Одно издательство являло собой исключение. ИМКА основала издательство ИМКА-Пресс. Первоначально оно было создано для издания учебников и литературы для чтения (преимущественно религиозного характера) для военнопленных. ИМКА-Пресс сосредоточила внимание на технической литературе и стала проводить в жизнь программу выпуска учебников; она, однако, не удалась, так как была задумана слишком широко. В 1925 г. ИМКА-Пресс перенесла свою деятельность в Париж, где стала основным издателем книг по философии и религии, журнала Свято-Сергиевского Богословского института “Православная мысль” и журнала “Путь”, органа бердяевской Религиозно-философской академии. Кроме того, ИМКА-Пресс издавала произведения художественной литературы. Продолжительность существования издательства, благодаря финансовой поддержке ИМКА, позволила ему стать источником духовной, интеллектуальной пищи для Русского Зарубежья и оставаться таковым в течение всего рассматриваемого периода.
“Петрополис” и “Слово” выпустили многотомные собрания сочинений. Это были хорошо изданные книги, как правило, напечатанные в соответствии с требованиями старой орфографии. По случаю юбилея какого-либо писателя выпускались специальные издания, например, к столетию со дня рождения Толстого в 1928 г. или к столетию смерти Пушкина в 1937 г.
Советские издания классиков стали конкурировать с продукцией Русского Зарубежья по своей доступности и полиграфическому исполнению в начале 30-х гг. Однако, несмотря на то, что советские книги были гораздо дешевле, многие эмигранты отказывались их покупать (и даже читать), потому что они были напечатаны в соответствии с новой орфографией, а слово “Бог” в них писалось с прописной буквы.
Первоначально большая часть издательств выпускала два вида книжной продукции: переиздания русских писателей-классиков и публикации новых произведений хорошо известных писателей-эмигрантов. Одной из первейших забот было переиздание произведений писателей-классиков — Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова, — тех книг, которые изгнанники хотели бы иметь под рукой. Такие популярные авторы, как В.И. Немирович-Данченко, А. Амфитеатров и М. Алданов, легко находили издателей, их сочинения выходили большими тиражами. Новые произведения И. Бунина, Д. Мережковского, А. Ремизова, Б. Зайцева, А. Куприна и И. Шмелева находили свой, пусть небольшой, рынок сбыта. У писателей же молодого поколения возникали большие сложности с публикацией своих книг. Так было с В. Сириным (Набоковым), Г. Газдановым и Н. Берберовой, если говорить только о самых известных. Чаще всего их произведения печатались только в журналах. Еще труднее было тем, кто начал писать в середине 30-х гг., в частности, из-за их модернистского стиля и собственно тематики.
Только в 1925 г. за границей существовало 364 периодических издания на русском языке. Начиная с 20-х гг. русскоязычные газеты выходили в Праге, Берлине, Париже. На газетных страницах отразились вехи в истории русской эмиграции, ее повседневная жизнь. Среди наиболее известных газет русской эмиграции – орган республиканско-демократического объединения «Последние новости» (Париж, 1920–1940 гг., ред. П.Милюков), «Возрождение» (Париж, 1925–1940 гг., ред. П.Струве), газеты «Звено» (Париж, 1923– 1928, ред. Милюков), «Дни» (Париж, 1925–1932, ред. А.Керенский), «Россия и славянство» (Париж, 1928–1934, ред. Зайцев) и др. “Последние новости” были наиболее известной, широко читаемой газетой Русского Зарубежья. Они выходили под редакцией Петра Милюкова без перерывов с 27 апреля 1920 г. до 2 июня 1940 г., т.е. вышли в последний раз накануне того дня, когда немцы вошли в Париж. “Последние новости” и “Возрождение” в Париже, “Руль” в Берлине, “Сегодня” в Риге и “Новое время” в Белграде имели читателей во всей русской диаспоре.
Как только эмигранты осели на новом месте жительства, они начали возрождать традицию издания “толстых” журналов, альманахов. Литературные и художественные журналы, такие как “Версты”, “Встречи”, “Веретено”, “Звено”, выступали как выразители определенных эстетических и философских взглядов.
Издававшаяся в Праге “Воля России” просуществовала около десяти лет, в Париже выходили более долговечные и влиятельные “Современные записки”.
“Воля России” возникла как приложение к одноименной газете. Их издавала группа эсеров, наиболее влиятельной фигурой которой был критик Марк Слоним. Журнал признавал существование “единой русской литературы” вне зависимости от того, где она создавалась — в Советском Союзе или за его пределами. Он знакомил эмиграцию с литературой советской метрополии. Эти связи ослабли после того, как социалистический реализм был провозглашен единственно допустимой в Советском Союзе эстетической доктриной. Главным достижением журнала было то, что он предоставил свои страницы писателям-модернистам и авангардистам молодого поколения, таким, как Марина Цветаева, Сирин (Набоков). Молодые авторы были убеждены в том, что их печатают слишком редко. Редакторы полагали, что публиковать произведения никому не известных писателей, чей стиль или тематика могут шокировать читателей старшего поколения, слишком рискованно. Это в первую очередь относилось к прозе. Поэтический раздел был вотчиной поэта М. Цейтлина и Ф. Степуна, которые более внимательно относились к молодым авторам, в особенности к представителям модернистской и парижской школы эмигрантской поэзии.
