Полон чистою любовью,
Верен сладостной мечте,
Л. Д. М. - своею кровью -
Начертал он на щите.
В то самое время, когда Блок всерьез готовился к самоубийству в случае отказа Л. Д. Менделеевой, он в своем дневнике не без оснований отождествляет себя с пушкинским рыцарем. Если верить искренности суицидальных настроений поэта осенью 1902 г., остается лишь удивляться той крайней степени раздвоения личности А. А. Блока, которая позволяла Блоку-поэту писать каламбурные стихи о "рыцаре", а Блоку-человеку быть этим рыцарем в повседневной жизни!
То, что впоследствии Андрей Белый обвинял Блока в насмешке над собственным прошлым и собственной темой в "Нечаянной радости" и "Балаганчике", более характеризует особенности восприятия критика, нежели настоящее положение вещей. Сопоставление, например, персонажей комедии дель арте и французского ярмарочного театра с образами куртуазной лирики вовсе не служит цели осмеяния "прекрасных дам" и "их рыцарей". Дело скорее в том, что обе группы персонажей могут рассматриваться как явления очень близкого эстетического порядка, именно условно-литературного, "картонного" мира. И та разница, которая чувствуется в освещении дамы и рыцаря в "Балаганчике" по сравнению с СПД, может полностью быть объяснена разницей субъекта речи, ибо, имея свидетельства в пользу того, что в СПД к Прекрасной Даме обращается вовсе не ЛГ, а носящий черты романтического безумца ЛП, мы вправе полагать, что сам ЛГ, тем более автор, в СПД относится к этим персонажам так же, как и в "Балаганчике".
О существовании Прекрасной Дамы читатель узнает именно со слов "рыцаря", а ЛГ, кажется, и не подозревает о существовании как ее, так и "рыцаря". Сталкиваясь с ним ночью лицом к лицу, ЛГ ничего не говорит о "рыцаре", "латнике" и т .п., называя его "кем-то", "человеком", "незнакомцем". Иначе говоря, речь идет о разных субъектах сознания и о разных сознаниях. Мир "рыцаря" и Прекрасной Дамы в книге существует не в качестве объективной художественной реальности, но в субъективном сознании одного из персонажей, говоря проще - в воображении ЛП, а говоря точнее - в его воспаленном воображении.
Рассмотрим оставшихся "инока", "отрока" и "покорного раба". Сопоставив "покорного раба" ("Тебя скрывали туманы…") и "отрока" ("Я, отрок, зажигаю свечи…"), увидим совпадения более специфические, нежели только факт "служения", общий и для стихов "куртуазного" плана. Слово "отрок" едва ли относится к возрасту героя (по Далю - "дитя от семи до пятнадцати лет"), скорее - к социальной роли ("царская, княжеская прислуга, паж // служитель или раб вообще"). Таким образом, есть еще один паж или "раб вообще", но не мертвый, не призрак, а вполне живой, как и "покорный раб". Объекты поклонения обоих рабов обнаруживают черты существенного сходства."Я, отрок, зажигаю свечи…" "Тебя скрывали туманы…"
Она, без мысли и без речи Ты без мысли глядишь
Бросаю белые цветы И лилий полны объятья
Падет туманная завеса Тебя скрывали туманы
При всем сходстве обоих стихотворений, их разделяет то, о чем говорилось при сопоставлении "За темной далью городской…" - "Ночью вьюга снежная…" и "Вхожу я в темные храмы…" - "Безмолвный призрак в терему…". Разные стихотворения из каждой пары отнесены к разному времени - как грамматическому, так и сюжетному. "Отрок" говорит в настоящем времени: зажигаю, берегу, любуюсь, бросаю, смеется; затем, в последней строфе, - в будущем: падет, забрежжит. "Покорный раб" использует прошедшее: скрывалитуманы, я помню, венчала корона , мог, было. Если сопоставить сюжетное время - в стихотворении "Я, отрок, зажигаю свечи…" действие происходит перед закатом, герой говорит о рассвете, когда падет туманная завеса , как о будущем. В стихотворении "Тебя скрывали туманы…" действие происходит на рассвете. Таким образом, "отрок" говорит о будущем, он еще не видит героиню, которой поклоняется; "покорный раб" вспоминает об уже произошедшей встрече, он говорит:
Разве мог не узнать я
Белый речной цветок…
Конечно, он узнал "цветок", который сам упоминал накануне вечером.
