- Нет, нет, слушайте! - торопливо продолжала она, видя, что Грэхем хочет епрервать. - Я скажу вам больше. Из библиотеки в рабочую комнату Дика ведет потайная лестница, ею пользуются только я, он да его секре- тарь. Когда вы поднимаетесь по этой лестнице, то попадаете прямо в его коату и оказываетесь среди книжных шкафов и полок. Я сейчас оттуда. Я шла к нему, но услышала голоса и решила, что, как обычно, идет разговор о делах имения и что он скоро освободится. Поэтому я осталась ждать. Это были действительно разговоры о делах, но такие интересные, такие, как сказал бы Хэнкок, "проливающие свет", что я не могла не подслушать. Эти разговоры "проливали свет" на характер самого Дика, хочу я сказать.
Он беседовал с женой одного из рабочих. Она пришла с жалобой... Такие вещи не редкость в рабочих поселках. Если бы я эту женщину встретила, я бы ее не узнала и не вспомнила бы даже ее имени. Она все жаловалась, но Дик остановил ее. "Это не важно, - сказал он, - мне важно знать, сами-то вы поощряли Смита или нет?"
Его зовут не Смитом - я не помню как, но это не имеет значения, - он служит у нас вот уже восемь лет, работает мастером.
"О нет, сэр, - услышала я ее ответ. - Он все время мне проходу не да- вал. Я, конечно, старалась избегать его. Да и у моего мужа характер бе- шеный, а я больше всего боюс как бы он не потерял место. Он почти год служит здесь и, кажется, ни в чем не замечен. Правда? До этого у него бывали только случайные заработки, и нам приходилось очень туго. Не его это вина, он не пьет, и всегда..."
"Ладно, - перебил ее Дик. - Ни его работа, ни его поведение тут ни при чем. Значит, вы утверждаете, что никогда не давали Смиту никих ос- нований для ухаживания?"
Нет, она на этом настаивала и целых десять минут подробно рассказыва- ла о его приставаниях. У нее очень пртный голосок - знаете, бывают та- кие робкие и мягкие женские голоса; и, наверно, она очень мила.
Я едва удержалась, чтобы не заглянуть в кабинет. Мне так хотелось посмотреть на нее.
"ачит, это произошло вчера утром? - спросил Дик. - А другие слыша- ли? Я хочу сказать: кроме вас, мистера Смита и вашего мужа, - ну хотя бы соседи знали об этом?"
"Да, сэр. Видите ли, он не имел никакого права входить ко мне в кух- ню. Мой муж не его подчиненный. Он обнял меня и старался поцеловать, а тут как раз вошел мой муж. Хоть он и с характером, но не так чтобы очень силен. Смит вдвое выше. Муж вытащил нож, а мистер Смит схватил его за обе руки, они сцепились и стали катася по всей кухне. Я испугалась, как бы до смертоубийства не дошло, выбежала и начала звать на помощь. Но соседи уже услышали, что у нас скандал. Муж и Смит в драке разбили окно, своротили печку, вся кухня была поа дыма и золы, их насилу растащили. А меня опозорили. За что? Вы же знаете, сэр, как теперь все бабы будут трепать языком..."
Дик снова остановил ее, но еще минут пять никак не мог от нее отде- латься. Большвсего она боялась, как бы ее муж не лишился места. Я жда- ла, что Дикй скажет; но он, видимо, не принял еще никакого определен- ного решения, и я была уверена, что он теперь вызовет мастера. И тот действительно явился. Я многое дала бы, чтобы его увидеть, но я слышала только раовор.
Дик сразу перешел к делу, описал весь скандал и драку, - и Смит приз- нался, что действительно шум получился основательный.
"Она говорит, что никогда и ничем не поощряла ваших ухаживаний", - заявил Дик.
"Ну, это она врет, - ответил Смит. - Она так поглядывает на вас, бу то сама приглашает поухаживать... Она с первого же дня так на меня ст- рела. А зашел я к ней вчера на кухню потому, что она же меня и заала. Мы не ждали, что муж придет так скоро. Но когда она его увидела,о да- вай бороться и вырываться. А если она врет, будто не заманивала меня..."
"Бросьте, - остановил его Дик, - все это пустяки, дело не в этом".
"Как же пустяки, мистер Форрест, должен же я оправдаться", - настаи- вал Смит.
"Нет, это несуществен для того, в чем вы оправдаться не можете", - ответил Дик, и я услышала в его голосе знакомые мне жесткие, холодные и решительные нотки. Смит все еще не понимал. Тогда Дик объяснил ему свою точку зрения: "Вы виноваты, мистер Смит, в том, что произошел скандал, безобразие и бесчинство, в том, что вы дали пищу бабьим языкам, в том, что вы нарушили порядок и дисциплину, - а это все ведет к одному очень важному обстоятельствувы внесли дезорганизацию в нашу работу".
Но Смит все еще не понима Он решил, что его обвиняют в нарушении общественной нравственности, так как он преследовал замужнюю женщину, и всячески старался умилостивить Дика ссылками на то, что ведь она с ним заигрывала, и просьбами о снисхождении. "В конце концов, - сказал он, - мужчина, мистер Форрест, это мужчина; согласен, она заморочила мне голо- ву, и я вел себя, как дурак".
