Автор: Мамин-Сибиряк Д.Н.
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Три конца
Уральская летопись
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
В кухне господского дома Егор сидел уже давно и терпеливо ждал, когда проснется приказчик. Толстая и румяная стряпка Домнушка, гремевшая у печи ухватами, время от времени взглядывала в его сторону и думала про себя: "Настоящий медведь... Ишь как шарами-то* ворочает!" Она вспомнила, что сегодня среда -- постный день, а Егор -- кержак**. На залавке между тем лежала приготовленная для щей говядина; кучер Семка в углу на лавке, подложив под деревянное корыто свои рукавицы, рубил говядину для котлет; на окне в тарелке стояло коровье масло и кринка молока, -- одним словом, Домнушка почувствовала себя кругом виноватою. И в самом-то деле, эти приказчики всегда нехристями живут, да и других на грех наводят. В открытое окно кухни, выходившее во двор, наносило табачным дымом: это караульщик Антип сидел на завалинке с своей трубкой и дремал. Чтобы сорвать на ком-нибудь собственное неловкое положение, Домнушка высунулась в окошко и закричала на старика:
______________
* Шары -- глаза (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)
** Кержаками на Урале, в заводах, называют старообрядцев, потому что большинство из них выходцы с р.Керженца. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)
-- Чтой-то, Антип, задушил ты нас своей поганой трубкой!.. Шел бы в караушку али в машинную: там все табашники!
-- Ну, ну... будет, кума, перестань... -- ворчал антип, насасывая трубочку.
-- Да я кому говорю, старый черт? -- озлилась Домнушка, всей полною грудью вылезая из окна, так что где-то треснул сарафан или рубашка. -- Вот ужо встанет Петр Елисеич, так я ему сейчас побегу жаловаться...
-- Ступай, кума, ступай... На свой жир сперва пожалуйся, корова колмогорская!
Егор тихонько отплюнулся в уголок, -- очень уж ему показалось все скверно, точно самый воздух был пропитан грехом и всяческим соблазном. Про Домнушку по заводу ходила нехорошая слава: бабенка путалась со всею господскою конюшней. Все они, мочеганки*, на одну стать. Рубивший говядину Семка возмущал Егора еще больше, чем Домнушка: истрепался в кучерах, а еще каких отца-матери сын... На легкую работу польстился, -- ну, и руби всякую погань: Петр-то Елисеич и зайчину, как сказывают, потреблял. Раскольник с унынием обвел всю кухню глазами и остановился на лестнице, которая вела из кухни во второй этаж, прямо в столовую. На лестнице, ухватившись одною рукой за потолочину, а другою за балясник перил, стояла девочка лет семи, в розовом ситцевом платьице, и улыбающимися, большим серыми глазами смотрела на него, Егора. Он сразу узнал в ней дочь Петра Елисеича, хотя раньше никогда ее и не видал.
______________
* Мочеганами на заводах называют пришлых жителей. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)
-- Домнушка, где Катря? -- спрашивала девочка, косясь на смешного мужика.
-- А ушла... -- нехотя ответила стряпка, с особенным азартом накидываясь на работу, чтобы не упустить топившуюся печь.
-- Куда ушла? -- не отставала девочка с детскою навязчивостью.
-- А ушла... Не приставайте, барышня, -- без вас тошнехонько!
Домнушка знала, что Катря в сарайной и точит там лясы с казачком Тишкой, -- каждое утро так-то с жиру бесятся... И нашла с кем время терять: Тишке никак пятнадцатый год только в доходе. Глупая эта Катря, а тут еще барышня пристает: куда ушла... Вон и Семка скалит зубы: тоже на Катрю заглядывается, пес, да только опасится. У Домнушки в голове зашевелилось много своих бабьих расчетов, и она машинально совала приготовленную говядину по горшкам, вытаскивала чугун с кипятком и вообще управлялась за четверых.
-- Куда ушла Катря? -- капризно спрашивала девочка, топая ножкой.
В Егоре девочка узнала кержака: и по покрою кафтана, и по волосам, гладко подстриженным до бровей, от одного уха до другого, и по особому складу всего лица, -- такое сердитое и скуластое лицо, с узкими темными глазками и окладистою бородой, скатавшиеся пряди которой были запрятаны под ворот рубахи из домашней пестрядины. Наверное, этот кержак ждет, когда проснется папа, а папа только напьется чаю и сейчас пойдет в завод.
-- Панночка, тату проснувсь, -- окликнула девочку Катря, наклоняясь над западней в кухню. -- Тату до вас приходив у вашу комнату, а панночки нэма.
-- Катря, скажи Петру Елисеичу, что его дожидает Егор из Самосадки! -- крикнула Домнушка вслед убегавшей девушке. -- Очень, говорит, надо повидать... давно дожидает!
"Проклятущие мочеганки! -- думал Егор, не могший равнодушно слышать мочеганской речи. -- Нашли тоже "пана".
Катря скоро вернулась и, сбежав по лестнице в кухню, задыхавшимся голосом объявила:
-- Пан у кабинети... просив вас до себе.
-- Ступай за ней наверх, -- коротко объявила Домнушка, довольная, что закоснелый кержак, наконец, выйдет из кухни и она может всласть наругаться с "шаропучим" Семкой.
Катре было лет семнадцать. Красивое смуглое лицо так и смеялось из-под кумачного платка, кокетливо надвинутого на лоб. Она посторонилась, чтобы дать Егору дорогу, и с недоумением посмотрела ему вслед своими бархатными глазами, -- "кержак, а пан велел прямо в кабинет провести".
