-- Батюшка, родной ты наш, думали мы, что ты и кости наши похоронишь, -- голосили старухи. -- Ох, тяжко, батюшка... Молодые-то жить едут в орду, а мы помирать. Не для себя едем.
Прослезился и Петр Елисеич, когда с ним стали прощаться мужики и бабы. Никого он не обидел напрасно, -- после старого Палача при нем рабочие "свет увидели". То, что Петр Елисеич не ставил себе в заслугу, выплыло теперь наружу в такой трогательной форме. Старый Тит Горбатый даже повалился приказчику в ноги.
-- Не оставь ты, Петр Елисеич, Макарку-то дурака... -- просил Тит, вытирая непрошенную слезу кулаком. -- Сам вижу, что дурак... Умного-то жаль, Петр Елисеич, а дурака, этово-тово, вдвое.
Какие-то неизвестные женщины целовали теперь Нюрочку, которая тоже плакала, поддаваясь общему настроению.
Отец Сергей проводил толпу в Туляцкий конец, дождался, когда запрягут лошадей, и в последний раз благословил двинувшийся обоз. Пришли проводить многие из Кержацкого конца, особенно бабы. Тит Горбатый выехал на смоленой новой телеге в голове всего обоза. С ним рядом сидел Макар, вызвавшийся проводить до Мурмоса. Старик сидел на возу без шапки и кланялся на все четыре стороны бежавшему за обозом народу. День был ясный и солнечный. Березы еще не успели распуститься, но первая весенняя травка уже высыпала по обогретым местам. В воздухе пахло горьким ароматом набухавших почек. По дороге в Мурмос обоз вытянулся на целую версту.
-- Ты, Макар, смотри, этово-тово... -- повторял Тит, оглядываясь постоянно назад. -- Один остаешься... Сам большой, сам маленький. Когда Артем выйдет из солдат, так уж не ссорьтесь... Отрезанный он ломоть, а тоже своя кровь, не выкинешь из роду-племени. Не обижай... Вот и Агап тоже... Водкой он зашибает. Тоже вот Татьяна, этово-тово...
Из Туляцкого конца дорога поднималась в гору. Когда обоз поднялся, то все возы остановились, чтобы в последний раз поглядеть на остававшееся в яме "жило". Здесь провожавшие простились. Поднялся опять рев и причитания. Бабы ревели до изнеможения, а глядя на них, голосили и ребятишки. Тит Горбатый надел свою шляпу и двинулся: дальние проводы -- лишние слезы. За ним хвостом двинулись остальные телеги.
-- Тятя, смотри-ка, -- нерешительно проговорил Макар, указывая вперед.
Как Тит глянул, так и остолбенел: впереди обоза без шапки шагал Терешка-дурачок, размахивая левою рукой. У Тита екнуло даже сердце.
-- Ох, плохой знак, что Терешка провожает, как покойников. Еще увидят, пожалуй, с других возов.
Но Макар соскочил с телеги, догнал бегом Терешку и остановил.
-- А, Иваныч... -- бормотал Терешка, глядя на него своими пустыми глазами. -- Сорок восемь серебром Иванычей...
-- Куда ты, Терешка? Ступай-ка домой подобру-поздорову.
-- Ступай сам домой.
Пришлось Макару задержать Терешку силой, причем сумасшедший полез драться. Возы было остановились, но Тит махнул шапкой, чтобы не зевали. Макар держал ругавшегося Терешку за руки и, пропустив возы, под руку повел его обратно в завод. Терешка упирался, плевал на Макара и все порывался убежать за обозом.
-- Водку пойдем пить к Рачителихе, -- уговаривал его Макар.
-- Обманешь, Иваныч.
Так и пришлось Макару воротиться. Дома он заседлал лошадь и верхом уже поехал догонять ушедший вперед обоз. По дороге он нагнал ехавшего верхом старого Коваля, который гнал тоже за обозом без шапки и без седла, болтая длинными ногами.
-- Куда торопишься, Дорох? -- крикнул ему Макар.
-- А до свата... -- ответил сконфуженно Коваль. -- Треба побалакать.
-- Нашел время!
Коваль ничего не ответил, а только сильнее погнал лошадь. Они догнали обоз версты за три, когда он остановился у моста через Култым. Здесь шли повертки на покосы.
-- Сват, а сват! -- кричал Коваль, подъезжая к возу Тита Горбатого.
-- Чего тебе, сват? -- отвечал Тит.
-- Едва я тебя догнал, ажно упарився.
Тит молчал, глядя вперед.
-- А як же мы будем с тобой, сват? -- спросил Коваль после некоторой паузы. -- Посватались, да и рассватались.
-- Уж, видно, так, Дорох... Не судил, видно, бог, этово-тово...
Старый Коваль с удивлением посмотрел на приятеля, покрутил головой и проговорил:
-- Куда же я с Федоркой денусь, коли вона просватана? Почиплялась же лихо, тая ваша орда.
