Герасимова И.Ф.
Кандидат филологических наук, докторант кафедры русской и зарубежной литературы Московского государственного гуманитарного университета имени М.А. Шолохова
Первая мировая война оставила неизгладимый след не только в истории вступивших в нее народов, но и в истории многих европейских литератур, включая и русскую. На мировую трагедию народов отозвались представители всех литературных течений Серебряного века. Это символисты (В. Брюсов, К. Бальмонт, А. Блок и др.), акмеисты (Н. Гумилев, А. Ахматова и др.), а также поэты, изменившие впоследствии свои литературные пристрастия (Р. Ивнев), либо те, чье творчество развивалось вне всяких литературных школ (М. Цветаева и др.). Среди поэтов, не оставшихся в стороне от откликнувшихся на военные события, были как известные авторы (Ф. Сологуб, З. Гиппиус, М. Кузмин и др.), так и те, кто тогда только начинал свою творческую деятельность (например, С. Есенин). Несмотря на различие эстетических платформ, в мировоззренческом отношении их роднит многое. Прежде всего - присущий почти всем русским поэтам на начальном этапе войны пафос патриотического воодушевления, уверенность в будущей победе России, вплоть до нового завоевания Константинополя. «Россия вновь придет в Царьград... / А минареты рухнут ниц» [1: 37-38], - утверждал в то время один из основателей «Цеха поэтов» и теоретиков акмеизма С. Городецкий в стихотворении «Царьград» [1: 37-38]. Подобные настроения русских поэтов стали отражением основной идеи Высочайшего Манифеста, в котором говорилось о выступлении Турции - «старого утеснителя христианской веры всех славянских народов» [2: 7] - против императорской России и содержалось предположение, что ее «нынешнее безрассудное вмешательство, в военные действия только ускорит роковой для нее ход событий и откроет России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря» [2: 8]. Схожий мотив долгожданного возвращения когда-то утраченных христианских святынь и восстановления желанной для славянского мира исторической справедливости характерен для стихотворений В. Гиляровского («Грезы на Босфоре» [3: 47]), Ф. Сологуба («У Босфора» [4: 8990]), В. Брюсова («Туркам». 21-22 марта 1915 г. [5: 134]) и многих других поэтов.
На фоне общих умонастроений русских писателей особый интерес представляет позиция футуристов. Их произведения обозначенного периода составляют предмет исследования данной статьи.
Известно, что глава итальянских футуристов Филиппо Томмазо Маринетти в девятом пункте своего «Манифеста футуризма» (1909) выразил желание «восславить войну - единственную гигиену мира - милитаризм, патриотизм, разрушительный жест анархистов, прекрасные Идеи, которые убивают, и презрение к женщине» [6: 300]. И хотя представители различных ветвей русского футуризма негативно восприняли приезд теоретика мирового футуристического искусства в Россию в январе 1914 года [7: 54; 8:77-89], тем не менее, В. Маяковский в статье «Штатская шрапнель» (1914) [9] почти дословно процитировал коллегу по цеху: «.Каждое насилие в истории - шаг к совершенству, шаг к идеальному государству» [9]. «Сейчас две мысли: Россия - Война, это лучшее из всего, что мыслится...» [10], - пишет он в статье «Россия. Искусство. Мы» (1914). «Обновляющее влияние войны на личность было популярной темой в русской военной литературе», - замечает видный зарубежный исследователь Б. Хеллман [11: 92].
В статьях В. Маяковского 1914 года постепенно выкристаллизовывается «метапоэтическая формула “штык-перо”» [12: 269-270] из его представления об «искусстве будущего»: «Сегодня нужны гимны...» [9]; «сейчас. каждый - носитель грядущего. Судьбу России решает войско, а ведь войско - мы все.» [13].
И все-таки позиция поэта не оставалась неизменной. О неоднозначном отношении В. Маяковского к войне убедительно свидетельствует его автобиография, в которой представлена широкая палитра эмоций (от «принял взволнованно» до «отвращения и ненависти к войне» [14: 22-23]). На этот факт неоднократно указывали исследователи его творчества (И.М. Машбиц-Веров, А.А. Михайлов, Ю.А. Карабчиевский и др.). «Взволнованность» (иными словами, патриотическое воодушевление) поэта отчетливо ощутима не только в его стихах 1914 года, но и в статьях этого периода [15: 86].
Так, в работе «Штатская шрапнель. Поэты на фугасах» (1914) будущий «горлан-главарь» констатирует: «Сегодня оно [искусство] хочет ездить на передке орудия в шляпе из оранжевых перьев пожара!» [16], - и призывает беречь индивидуальность каждого художника. Однако В. Маяковского заботит не только содержательная сторона стихотворений, но и вопрос об их художественной форме. Он считает, что отражение небывалого мирового катаклизма в поэзии требует новых художественных средств. Анализируя произведения В. Брюсова, К. Бальмонта, С. Городецкого, В. Маяковский отмечает их «одинаковость»: «И все поэты, пишущие сейчас про войну, думают, что... достаточно в заученные размеры внести слова “пулемет”, “пушка”», чтобы войти «в историю как бард сегодняшнего дня!» [16]. И поэтому не случайно поэзию футуристов В. Маяковский признает единственно соответствующей требованиям исторического момента. Так, цитируя «озарение провидца художника Вели- мира Хлебникова. сделанное шесть лет назад» («Война за единство славян, откуда бы она ни шла. приветствую тебя!»),
В. Маяковский утверждает право собратьев по цеху «требовать первенства в царстве песни» [10], называя в другой своей работе «боевые кличи» Хлебникова «славословием мощи, гордости и побед» [17].
