Если религиозную сторону функции утешения (consolation) можно было считать факультативной, то эвкатастрофа (счастливая концовка) в эссе связана с христианством напрямую. Любая счастливая концовка является в глазах Толкина «эхом благой вести в реальном мире». Следовательно, само Евангелие также можно рассматривать как повествование, где содержится суть (а кроме того, источник) волшебных сказок. «...Эта сказочная история стала частью реальной истории и реального мира. Стремления и надежды, связанные с вымышленным миром, "возвысились" и воплотились в акте о сотворении мира. Рождение Христово - "эвкатастрофа" истории человечества. Воскресение - "эвкатастрофа" истории о Боговоплощении. Эта история... в высшей степени обладает "внутренней логичностью реального"» (291). Совершенно очевидно, что выделенные писателем функции волшебной сказки тесно связаны с его религиозно-этическими убеждениями.
Надо отметить, что в 1931 г. именно Толкин оказал заметное влияние на Клайва Льюиса, друга, коллегу и будущего теолога. Прогуливаясь с Льюисом по обсаженной столетними деревьями аллее, Толкин убедил его, что мифы - не выдумка, а отголосок чего-то такого, что может быть выражено только языком мифа. Называя дерево деревом, говорил он, мы всего лишь используем чужое название для того, что уже существует. Точно так же миф - всего лишь название реально существующей Истины. Именно эта идея ляжет в основу одной из теологических книг Льюиса - «Чудо» (1947).
А в «Космической трилогии» Льюис устами своего героя рассуждает о том, что «искры небесной красоты и силы (т. е. истина. - М. Ш.) падают в болото грязи и глупости», и потому «отличить истину от мифа, а то и другое - от факта можно только на Земле, где грехопадение отделило тело от души» [10]. О том, сколь сильным было влияние Толкина, можно судить по следующей детали. В заключительной части «Космической трилогии», озаглавленной «Мерзейшая мощь: современная сказка для взрослых» (1945), фигурирует слово Нуминор (искаженное толкиновское название Нуменор) и дается отсылка читателя к «рукописям моего друга, профессора Дж.Р.Р. Толкина».
Итак, если мифы для автора «Властелина Колец» имеют принципиальное значение, следует обратить внимание на то, как они представлены в самой книге. Обращает на себя внимание сочетание языческих и христианских мотивов. Толкин активно использует материалы «Калевалы», «Старшей Эдды», «Беовульфа», ирландских и исландских саг. Сюжет «Беовульфа» (точнее, его вторая часть, где дракон, стерегущий сокровища, просыпается в гневе от того, что вор украл драгоценную чашу) в большей степени повлиял на «Хоббита», чем на трилогию. С другой стороны, именно данному произведению англосаксонского эпоса посвятил Толкин одну из самых известных своих лекций «Чудовища и критики» («The monsters and the critics»), где привел немаловажную метафору. Некий человек построил башню из камней, оставшихся от некоего здания. Друзья его, однако, принялись роптать: и камни-то не так положил, и прежнее здание было красивее (хотя сами его ни разу не видели), и в конце концов разобрали башню в поисках свидетельств утраченного прошлого. «А ведь с ее вершины было видно Море» [11].
Старинные камни в этой притче - наше литературное наследие, литературные памятники. А башня - произведение, сложенное из кирпичиков эпоса и мифа. Но ключевой образ - море, которое открывается с вершины. Его можно трактовать отнюдь не только как бескрайние просторы литературы. Для Толкина всегда крайне важным был нравственный посыл произведения. В этом случае море - те духовные просторы, на которые выводит читателя книга.
Таким образом, следы непосредственного влияния «Беовульфа» на «Властелина Колец» заметны на уровне этической позиции. В тексте поэмы именно рассказчик выражает христианский взгляд на описываемые события. При этом сами действующие лица принадлежат к языческой сфере повествования. Немалое сходство заметно также на уровне отдельных эпизодов. В частности, можно вспомнить следующий: после того как Беовульф одерживает победу над матерью чудовища Грендель и отрубает ему голову, его меч
...как ледышка,
В руках стал таять -
То было чудо: железо плавилось,
Подобно льдинам... [12]
Данный отрывок соотносится с двумя эпизодами из «Властелина Колец», повторяющих друг друга в зеркальном отображении. В первой части (глава «Клинок в ночи») оружие Черного Всадника, которым тот ранил Фродо, истлевает в руке у нашедшего его Арагорна. В третьей части (глава «Битва на Пеленнорской равнине») хоббит Мерри наносит удар Черному Всаднику, а затем замечает, что «клинок меча дымился, как ветка на костре».
Не меньшее влияние оказала на художественный мир «Властелина Колец» и скандинавская мифология, как она представлена в «Песнях о богах» «Эдды». Мир Средиземья (Middle-Earth) во многом построен как подобие Срединной Земли скандинавских мифов - Мидгард. Сходство здесь не только в названии. И в эддических песнях, и в трилогии дана сходная картина мира: земля людей окружена морем, за которым лежат пространства, где властвуют иные силы. Сохраняется образ Мировой бездны, куда, однако, не боги ввергают великанов, а валары - Мелькора. Образ валаров также имеет определенное сходство с асами.
