Трилогия о последней войне была связана с предыдущими произведениями Константина Симонова и общностью материала, и отдельными героями; в особенности же их роднит изображение войны как «жестокой работы». В «Живых и мертвых», «романе о неслыханных потерях и неслыханном самопожертвовании людей в первый год войны», как определил его сам автор, до боли в сердце волнует рассказ о трагической смерти генерал-лейтенанта Козырева, уходящего из жизни с «тоской, что он никогда не узнает, как все будет дальше». Эта тоска, однако, не колеблет даже в самые тяжелые дни поражений веры его, что победа будет за нами: «Да, война застала врасплох; да, не успели перевооружиться, да, и он и многие другие сначала плохо командовали, растерялись.
Но страшной мысли, что немцы и дальше будут бить нас так, как в первые дни, противилось все его солдатское существо, его вера в свою армию, в своих товарищей, наконец, в самого себя, все-таки прибавившего сегодня еще двух фашистов к двадцати девяти, сбитым в Испании и Монголии. Если б его не сбили сегодня, он бы им еще показал. И им еще покажут!»
В этом ни разу не усомнился и политрук Синцов, ни тогда, когда вырывался из окружения на Западном фронте, ни когда проходил скорбный путь проверок, к счастью закончившийся возвращением на фронт. Через этого героя, военного газетчика, неброского в своем подлинном героизме, автор смог максимально приблизить читатедей к тому, что происходило в трудные для нас первые месяцы войны в дивизиях, полках, ротах, взводах, часто разрозненно, но беззаветно пытавшихся сдержать, остановить наступление фашистских армий. Когда же писатель перешел к изображению следующего этапа войны, битвы за Москву, Синцов как центральная фигура романа стал связывать повествователя в развертывании панорамы сражения, даже, по верному наблюдению писателя Сергея Антонова, уводить от острых ситуаций. Несколько заостряя свою мысль, Сергей Антонов утверждал, имея в виду вторую часть романа «Живые и мертвые»: «Безактивность, безынициативность Синцова привели к безликости его образа, характера. Синцов ходит по роману как повод для показа больших картин войны». Возможно, ощутив это, сам автор решительно потеснил Синцова фигурами генералов Ивана Алексеевича и Серпилина. Обзор стал шире, дыхание свободнее.
В 1962 году нью-йоркское издательство «Даблдей» выпустило роман «Живые и мертвые» в переводе на английский язык, а год спустя прислало автору вырезки рецензий, появившихся в американской прессе. Одни были хвалебные, другие — критические, в одних очень высоко оценивались художественные достоинства романа, в других, например в рецензии, появившейся на страницах «Нью-Йорк геральд трибюн», они приравнивались к нулю. Ознакомившись с вырезками, Константин Симонов счел необходимым ответить на выступление Гаррисона Солсбери, озаглавившего свой отзыв в еженедельнике «Нью-Йорк тайме бук ревью» «Народ все вынес». Автора «Живых и мертвых» остановили в этом выступлении слова: «Переворачивая последнюю страницу это гневной и красноречивой книги, читатель ясно понимает, что Россия была спасена не благодаря своей коммунистической системе, а вопреки ей. Ее спасли русские мужчины и женщины, которые во все исторические периоды отличались терпением, патриотизмом, выносливостью, Потоки их добровольно проливаемой крови и остановили в конце концов нацистское чудовище». Константин Симонов в своем ответе показал, что это утверждение несовместимо ни с пафосом романа, ни с историческими фактами, например с тем, что войну 1914 года Россия закончила плачевно, а Франция в 1940 году была разгромлена, хотя тому и другому народам были присущи и патриотизм, и выносливость, и терпение. Ответ американскому журналисту Константин Симонов закончил цитатой из открытого письма, напечатанного в том же «Нью-Йорк тайме бук ревью». Читатель из Питсбурга протестовал против попытки Г. Солсбери приуменьшить доблесть русских солдат, и коммунистов, и некоммунистов, заявлял, что «книга Симонова дает реалистическую и даже страшную картину поралсения и смятения первых дней войны, из которой Советский Союз все-таки вышел победителем, но при этом мы не должны закрывать глаза на политические и пропагандистские аспекты романа».
Много по-настоящему драматических сцен и в первой, и во второй частях романа «Живые и мертвые» создал К. Симонов. Порой они волнуют до глубины души: сцена, в которой умирающему комдиву Зайчикову приносят спасенное знамя дивизии; встреча Серпилина в окружении с пятью артиллеристами капитана Гусева, давшими первый бой фашистам под Брестом, а потом четыреста с лишним верст отступавшими с боями на восток, на себе перетаскивая пушки; встречный бой бригады подполковника Климовича, навязанный немцам, чтобы помочь дивизии Серпилина прорваться к своим; доклад Серпилина командующему фронтом: «Вывел в ваше распоряжение вверенную мне сто семьдесят шестую стрелковую дивизию…»
Мужественный рассказ Константина Симонова о самом трудном периоде второй мировой войны, о тяжелых потерях, понесенных нами тогда, привлек к себе внимание многих читателей и в Европе. По и тут не обошлось, к сожалению, без попыток использовать этот рассказ в далеких от установления истины и справедливости целях. Перепечатывая отрывки из романа «Живые и мертвые» на своих страницах, французская газета «Фигаро литтерер» сопроводила их специальным предисловием, в котором утверждалось, что автор показывает якобы… «бесчеловечный, жестокий и подчас бессмысленный характер «священной войны», в которой «столкнулись Советский Союз и нацистская Германия». Высмеивая столь беспардонное толкование книги русского писателя, В. Панков замечал: «Во-первых, совсем не это показал Симонов. Во-вторых, разговор в «Фигаро» о «всеобщей» бесчеловечности к жестокости, по существу… направлен на оправдание гитлеризма». Резко осуждая подобные тенденции, Андре Вюрмсер в статье «Ай да «Фигаро»!» решительно утверждал: «На ум невольно приходит вопрос: если эта война не была священной, то какую же войну можно считать таковой?».