“Современные записки” предоставляли свои страницы стихам Марины Цветаевой, Б. Поплавского, Г. Иванова, В. Ходасевича и более молодых поэтов. Раздел прозы был монополизирован такими маститыми писателями, как Бунин, Зайцев, Алданов, А. Ремизов, И. Шмелев, М. Осоргин и Сирин (В. Набоков). Правда, в 30-е гг. журнал помещал прозу молодых, таких, как В. Яновский и Г. Газданов.
1.2. События жизни русской литературной эмиграции в кругу Парижской ноты. Спор Ходасевича с Адамовичем.
Литература осталась наиболее цельным и крупным островом русской культуры в изгнании. Она в первое время обеспечивала некоторую цельность русской культуры за рубежом. В этой ситуации она сохранила свои основные виды и жанры: проза, поэзия, литературная критика; роман, рассказ, поэма. Длительное время сохраняла она и язык (даже иногда старую орфографию), манеру литературного письма в том разнообразии, которым отличался Серебряный век. Литература даже в изгнании сохранила традиционное влияние на другие сферы творчества: живопись, музыку, сценографию.
Для налаживания некоего подобия национальной духовной жизни требовалось творческое общение. Между тем, единого писательского объединения за границей никогда не существовало. Единственный «всеэмигрантский» писательский съезд был организован в 1928 г. в Белграде сербским королем Александром I. А в основном духовная жизнь эмиграции стала собираться вокруг небольших интеллектуальных точек тяготения: издательств, образовательных и просветительских учреждений.
К 1928 г. сложилась особая общность русских литераторов, которую позднее мемуаристы назвали “блистательным Монпарнасом”. В прямом смысле живя на Монпарнасе, молодежь вела в его ночных кафе вдохновенные разговоры о литературе, музыке, справедливости, судьбе, смерти, Боге. С Парижем связана деятельность литературных кружков и групп. Это был период подъема молодой литературы. Молодые парижские эмигранты-литераторы объединились в группу «Кочевье», основанную ученым-филологом и критиком М. Слонимом. В 1923-1924 гг. собиралась группа поэтов и художников «Через». В круг общения входили многие, независимо от формальной принадлежности – будь то Союз молодых поэтов, группа “Перекресток” или левое объединение “Кочевье”. “Создался особый климат духовный – многие участники монпарнасских собраний ему обязаны”. В кафе Монпарнаса разворачивались литературные дискуссии. На Монпарнасе стал притягательным центром Адамович. По словам современника, здесь в четверговые и субботние вечера в беседах, в спорах кристаллизовалось мироощущение, которое Борис Поплавский назвал парижской нотой, создавалась новая школа эмигрантской поэзии, известная под этим именем - Парижская нота.
В этой атмосфере возникли “Числа” – журнал Н.Оцупа, оставшийся более всех других, кроме “Современных записок”, памятником эпохи 1930–1934 гг., бывший основным печатным органом писателей «незамеченного поколения», долгое время не имевших своего издания. «Числа» - это атмосфера безграничной свободы, где может дышать новый человек. Новое издание открывалось вступительным словом, полностью созвучным поэтам “ноты”: “У бездомных, у лишенных веры отцов или поколебленных в этой вере, у всех, кто не хочет принять современной жизни, как она дается извне, обостряется желание знать самое простое и главное: цель жизни, смысл смерти. “Числам” хотелось бы говорить главным образом об этом... Жизнь без своего загадочного и темного фона лишилась бы своей глубины...”. Журнал отличало высокое, на уровне дореволюционных изданий, качество полиграфического исполнения.
Художники русской эмиграции первой волны представляли самые разные творческие направления, восходившие к Серебряному веку и некоторым раннеавангардным течениями 1910-1920-х годов. Если говорить о живописи, исходная дилемма - сохранять свою самобытную культуру или постараться вжиться в европейское культурное поле - для нее не стояла так остро. Ведь изобразительное искусство напрямую не связано с языком, оно легко «переводится». То же относится и к музыке. В литературе ситуация была сложнее. Развитие русской литературы в изгнании шло по разным направлениям.
Писатели старшего поколения исповедовали позицию «сохранения заветов». Сополагая "вчерашнее" и "нынешнее", старшее поколение делало выбор в пользу утраченного культурного мира старой России, не признавая необходимости вживаться в новую действительность эмиграции. Это обусловило и эстетический консерватизм "старших". Смысл обращения к "вечной России" получили биографии писателей, композиторов, жизнеописания святых: И.Бунин пишет о Толстом («Освобождение Толстого»), М.Цветаева - о Пушкине («Мой Пушкин»), В.Ходасевич - о Державине («Державин»), Б.Зайцев - о Жуковском, Тургеневе, Чехове, Сергии Радонежском (одноименные биографии), М.Цетлин о декабристах и могучей кучке («Декабристы: судьба одного поколения», «Пятеро» и другие). Создаются автобиографические книги, в которых мир детства и юности, еще не затронутый великой катастрофой, видится "с другого берега" идиллическим, просветленным: поэтизирует прошлое И.Шмелев («Богомолье», « Лето Господне»), события юности реконструирует А.Куприн («Юнкера»), последнюю автобиографическую книгу русского писателя-дворянина пишет И.Бунин («Жизнь Арсеньева»), путешествие к "истокам дней" запечатлевают Б.Зайцев («Путешествие Глеба») и А.Толстой («Детство Никиты»).