"Мистер Смит, - сказал Дик, - вы у меня работаете восемь лет, из них шесть в качестве мастера. На вашу работу я пожаловаться не могу. Рабо- тать вы, конечно, умеете. До вашей нравственности мне дела нет. Буте хоть мормоном или турком. Ваша частная жизнь меня не касается, пока она не мешает вашей работе в имении. Любой из моих возчиков может напиваться по субботам до потери сознания, хоть каждую субботу, - это его дел Но если в понедельник вдруг окажется, что он еще не протрезвился и о от- зывается на моих лошадях - он груб с ними, бьет их и может повдить им, или если это хоть сколько-нибудь снижает качество или количество его по- недельничной работы, - с этой минуты его пьянство становится уже моим делом, и возчик может отправляться ко всем чертям".
"Вы... вы же не хотите сказать, мистер Форрест, - заикаясь, пробормо- тал Смит, - что... что я тоже могу отправляться ко всем чертям?"
"Именно это я и хочу сказать, мистер Смит. И я не потому рассчитываю вас, что вы посягнули на чужую собственность - это дело ваше и ее мужа, - а потому, что вы оказались причиной беспорядка в моем имении".
- И знаете, Ивэн, - сказала Паола, прерывая свой рассказ, - по голым цифровым данным Дик угадывает гораздо больше жизненных драм, чем любой писатель, погрузившись в водоворот большого города. Возьмите хотя бы от- четы молочных ферм - ведомости каждого ильщика в отдельности: столько-то литров молока утром и вечером от такой-то ковы и столько-то от такой-то. Дику не нужно знать человека. Но вот удой понизился. "Мис- тер Паркмен, - спрашивает он управляющего молочной фермой, - что, Барчи Ператта женат?" - "Да, сэр". - "них что, с женой нелады?" - "Да, сэр".
Или: "Мистер Паркмен, Симпкс был очень долго нашим лучшим доильщи- ком, а теперь отстает от других, в чем дело?" Паркмен не знает. "Разуз- найте, - говорит Дик. - Что-то у него есть на душе. Потолкуйте-ка с ним по-отечески и спросите. Надо снять с него то, что его гнетет". И мистер Паркмен дознается, в чем дело. Оказывается, сын Симпкинса, студент Стэн- фордского университета, вдруг бросил ение, начал кутить и теперь сидит в тюрьме и ждет суда за подлог. Дик передал дело своим адвокатам, они замяли эту историю, добились того, что юношу выпустили на поруки, - и ведомости Симпкинса стали прежними. А лучше всего то, что юноша испра- вился - Дик взял его под наблюдение, - окончил инженерное училище и те- перь служит у нас, работает на осушке болот и получает полтораста долла- ров в месяц, женился, и его будущность обеспечена, а отец продолжает до- ить коров.
- Вы правы, - задумчиво и сочувственно пробормотал Грэхем, - недаром я назвал Дика Большим сердцем.
- Я называю его моей нерушимой скалой, - сказала Паола с чувством. - Он такой надежный. Нет, вы еще не знаете его. Никакая буря его не сло- мит. Ничто не согнет. Он ни разу не споткнулся. Точно бог улыбается ему, всегда улыбася. Никогда жизнь не ставила его на колени... пока. И... я... я... хотела бы быть свидетельницей этого. Это разбило бы мне сердце. Рука Паолы потянулась к его руке, в легком прикосновении были и просьба и ласка. - Я теперь боюсь за него. Вот почему я не знаю, как мне поступить. Ведь не ради себя же я медлю, колеблюсь... Если бы я мог- ла упрекнуть его в требовательности, ограниченности, слабости или малей- шей пошлости, если бы жизнь била его и раньше, я бы давным-давно уехала с вами, мой милый, милый...
Ее глаза внезапно стали влажными. Она успокоила Грэхема пожатием руки и, чтобы овдеть собой, вернулась к своему рассказу:
- "Ее супруг, мистер Смит, вашего мизинца не стоит, - продолжал Дик. - Ну что о нем можно сказать? Усерден, старается угодить, но не умен, не силен, в лучшем случае - работник из средних. А все-таки приходится рассчитывать вас, а не его; и я об этом очень, очень сожалею".
Конечно, он говорил и многое другое, но я рассказала вам самое су- щественное. Отсюда вы можете судить о его правил. А он всегда следует им. Дик предоставляет личности полную свободу. Что бы человек ни делал, пока он не нарушает интересов той группы людейв которой живет, это ни- кого не касается. По мнению Дика, Смит вправе любить женщину и быть лю- бимым ею, раз уж так случилось. Он всегда говорил, что любовь не навя- жешь и не удержишь насильно. Если бы я на самом деле ушла с вами, он сказал бы: "Благословлявас, дети мои". Чего бы это ему ни стоило, он так сказал бы, ибо считает, что былую любовь не воротишь. Каждый час любви, говорит он, окупается полностью, обе стороны получают свое. В этом деле не может быть ни предъявления счетов, ни претензий: требовать люб просто смешно.
- Я с ним совершенно согласен, - сказал Грэхем. - "Ты обещал, или обещала, любить меня до конца жизни", - заявляет обиженная сторона, словно это вексель на столько-то долларов и его можно предъять ко взысканию. Доллары остаются долларами, а любовь жива или умира. А если она умерла, то откуда ее взять? В этом вопросе мы все сходия, и все ясно. Мы любим друг друга, и довольно. Зачем же ждать хотя бы одну лиш- нюю минуту?