-- Так это верно, что ты его убил? -- в ужасе спрашивала Авгарь.
-- Не я, сестра, а заблудший инок Кирилл... зверь был в образе человека. А только серой отца Гурия не пытали... Это уж врут.
Убитый о.Гурий так и засел в голове сестры Авгари, и никак она не могла выкинуть его из своих мыслей. Несколько раз она принималась расспрашивать духовного брата про этого старика, но духовный брат отперся от своих слов начисто, а когда Авгарь стала его уличать, больно ее поколотил.
Особенно по ночам мучилась Авгарь. Все ей казалось, что кто-то ходит около избушки, а вдали раздаются и стоны, и плач, и дикий хохот. Ей делалось вдруг так страшно, что она не смела дохнуть. Ведь это он, о.Гурий, ходит. Его душа тоскует. Не успел он и покаяться перед смертью, да и похоронить его никто не похоронил. Вот он и бродит по ночам, ищет свою могилку. Странное что-то делалось с Авгарью: она по целым неделям точно застывала и ничего не думала, то не находила места от какого-то смутного и тяжелого раздумья. Новое согласие духовных братьев и сестер несколько ее успокоило, но оставалась неопределенная тоска. Скитская жизнь ей опротивела, как и жизнь в миру. Везде грех, человеконенавистничество и неправда. Друг дружку обманывают. А всех несчастнее бабы. Куда баба ни повернется, тут ей и грех. Только и спасенья, когда состарится. Духовный брат Конон порассказал про скитниц: ни одной-то нет праведной, кроме самых древних старушек. На что крепкая мастерица Таисья, а и та приняла всякого греха на душу, когда слепой жила в скитах. С тем же Кириллом грешила. Какое-то отчаяние охватывало душу Авгари, и она начинала ненавидеть и свою молодость, и свою красоту, и свой голос. Еще на богомольях она замечала, как все заглядывались на нее, а стоило ей самой взглянуть ласковее -- грех и тут.
Маленький духовный брат Глеб рос каким-то хилым и молчаливым, как осенняя поздняя травка. Мать часто подолгу вглядывалась в него, точно старалась узнать в нем другого ребенка, того несчастного первенца, которого она даже и не видала. Тогда скитницы не дали ей и взглянуть на него, а сейчас же отправили в Мурмос. Куда он девался, Авгарь так и не могла допытаться. Она не могла его забыть, а маленького духовного брата совсем не любила. Особенно сильно стала задумываться Авгарь, когда узнала, как ее духовный брат Конон убил о.Гурия. Все тосковала Авгарь, убивалась и плакала потихоньку, а наконец не вытерпела и накинулась на Конона:
-- Это ты, змей, убил его...
-- Кого убил? -- удивился Конон.
-- Моего сына убил... Того, первого... -- шептала Авгарь, с яростью глядя на духовного брата. -- И отца Гурия убил и моего сына... Ты его тогда увозил в Мурмос и где-нибудь бросил по дороге в болото, как Гурия.
Это был какой-то приступ ярости, и Авгарь так и лезла к духовному брату с кулаками. А когда это не помогло, она горько заплакала и кинулась ему в ноги.
-- Успокой ты мою душу, скажи... -- молила она, ползая за ним по избушке на коленях. -- Ведь я каждую ночь слышу, как ребеночек плачет... Я это сначала на отца Гурия думала, а потом уж догадалась. Кононушко, братец, скажи только одно слово: ты его убил? Ах, нет, и не говори лучше, все равно не поверю... ни одному твоему слову не поверю, потому что вынял ты из меня душу.
-- Бес смущает... бес смущает... -- бормотал Конон, начиная креститься. -- Ребенка я в Мурмос свез, как и других. Все знают, и Таисья знает на Ключевском...
XI
Ночь. Низкие зимние тучи беспрерывною грядой несутся так близко к земле, что точно задевают верхушки деревьев. Сыплется откуда-то сухой, как толченое стекло, снег, порой со стоном вырвется холодный ветер и глухо замрет, точно дохнет какая-то страшная пасть, которую сейчас же и закроет невидимая могучая рука. Авгарь лежит в своей избушке и чутко прислушивается к каждому шороху, как насторожившаяся птица. Вот храпит на печке духовный брат Конон, вот ровное дыхание маленького брата Глеба, а за избушкой гуляет по Чистому болоту зимний буран.
-- Конон, слышишь?.. -- шепчет Авгарь, затаив дыхание.
-- А, что?.. -- бормочет сквозь сон духовный брат; он спит чутко, как заяц.
-- Опять стонет кто-то в болоте.
-- Пусть его стонет. Сотвори молитву и спи.
-- И ребеночек плачет... Слышишь? Нет, это стонет отец Гурий.
Духовный брат Конон просыпается. Ему так и хочется обругать, а то и побить духовную сестру, да рука не поднимается: жаль тоже бабенку. Очень уж сумлительна стала. Да и то сказать, хоть кого боязнь возьмет в этакую ночь. Эх, только бы малость Глеб подрос, а тогда скатертью дорога на все четыре стороны.
