Когда-то Иннокентий Анненский писал о том, что «самое страшное и властное слово, т. е. самое загадочное, — может быть именно слово будничное»'. Конечно, к слову будничному Гумилев не пришел никогда, но в соединении будничного с подчеркнуто высоким и экзотическим, в осознанной перекличке своего слова с чужими поэтическими системами, в умении сделать его средоточием разных голосов, местом поэтических перекличек—он двигался по пути, определенному учителем и уже опробованному соратниками по акмеизму. Слово, уподобленное евангельскому Логосу, становилось все более сложным, неоднозначным, не равным самому себе.
Одно из самых значимых для Гумилева поздних его стихотворений—«Память»—заканчивается явлением неведомого странника с закрытым лицом:
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
Крикну я... но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
Кто этот путник? Ахматова отвечала однозначно: Смерть. Современный комментатор так же однозначен: Христос. А можно найти и еще одну параллель—Заратустра. А можно добавить и то, что, согласно магическим концепциям, лев и орел в животном мире соответствовали Солнцу в мире природном... Гумилев намеренно неоднозначен, намеренно уходит от простой расшифровки. «Путник»—и то, и другое, и третье, и еще нечто, и еще, и еще. Ряд этот принципиально нескончаем, его можно длить и длить.
Заключение
И здесь его акмеизм сближается с тем направлением в поэзии, от которого он так принципиально отрекался, возвращается в свое родовое лоно—в символизм. На новом этапе, по-новому осмысленные, акмеистические образы обретают ту же бесконечно разворачиваемую во времени смысловую структуру, что и образы символистские. И потому можно присоединиться к Юрию Верховскому, который еще в 1925 году утверждал символистскую природу творчества Гумилева, говоря о том, что весь его путь—«освобождение в себе самом того, что мы называем душевно-музыкальным»
Старинный спор превращается в слияние главных, основополагающих принципов поэтического творчества. Видимо, в этом и заключается первостепенное значение поэзии Гумилева для русской литературы: ему удалось снять противопоставление символизма и постсимволизма, непротиворечиво объединить их в рамках своего творческого метода, сделать взаимодополняющими. Перед трагическим своим концом он осуществил очень значительный шаг в поэзии.
Прислушалась ли сама эта поэзия к нему? Кажется, не очень. Были подхвачены далеко не самые сильные стороны творчества Гумилева, подхвачены и опошлены. И только сейчас есть надежда, что в разгар глубочайшего поэтического кризиса, постигшего русскую литературу, к Гумилеву снова начнут прислушиваться, искать в нем качества, способные сегодня вызвать могучий резонанс, на который рассчитано все его творчество стал кочевником, чтобы сладострастно прикасаться ко всему, что кочует!
В последние годы жизни Гумилева преобразилось его Слово. Внешне оставаясь таким же (и потому нет резкой границы между двумя последними сборниками и предыдущими книгами), оно обрело новую глубину и значимость. «Перевес замысла над осуществлением», «чрезмерность» пропали, претворились в поэтическую реальность, отклики других, ранее сказанных слов стали не свидетельством разрушения слова собственного, а могучим отзывом ему. Внутреннее напряжение стихотворения перестало ощущаться в назывании предметов, кажущихся поэтическими, а отодвинулось вглубь и сразу оживило то, что прежде могло казаться театральным, чисто внешним, излишне красивым.
Список литературы
1. Бавин С.П., Селибратова Л.И. «Судьба поэтов серебряного века». – М., 1993г.
2. Бакина М.А., Некрасова Е.А. «Эволюция поэтической речи XIX-XX вв.». – М., 1986г.
3. Лукницкая В.К. «Николай Гумилев». – Л., 1990г.
4. Панкеев И. «Посредине странствия земного» // вест. ст. в книге Н. Гумилева «Избранное». – М., 1990г.
5. «Русская литература XX в. Дооктябрьский период» /сост. Н.А. Трифанов. – М., 1980г.
6. «Русская литература XX в.» // под ред. Ф.Ф. Кузнецова, 1 ч. – М., 1991г.