Народы, населяющие Средиземье, также во многом совпадают с обитателями Мидгарда - карлики (гномы), люди, которым покровительствуют асы (боги), великаны и тролли. Очевидно также заимствование Толкином целого ряда собственных имен из «Прорицания вельвы»: Дурин (т. е. Дарин в другом прочтении), Двалин, Бивёр, Бавёр и Бёмбур (Бифур, Бофур и Бомбур), Торин, Трор, Фили, Кили, Дори, Ори и Глои (Глоин) [13]. Именем еще одного карлика - Гандальва - был назван маг Гэндальф. Однако есть и существенная разница.
Образы богов скандинавской мифологии непосредственно в трилогии Толкина были фактически заменены образами эльфов. Они выполняют те же функции охраны и защиты мира от происков темных сил. В предшествующем «Властелину Колец» «Сильмариллионе» гораздо более подробно рассказывается о валарах, сходных во многом со скандинавскими божествами, но и они не обладают всей полнотой власти над Срединной Землей. Это - принципиальное отличие мира, созданного Толкином, от космогонической модели «Старшей Эдды».
Другим важнейшим заимствованием из эддической поэзии стал сюжет о золотом кольце и проклятом кладе. В «Речах Регина» рассказывается о золоте карлика Андвари, которое забрал у него Локи, чтобы уплатить Хрейдмару выкуп за убитого им в образе выдры сына Отра. Андвари просил оставить ему одно золотое кольцо, но Локи отнял его. Тогда карлик проклял кольцо, предсказав, что оно будет приносить одни раздоры и будет стоить жизни своему обладателю. Его предсказание сбылось уже тогда, когда братья Отра, Регин и Фафнир, убили своего отца за обладание кладом. В дальнейшем мотив проклятого золота получает свое развитие в сюжете об убийстве Фафнира Сигурдом. Судьба самого Сигурда также иллюстрирует проклятие Андвари.
Сыновья конунга Гьюки, также называемые Нифлунгами («людьми мрака»), прячут клад Фафнира, которым завладели после убийства Сигурда, в Рейне и погибают, не открыв его тайну. Сходным образом развивается сюжет «Песни о Нибелунгах», хотя там и присутствует ряд существенных изменений, привнесенных трансформацией, произошедшей в эпической среде к концу XII столетия.
Интересно проследить трансформацию данного сюжета в мифологических (и мифотворческих) музыкальных драмах Р. Вагнера - тетралогии «Кольцо Нибелунга». В ней композитор берет за основу не более позднюю канву «Песни о Нибелунгах», а архаический материал «Эдды» и перерабатывает его таким образом, что сокровище Рейна - золотое кольцо - связано с приобретением власти через отрицание любви. Если в эддической поэзии проклятие ложится на золото из-за нарушенных клятв, то у Вагнера с кольцом изначально связаны понятия греха и вины. Недаром добыть кольцо по силам не мудрому Вотану (Одину), а человеку, свободному от пороков и не знающему страха. Трагизм сюжета в том, что сама победа Зигфрида над драконом, стерегущим клад, оборачивается проклятием, падающим на героя. Кольцо Нибелунга, отождествляемое с властью, становится причиной его гибели. В заключительной части наступают «сумерки богов», рушится Вальхалла и Брюнхильда бросает кольцо в огонь, а затем оно снова оказывается в Рейне. Так, по выражению Мелетинского, «природа и хаос торжествуют над индивидом и цивилизацией» [14].
Не будем с уверенностью утверждать, что Толкин при создании «Властелина Колец» опирался на тетралогию Вагнера, равно как и отрицать его знакомство с подобной трактовкой известного сюжета. В тексте трилогии можно найти несколько сходных моментов. Во-первых, тот акцент, который делается именно на образе кольца. В источнике («Эдде») говорится все же о золоте Рейна в целом. Можно возразить, что Кольцо Всевластья имеет своим непосредственным предшественником кольцо, найденное хоббитом в одноименной повести. Однако оно скорее связано со сказочным кольцом-невидимкой и его функции не выходят за рамки обычного «волшебного средства», по классификации В. Проппа.
Во-вторых, показателен сам мотив власти над миром, тесно связанный с образом кольца и в тетралогии Вагнера, и в книге Толкина. Ни в исходном варианте «Эдды», ни в «Песни о Нибелунгах» нет прямых указаний на то, что золото Рейна дает власть своему обладателю. Мотив проклятого клада там, конечно, присутствует, но проклятие не связано с властью, между этими двумя понятиями там вообще нет связи. Напротив, у Вагнера, как указывалось выше, власть над людьми, ассоциировавшаяся с цивилизацией, неотделима от проклятия и ненависти. В трилогии Толкина кольцо, принадлежащее Черному Владыке Саурону, прямо названо Кольцом Всевластья: именно власть оно и дарит своему обладателю. Власть и вместе с нею проклятие, если владелец слаб духом. Но в еще большей опасности оказываются могучие властители и маги, поскольку «могущество Кольца таково, что сломит любого смертного». Гордыня «сильных мира сего» делает их особенно уязвимыми для влияния Кольца. Иначе говоря, в трилогии Толкина Кольцо до определенной степени является самостоятельным действующим лицом, наравне с другими влияющим на развитие сюжета.