Долго стоял Коваль на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, -- старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос... Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
Осенью, когда земля уже звенела под колесами, Петр Елисеич был вызван в Мурмос для личных объяснений по поводу того проекта, который был составлен им еще зимой. Раньше он ездил в Мурмос один, а теперь взял с собой Нюрочку, потому что там жили Груздевы и она могла погостить у них. Дальше Самосадки Нюрочка не бывала, и можно представить себе ее радость, когда отец объявил ей о предстоявшей поездке. О Мурмосе у ней сложилось какое-то фантастическое представление, как о своего рода чуде: это большой-большой город, с каменными домами, громадною фабрикой, блестящими магазинами и вообще редкостями. По крайней мере так уверяли Домнушка и Катря, хотя они и не бывали там.
Перед отъездом Нюрочка не спала почти всю ночь и оделась по-дорожному ровно в шесть часов утра, когда кругом было еще темно. Девочку возмущало, что отец вернулся с фабрики к семи часам, как обыкновенно, не торопясь напился чаю и только потом велел закладывать лошадей. Нюрочка все время ходила в своей беличьей шубке и ни за что не хотела раздеться. Она рассердилась на отца, который ровно на зло ей медлил. Даже стенные часы, и те точно остановились, а Нюрочка бегала смотреть на них ровно через пять минут. Нет, они, кажется, никогда не выедут и она никогда не увидит Мурмоса с его чудесами. До десяти часов прошла целая вечность, и Нюрочка уселась в экипаж совсем истомленная, с недовольным личиком. Она даже надулась и не говорила с отцом. Большая летняя повозка, в которой они в прошлом году ездили в Самосадку, весело покатилась по широкой мурмосской дороге. Дурное настроение Нюрочки прошло сейчас же, и она с любопытством смотрела по сторонам дороги, где мелькал лес и покосы. Лесу здесь было меньше, чем по дороге в Самосадку, да и тот скоро совсем кончился, когда дорога вышла на берег большого озера Черчеж.
-- Папа, это море?
-- Озеро Черчеж... А за ним Рябиновые горы. Вон синеют.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, -- они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
-- Нюрочка, посмотри, вон гуси летят! -- указывал Петр Елисеич на небо. -- Целый косяк летит.
Нюрочка долго всматривалась, прежде чем увидела колебавшуюся линию черных точек. "Неужели гуси такие маленькие? Куда они летят? А далеко юг, папа?.. Должно быть, им очень холодно". Нюрочка сама начала зябнуть и поэтому с особенным участием отнеслась к летевшим гусям. И дорога и озеро ей не понравились, совсем не то, что ехать в Самосадку, и она никак не могла поверить, что летом здесь очень красиво. Один противный ветер чего стоит... Дорога от озера повернула в сосновый лес, а потом опять вышла на то же озеро, которому, казалось, не было конца.
-- Вон там, в самом дальнем конце озера, видишь, белеет церковь? -- объяснял Петр Елисеич. -- Прямо через озеро будет верст десять, а объездом больше пятнадцати.
-- Зачем она стоит на воде, папа?
-- Это только так кажется. Церковь далеко от воды, на горе.
Около озера ехали по крайней мере часа полтора, и Нюрочка была рада, когда оно осталось назади и дорога пошла прекрасным сосновым лесом. Высокие сосны стояли дерево к дереву, как желтые свечи. Здесь начали попадаться транспорты с железом, которое везли на продажу "в город". Возчики сворачивали с дороги и снимали шапки. Этот сосновый лес тоже надоел Нюрочке, -- ему не было конца, как озеру. Она даже удивилась, когда прямо из-за леса показалась та самая белая церковь, которую они давеча видели через озеро Бор подходил к самому заводу зеленою стеной.
Когда показались первые домики, Нюрочка превратилась вся в одно внимание. Экипаж покатился очень быстро по широкой улице прямо к церкви. За церковью открывалась большая площадь с двумя рядами деревянных лавчонок посредине. Одною стороною площадь подходила к закопченной кирпичной стене фабрики, а с другой ее окружили каменные дома с зелеными крышами. К одному из таких домов экипаж и повернул, а потом с грохотом въехал на мощеный широкий двор. На звон дорожного колокольчика выскочил Илюшка Рачитель.
-- Пожалуйте, Петр Елисеич! -- приглашал он, помогая вылезать из экипажа. -- Самойло Евтихыч сейчас будут... На стол накрыто.
Илюшка держался совсем на городскую руку, как следует быть купеческому молодцу. Плисовые шаровары, сапоги бутылками, "спинджак", красный шарф на шее, -- при всей молодцовской форме.
-- Ну что, привык, Илья? -- спрашивал Петр Елисеич, поднимаясь по лестнице во второй этаж.
-- Ничего, слава богу, Петр Елисеич... Ежели с умом, так везде жить можно.
Анфиса Егоровна встретила гостей в передней и горячо поцеловала Нюрочку. Она сейчас же повела гостей показывать новый дом, купленный по случаю за бесценок. У Нюрочки просто глаза разбежались от окружавшего ее великолепия. Особенно удивили ее расписанные трафаретом потолки. В зале потолок изображал все небо: по синему полю были насажены звезды из сусального золота, а в средине золотой треугольник с лучами. Раньше в этом треугольнике местным художником было нарисовано "всевидящее око", но Груздев велел его замазать, потому что неловко было заколачивать в такое око гвоздь для висячей лампы Венская мебель, ковры, занавески на окнах, драпировки на дверях, цветы -- все это казалось Нюрочке чем-то волшебным, точно она перенеслась в сказочный замок.