-- Родной брат будет Петру-то Елисеичу... -- шепнула на ухо Катре слабая на язык Домнушка. -- Лет, поди, с десять не видались, а теперь вот пришел. Насчет воли допытаться пришел, -- прибавила она, оглядываясь. -- Эти долгоспинники хитрящие... Ничего спроста у них не делается. Настоящие выворотни!
Из этих слов Катря поняла только одно, что этот кержак родной брат Петру Елисеичу, и поэтому стояла посредине кухни с раскрытым от удивления ртом. Апрельское солнце ласково заглядывало в кухню, разбегалось игравшими зайчиками по выбеленным стенам и заставляло гореть, как жар, медную посуду, разложенную на двух полках над кухонным залавком. В открытое окно можно было разглядеть часть широкого двора, выстланного деревянными половицами, привязанную к столбу гнедую лошадь и лысую голову Антипа, который давно дремал на своей завалинке вместе с лохматою собакой Султаном. Осторожно скрипнувшая дверь пропустила кудрявую голову Тишки. Он посмотрел лукавыми темными глазами на кучера Семку, на Домнушку и хотел благоразумно скрыться.
-- Эй ты, выворотень, поди-ка сюды... ну, вылезай! -- кричала Домнушка, становясь в боевую позицию. -- Умеешь по сарайным шляться... а?.. Нету стыда-то, да и ты, Катря, хороша.
-- Што подсарайная... -- ворчал Тишка, стараясь принять равнодушный вид. -- Петр Елисеич наказал... Потому гостей из Мурмоса ждем. Вот тебе и подсарайная!
-- Нет, стыд-то у тебя где, змей?! -- азартно наступала на него Домнушка и даже замахнулась деревянною скалкой. -- Разе у меня глаз нет, выворотень проклятый?.. Еще материно молоко на губах не обсохло, а он девке проходу не дает...
Тишка, красивый парень, в смазных сапогах со скрипом, нерешительно переминался с ноги на ногу и смотрел исподлобья на ухмылявшегося Семку. Он решительно не испытывал никакого раскаяния и с удовольствием смазал бы Домнушку прямо по толстому рылу, если бы не Семка. Катря стояла посредине кухни с опущенными глазами и перебирала подол своего запона. Ей было совестно и обидно, что Тишка постоянно ругается со стряпкой: Домнушка хоть и гулящая бабенка, а все-таки добрая. Первая пожалеет и первая научит, чуть что приключись.
-- Дай поесть, -- неожиданно проговорил Тишка, опускаясь на лавку. -- С утра еще маковой росинки во рту не бывало, Домнушка.
-- Ишь какой ласковый нашелся, -- подзуживал Семка, заглядываясь на Катрю. -- Домна, дай ему по шее, вот и будет закуска.
Кормить всю дворню было слабостью Домнушки, особенно когда с ней обращались ласково. Погрозив Тишке кулаком, она сейчас же полезла в залавок, где в чашке стояла накрошенная капуста с луком и квасом.
-- Ступай наверх, нечего тебе здесь делать... -- толкнула она по пути зазевавшуюся Катрю. -- Да и Семка глаза проглядел на тебя.
II
Катря стрелой поднялась наверх. В столовой сидела одна Нюрочка, -- девочка пила свою утреннюю порцию молока, набивая рот крошками вчерашних сухарей. Она взглянула на горничную и показала головой на кабинет, где теперь сидел смешной мужик.
-- Грешно божий дар сорить, -- строго проговорила Катря, указывая на разбросанные по скатерти крошки хлеба.
Столовая помещалась между кабинетом и спальней Нюрочки. У печи-голландки со старинною лежанкой почикивали на стене старинные часы. Вся комната была выкрашена серою краской, а потолок выбелен; на полу лежала дорожка. Буфет, стеклянный шкаф с разною посудой, дюжина березовых желтых стульев и две полуведерных бутылки с наливками составляли всю обстановку приказчичьей столовой. Мы сказали, что Нюрочка была одна, потому что сидевший тут же за столом седой господин не шел в счет, как часы на стене или мебель. Он был в халате и сосредоточенно курил длинную трубку. Давно небритое лицо обросло седою щетиной, потухшие темные глаза смотрели неподвижно в одну точку, и вся фигура имела такой убитый, подавленный вид, точно старик что-то забыл и не мог припомнить. Время от времени он подымал худую, жилистую руку и тер ею свой лоб.
-- Сидор Карпыч, хотите еще чаю? -- спрашивала девочка, лукаво посматривая на своего молчаливого соседа.
-- А давайте жь, колы есть, -- мягким хохлацким выговором ответил старик, исчезая в клубах табачного дыма. -- Пожалуй, выпью.
-- Пан пил чай, -- заметила Катря, прибирая посуду на столе. -- Пан не хоче чаю. Який пану чай, колы вин напивсь?
-- Пожалуй, пил, -- соглашался старик равнодушно. -- Пожалуй, не хочу.
Из столовой маленькая дверка вела в коридор, который соединял переднюю с кабинетом и комнатой для приезжих гостей. Теперь дверь в кабинет была приперта и слышались только мерные тяжелые шаги. Кержак Егор сидел в кабинете у письменного стола и сосредоточенно молчал. Кабинет двумя светлыми и большими окнами выходил на двор. Клеенчатая широкая кушетка у внутренней стены заменяла кровать. Во всю ширину другой внутренней стены тянулся другой стол из простых сосновых досок, заваленный планами, чертежами, образцами руд и чугуна, целою коллекцией склянок с разноцветными жидкостями и какими-то мудреными приборами для химических опытов. По обе стороны стола помещались две массивные этажерки, плотно набитые книгами; большой шкаф с книгами стоял между печью и входною дверью. Над письменным столом на стене висел литографированный вид Парижа.