Точно так же соотносятся стихи "Вхожу я в темные храмы…" и "Безмолвный призрак в терему": второе есть развязка первого. Очень важно, что в обеих парах ситуация ожидания окрашена в радостные, оптимистические тона; свершения же такой окраской явно не отличаются. Ожидающий "отрок" говорит: берегу, люблю, любуюсь; он - покорный ласковомувзгляду, она смеется. Вспоминающий "раб" менее восторжен: странная тишь, твой строгий суд, твой строгий суд. Еще разительнее контраст между "Вхожу я в темные храмы…", где речь идет о ласковых свечах, отрадных чертах, сказках, улыбках - и безмолвным призраком, черным рабом проклятой крови, черты которого до ужаса недвижны.
Итак, в двух художественных планах параллельно развивается практически одна и та же сюжетная ситуация: ожидание неведомой сверхреальной героини, связанное с радостным энтузиазмом, сменяется описанием уже случившейся встречи в значительно менее светлых тонах. "Куртуазный" завершается безысходностью вечного рыцарского служения, "религиозный", как будет показано ниже, заканчивается безумием и ужасом героя. Герой этих художественных планов - субъект, к которому применимы все обнаруженные параметры ЛП.
В "религиозную" сюжетную линию выстраиваются стихотворения "Предчувствую тебя. Года проходят мимо…", "Странных и новых ищу на страницах…", "Сны раздумий небывалых…", "Мой вечер близок и безволен…", "Верю в Солнце Завета…", "Ты свята, но я Тебе не верю…", "Мне страшно с Тобой встречаться…", "Брожу в стенах монастыря…", вместе с "Тебя скрывали туманы…" и "Я, отрок, зажигаю свечи…" составляющие целостное концептуальное единство. Речь героя этих стихов отмечена эмоциональным напряжением, независимо от того, преобладают ли эмоции благоговения, удивления или страха; его чувства и восприятия обострены; мышление отмечено чертами застойного возбуждения: "на всем уловил печать", "боюсь оглянуться назад", "буду я взывать к Тебе: Осанна!", "я пролью всю жизнь в последний крик", "сумасшедший, распростертый ниц", "жду вселенского света", "ждать ли пламенных безумий", "застывши в снежном храме/ Не открыв лица (NB! - А. И.)…" и так далее.
Героиня, к которой он обращается, таинственная "Ты", "Владычица Вселенной", "Дева, Заря, Купина" - образ, в последнем случае прямо говорящий о Богородице, чаще ассоциирующийся с "Женой, облеченной в солнце" из Апокалипсиса, откуда взяты эпиграфы к "Я, отрок, зажигаю свечи…" и "Верю в Солнце Завета…". Белый цвет Апокалипсиса, сияние, "нестерпимая" ясность, лучезарность почти всегда сопутствуют героине: "горизонт в огне - и ясен нестерпимо", "белая Ты", "белый огонь Купины", "у белой церкви над рекой", "бросаю белые цветы", "лилий полны объятья", "странный, белый намек", "Тебя призвал из белых стран", "непостижный свет", "вереница белая пройдет", "Ты откроешь лучезарный лик".
Совсем другая картина - в стихотворении "Вхожу я в темные храмы…", где герой говорит:
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцании красных лампад.
Обычно говорят, что красный цвет у Блока символизирует тревогу, З.Г. Минц приводит целых шесть его значений, ассоциируемых с: а) борьбой; б) кровью; в) огнем; г) красным фонарем; д) цветом денег; е) красным, "колдовским", месяцем 25 , - и все они легко объединяются связью с красным цветом, присущим астральной энергии низшего порядка, согласно оккультным представлениям 26 . Кроме того, "мерцание" - не сияние, а "прекрасная дама" - не Богородица, не апокалипсическая Жена, но жена сеньора, к которой обращено чувство вассала. Такое выражение, как "темные храмы", - двусмысленно; а "бедный обряд" - неблагочестиво, если относится к обряду церковному. Если же речь идет о другом обряде, то после этого не странно читать и строку "Я - черный раб проклятой крови…": строка эта при сопоставлении с фактом некоего обряда получает слишком ясный смысл, связанный с методикой исполнения одного обряда, не относящегося к категории церковных.
Во всех "религиозных" стихах персонаж полностью пассивен по отношению к сверхреальной героине. Это следует подчеркнуть, потому что в СПД есть другой ряд стихов: "Вступление" ("Отдых напрасен. Дорога крута…"), "Ты отходишь в сумрак алый…", "Я понял смысл твоих стремлений…", "Ты горишь над высокой горою…" - где героиня тоже сверхреальна, но ее отношения с героем складываются иначе. Вместо поклонения его - ей здесь возникает картина взаимной "огненной игры", "ворожбы", гаданий:
Ты ли меня на закатах ждала?
Терем зажгла? Ворота отперла?
Такие слова, как
…риза девственная зрима
И день с тобою проведен,
были бы немыслимы в отношениях "отрока" к Деве. Те черты сверхреальности, которые присущи этой героине, не являются преградой для героя:
Ты горишь над высокой горою