Более того, В. Маяковский не ограничивается только похвалой в адрес футуристов или критикой представителей иных литературных направлений. В статье «Война и язык» [18] В. Маяковский посредством негативного отзыва о сборнике «Война в русской поэзии» [19] и анализа одной из строф стихотворения В. Брюсова «Наши дни» [19: 244] критикует «язык седобородого свидетеля крестовых походов» и призывает к обновлению поэтического арсенала всем пишущим о войне. Собственные требования поэт формулирует следующим образом: «Пересмотр старых слов и словотворчество - вот задачи поэтов. На вчерашней странице стояло Петербург. Со словом Петроград перевернута новая страница русской поэзии и литературы» [17].
Свои теоретические рассуждения данного периода поэт-футурист подкрепляет как собственным поэтическим творчеством, так и сочинениями других авторов. Известно, что 20 ноября 1914 года в московской газете «Новь», где «с середины ноября и весь декабрь 1914 года Маяковский заведует литературным отделом» [21: 118], появилась составленная им подборка стихотворений на литературной страничке под выразительным названием «Траурное ура».
Собственное же поэтическое творчество В. Маяковского начального периода Первой мировой войны представлено такими известными стихотворениями, как «Мысли в призыв» [14: 70-71] «Война объявлена» [22: 23], «Мама и убитый немцами вечер» [23]. В них ярко выражен трагизм восприятия поэтом мировой войны. «Как хороший игрок, /раскидала шарами / смерть черепа / в лузы могил... А слабым / смерть, /маркер времен, /ори: / “Партия!”» («Мыли в призыв»); “Отравим кровью игры Рейна! / Громами ядер на мрамор Рима!..”/ “Постойте, шашки о шелк кокоток / вытрем, вытрем в бульварах Вены!..”» («Война объявлена») [22: 23]; «По черным улицам белые матери / судорожно простерлись, как по гробу глазет. / Вплакались в орущих о побитом неприятеле: / “Ах, закройте, закройте глаза газет!”» («Мама и убитый немцами вечер» [23]). Превалирующие в этих произведениях танатологические мотивы лапидарно переданы средствами футуристической поэтики: натуралистически «овеществлен» антиэстетизм смерти; трагическая расколотость образа мира (дома, семьи) подчеркнуто антитетична. Грубая экспрессия утверждена здесь как «своеобразное эстетическое начало» [24: 119].
Анализ творческой истории этих произведений показывает, что запечатленное в них мирочувствовование будет подтверждено поэтом и год спустя в сборнике «Весеннее контрагентство муз» [24].
В. Маяковский перепечатает два последних процитированных стихотворения и поставит под ними дату «1915 год» [25: 16-17].
Своеобразную эволюцию в отношении к войне претерпевает и творчество других поэтов-футуристов. Особенно показательны в этом смысле произведения В. Хлебникова (напомним, что в 1914 году вышел из печати «Изборник стихов с послесловием речяря» [26]). Поэт открывает его стихотворением «Из книги “Мир- сконца”» [26: 17]. Первая строфа стихотворения соединяет славных героев прошлого: Остраницу - предводителя казаков в борьбе против польских завоевателей (XVII в.); всенародно известного героя Отечественной войны 1812 года атамана Платова; казачьего генерала Бакланова, прославившегося позднее, во время Кавказских войн XIX в., - персонажа многих народных солдатских песен, известного своим мощным сабельным ударом. Все упомянутые исторические личности прославились как герои, сражавшиеся во славу России. «Будем грозны, как Остраница / Платов и Бакланов / Полно вам кланяться / Роже басурманов / С толпою прадедов за нами //Ермак и Ослябя / Вейся вейся русское знамя / Веди чрез сушу и через хляби!» [26: 17], - пишет автор, напоминая о победоносных битвах предков. В стихотворении нет ни одного знака препинания, исключая финальный восклицательный в конце произведения.
Так боевой арсенал поэтики футуризма, восхищавший В. Маяковского в произведениях Хлебникова, помогает читателю проникнуться героико-патриотическим пафосом его поэзии.
Однако отношение лирического героя стихотворений В. Хлебникова, входящих в «Изборник стихов с послесловием речяря», к событиям мировой войны не остается неизменным. Эволюционируя, оно сохраняет и внутреннюю противоречивость. С одной стороны, в лирике В. Хлебникова этих лет сильны имперские мотивы. Так, в стихотворении «Боевая» [26: 40] повествуется о начале войны («Радуй Славун, родун Славян, / Не кажи, не кажи своих ран! / Расскажи, расскажи как заслави твои поло- / нила волна неми с запада яростно / бьющей...» [26: 40]) [здесь и далее цитаты даны с соблюдением авторского синтаксиса - И.Г.]. В русле державного пафоса, присущего Воззванию Верховного главнокомандующего [27: 24] - великого князя Николая Николаевича - утверждается идея исторического единства славянских народов («Славь идет!.. Славь восстала. » [26: 17]) и раздаются призывы к походу на Запад с тем, чтобы не было больше «подъяремной Руси»: «Достояние Владимира Святого, земля Ярослава Осмомысла, князей Даниила и Романа, сбросив иго, да водрузит стяг единой, великой, нераздельной России. Да свершится промысел Божий, благословивший дело великих собирателей земли Русской. Да поможет господь царственному Своему помазаннику императору Николаю Александровичу всея России завершить дело великого князя Ивана Калиты.» [27: 24].