Лев Толстой сказал в свое время: «Я думаю, что самое важное и полезное, что может написать человек, это то, чтобы рассказать людям правдиво пережитое, передуманное, перечувствованное им». Военное поколение, к которому принадлежит писатель Юрий Бондарев, сформировало целое «литературное» поколение, представители которого перенесли на страницы своих произведений убедительную правдивость, пронзительную достоверность каждого эпизода, каждой детали, каждого образа, поступка, мотива. В этих книгах была суровая и героическая солдатская правда. Бондарев — яркий представитель писателей «второй послевоенной волны», наряду с Быковым, Астафьевым, Баклановым. В их лирико-психологических военных повестях поставленные ранее вопросы подвига и героизма, как правило, снимаются; на смену им приходит проблема «человек и война» в ее различных художественных воплощениях. Столкновению долга, совести, элементарной человеческой честности с корыстью, карьеризмом, властолюбием посвящены произведения Бондарева «Батальоны просят огня», «Юность командиров», «Горячий снег», «Берег».
Художественному исследованию нравственности на грани жизни и смерти посвятил Бондарев свою повесть «Батальоны просят огня». Начинается она с обычного фронтового эпизода — бомбежки станции. Нераспорядительность коменданта станции и начальника тыла дивизии, не обеспечивших свое временную разгрузку прибывших эшелонов с боеприпасами и танками, а затем и рассредоточение загоревшихся вагонов становятся причиной героической и трагической гибели двух батальонов. Там, где целью миллионов становится уничтожение себе подобных, где многие приобретают ни с чем не сравнимые власть и право посылать человека на смерть, где человеческая жизнь может оборваться в любую секунду, цена жизни отнюдь не падает. Как распорядится человек своей жизнью и жизнью других людей в условиях, когда ежеминутная вероятность ее утраты чрезвычайно высока? Вот те нравственные проблемы, к которым обращается Бондарев.
Полковник Иверзев — волевой, настойчивый, решительный и храбрый офицер. Но, видимо, бремя власти, особенно значимой во время войны, когда она распространяется не только на судьбы людей, но и на саму их жизнь, оказывается слишком тяжелым для него. Он начинает презирать людей, помыкать ими, в его душе появляется черствость даже по отношению к самым близким людям: он способен, например, несмотря на просьбу жены, прервать их и без того краткую встречу только потому, что у него испортилось настроение. Вместе с тем проснувшийся вкус к власти развивает в нем карьеристические наклонности. Именно карьеризм, стремление выглядеть перед начальством как можно лучше, не «создавать дополнительных проблем» и мешает ему доложить командиру о нехватке боеприпасов, о потере связи с батальоном, об их отчаянном положении. Иверзев не делает попытки спасти остатки батальона. Основной герой повести, командир батареи капитан Ермаков, говорит командиру стрелкового полка полковнику Гуляеву, потрясенному гибелью своих бойцов: «Есть такие, которые надеются: Россия огромна, людей много. Что там, важно ли, погибла сотня, другая людей!». А начальник штаба батальона Бульбанюка старший лейтенант Орлов, погибший в последнем бою батальона, в разговоре с Ермаковым до начала боя выразил эту мысль еще резче, еще непримиримее: «Есть на войне, Ермаков, одна вещь, которую не прощаю: на чужой крови, на святом, брат, местечко делать!». Полковник Иверзев — фигура абсолютно реалистическая. Живу честь и опасность отрицательных черт этого образа будет неоднократно художественно доказана Бондаревым и в других его произведениях на примере других персонажей. Но в равной мере типично и то соотношение между позицией Иверзева и позицией других офицеров, которое отражено в повести «Что мне прицелы, сынок!» — с горечью и волнением восклицает полковник Гуляев, прерывая старшего лейтенанта Кондратьева, доложившего, что батарея дралась до последнего, все орудия разбиты, но прицелы сняты и спасены, — «…что мне прицелы, дорогой ты мой парень… Орудия будут, а вот люди…». А командир одного из погибших батальонов, майор Бульбанюк, без артиллерийского огня в атаку не шел, окоп не считал укрытием, закапывал роты на полный профиль в землю, щупал брустверы, приседая, подозрительно поворачивал голову и так и сяк, подолгу уточнял ориентиры: было в этом что-то сугубо крестьянское, добротное, будто в поле к севу готовился, а не к бою. Артиллеристов он любил какой-то постоянной, особенной нежной любовью, как это часто бывает у многоопытных, давно воевавших пехотных офицеров; и эта «крестьянская», «хозяйская» основательность, с которой комбат готовился к бою, и его любовь к артиллерии, спасшей своим огнем, как он неоднократно убеждался в боях, немало «пехотных жизней», объясняются его постоянной заботой о доверенных ему людях. Он наделен правом во имя высшей необходимости посылать их на смерть. Но это право герой рассматривает, прежде всего, как огромную свою ответственность перед Родиной, перед людьми за их жизни. Смертельно раненный, он с глубокой скорбью говорит Ермакову: «Мне, может, и умереть судьба. А вот люди… людей не уберег. Первый раз за всю войну не уберег».