-- А ты голову заверни, да и спи, -- советует Конон, зевая так, что челюсти у него хрустят. -- Как же иноки по скитам в одиночку живут? Право, глупая.
-- Ежели меня блазнит...
-- Читай Исусову молитву... Ну, уж и ночь, прямо сказать: волчья... Уйдем мы с тобой из этих самых местов, беспременно уйдем. В теплую сторону проберемся, к теплому морю. Верно тебе говорю! Один человек с Кавказу проходил, тоже из наших, так весьма одобрял тамошние места. Первая причина, говорит, там зимы окончательно не полагается: у нас вот метель, а там, поди, цветы цветут. А вторая причина -- произрастание там очень уж чудное. Грецкий орех растет, виноград, разное чудное былие... Наших туда ссылали еще в допрежние времена, и древлее благочестие утверждено во многих местах.
-- А турки где живут?
-- Турки -- другое. Сначала жиды пойдут, потом белая арапия, а потом уж турки.
-- А до Беловодья далеко будет?
-- Эк куда махнула: Беловодье в сибирской стороне будет, а турки совсем наоборот.
-- Пульхерия сказывала, што в Беловодье на велик день под землей колокольный звон слышен и церковное четье-петье.
-- Ну, это не в Беловодье, а на расейской стороне. Такое озеро есть, а на берегу стоял святый град Китиш. И жители в нем были все благочестивые, а когда началась никонианская пестрота -- святой град и ушел в воду. Слышен и звон и церковная служба. А мы уйдем на Кавказ, сестрица. Там места нежилые и всякое приволье. Всякая гонимая вера там сошлась: и молоканы, и субботники, и хлысты... Тепло там круглый год, произрастание всякое, наших братьев и сестер найдется тоже достаточно... виноград...
Последние слова духовный брат проговорил уже сквозь сон и сейчас же захрапел. Авгарь опять прислушивалась к завыванию ветра и опять слышала детский плач, стоны о.Гурия и чьи-то безответные жалобы. Видно, так и не уснуть ей, пока не займется серое зимнее утро. Но что это такое?.. В полосу затишья, между двумя порывами ветра, она ясно расслышала скрип осторожных шагов. Кто-то невидимый приближался к избушке, и Авгарь похолодела от охватившего ее ужаса. Она хотела крикнуть и разбудить Конона, но голос замер в груди. А шаги были все ближе... Авгарь бросилась к печи и растолкала Конона.
-- Ну тебя!.. -- бормотал духовный брат.
-- Идут сюда! -- не своим голосом шептала Авгарь, прислушиваясь к скрипу снега. -- Слышишь? Уж близко...
-- И то идут, -- согласился Конон. -- Надо полагать, кто-нибудь из скитских заплутался.
Шаги уж были совсем близко. Все затихло. Потом донесся сдержанный говор нескольких голосов.
-- Ужо вздуй-ко огня, -- шепнул Конон, быстро вскакивая.
Пока Авгарь возилась у печки, добывая из загнеты угля, чтобы зажечь самодельщину спичку-серянку, чьи-то тяжелые шаги подошли прямо к двери.
-- Кто там крещеный? -- окликнул Конон, вставая за косяк в угол, -- на всякий случай он держал за спиной топор.
-- Свои скитские, -- послышался мужской голос за дверью. -- Заплутались в болоте. Пустите погреться.
-- А сколько вас?
-- Сам-друг.
-- Што больно далеко заехали?
Авгарь, побелевшая от ужаса, делала знаки, чтобы Конон не отворял двери, но он только махнул на нее рукой. Дверь была без крючка и распахнулась сама, впустив большого мужика в собачьей яге*. За ним вошел другой, поменьше, и заметно старался спрятаться за первым.
______________
* Яга -- шуба вверх мехом. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)
-- Мир на стану, -- проговорил первый и, не снимая шапки, кинулся на Конона.
Завязалась отчаянная борьба. Конон едва успел взмахнуть своим топором, как его правая рука очутилась точно в железных клещах. Его повалили на землю и скрутили руки назад. Стоявшая у печки Авгарь с криком бросилась на выручку, но вошел третий мужик и, схватив ее в охапку, оттащил в передний угол.
-- Ты покеда тут со старицей побеседуй, -- проговорил большой мужик, -- а нам надо со старцем поговорить малость... Эй ты, волчья сыть, не шеперься!
Двое мужиков схватили Конона и поволокли из избушки. Авгарь с невероятною для бабы силой вырвалась из рук державшего ее мужика, схватила топор и, не глядя, ударила им большого мужика прямо по спине. Тот вскинулся, как ошпаренный, повалил ее на пол и уже схватил за горло.
-- Не тронь, Артем! -- крикнул мужик, державший Авгарь в углу. -- Оставь...
-- Она меня чуть не зарубила! -- сказал солдат, с ворчаньем оставляя свою жертву.
Авгарь узнала Макара и вся точно оцепенела. Она так и осталась на полу.