плечом, освободил пальцев дружинника локоть и зло сказал:
- Не держи, я на ногах крепко стою. Вы еще ответите...
Что-то громко и возмущенно разъяснял голос дамы, ведущей передачу. Журка не понимал ни слова. Он закусил губу и беспомощно стиснул кулаки.