Берегите людей! Это звучит и в мыслях, и в словах командиров. Об этом думает в последние минуты своей жизни майор Бульбанюк, этого настойчиво требуют и командир полка, и полковник Гуляев, и замполит дивизии полковник Алексеев, напутствующий перед боем капитана Ермакова. И поэтому поведение полковника Иверзева, не совершившего ни воинского преступления, ни даже нарушения устава, в глазах людей, причастных к трагической судьбе двух батальонов, выглядит вопиющим нарушением нравственных норм человека, офицера. Поэтому капитан Ермаков, вернувшись буквально с того света, рискуя попасть под суд военного трибунала, гневно бросает в лицо Иверзева: «А мы там… под Ново-Михайловкой думали не о пополнении и докладных… О дивизии, о вас думали, товарищ полковник. А вы сухарь, и я не могу считать вас человеком и офицером!».
Нравственный максимализм присущ характеру Ермакова, но Бондарев, сочувствуя Ермакову, восхищаясь и даже любуясь своим героем, смотрит на мир отнюдь не только его глазами. Он видит в Иверзеве больше, чем видит Ермаков. Отчаяние, храбрость, проявленная Иверзевым при штурме Днепра, когда командир дивизии лично повел залегших было бойцов прямо на пулеметный огонь, имеет сложное происхождение. Здесь сказывается и прежняя беспощадность к жизни подчиненных, здесь и неблагородный мотив, характерный для прежнего Иверзева: «Только успех, только успех! Неуспех — и дивизии не простят ничего!». Но, вместе с тем, здесь — пусть не вполне осознанное — стремление избавиться от мучительного ощущения своей неправоты, своей вины, смыть ее собственной кровью. Отсюда и это состояние душевного облегчения, которое Иверзев испытывает после ранения и которое оказывается сильнее физической боли. О глубоком внутреннем конфликте, происходящем в душе этого героя, свидетельствует и его решение представить к награде капитана Ермакова, которого он только накануне арестовал за оскорбление и собирался отдать под трибунал. Впрочем, дальнейшая судьба Иверзева — отнюдь не главное для читателей в этой повести
Главное, бесспорно, — это образ капитана Ермакова, первого из тех бондаревских мальчиков-офицеров, которые займут такое важное место в нашей литературе. Эти мальчишки проявили не только изумительную храбрость, но и невиданные стойкость и выдержку. Кроме того, они смело приняли на свои плечи неимоверную тяжесть ответственности за жизнь десятков и сотен подчиненных им людей, большинство их которых годились им в отцы. И, не имея солидной военной подготовки, не обладая, по существу, никаким житейским опытом, они сумели стать не только прекрасными командирами, но и сделались для своих солдат образцами идейной зрелости и нравственной высоты. Бондаревские молодые офицеры, как правило, легко и быстро усваивая суровую науку войны, становятся многоопытными воинами, которые не избегают риска и привычны к азарту боя. Эти качества в высокой степени присущи и Ермакову. Впрочем, воинский профессионализм проявляется у Ермакова не только в привычке к смертному риску и «тяжкой, грубой, азартной работе», которая, по существу, является подвигом. Этот профессионализм сквозит во всей типично офицерской манере Ермакова, резковатой лаконичности его команд и реплик в разговоре с подчиненными, в его умении мгновенно ориентироваться в обстановке, в его проницательности, знании характеров и привычек подчиненных, строгой справедливости по отношению к ним. Даже самая жестокая, самая кровавая война, хотя и существенно меняет жизнь людей, все же не может ее остановить. И в окопах люди дружат, ссорятся, пишут стихи и влюбляются. Быт войны, поведение людей в землянках, окопах, блиндажах в минуты затишья, в перерывах между боями могут сказать об их облике, о лице армии и народа порою не меньше, чем картина их поведения в бою. В описании любви на фронте Бондарев сказал в повести новое слово. Не просто естественная даже в нечеловеческих условиях тяга людей друг к другу и тем более не легкомысленные, случайные, основанные не на сильном чувстве, а продиктованные нехитрой, придуманной безвольными пошляками формулой «война все спишет» связи интересуют писателя. Он стремится показать неизмеримо более важный и сокровенный процесс вызревания такого чувства, высота которого соизмерима со значительностью происходящих событий, с трагизмом повседневного бытия на грани жизни и смерти. Именно так самозабвенно и самоотреченно любит Шурочка Бориса Ермакова, такой же любви ждет она и от него. И через потрясение, вызванное гибелью двух батальонов, переоценив многие моральные ценности, Ермаков приходит к такому же чувству.
Сила повести «Батальоны просят огня» состоит прежде всего в том, что в ней с покоряющей художественной убедительностью и жизненной достоверностью запечатлены решающие для предназначения человека на земле чувства и поступки, подготовленные всей его предыдущей жизнью.