Обязательства из неосновательного обогащения получили в римском праве защиту, в том числе, посредством кондикционного иска (condictio).
Основанием для принесения такого иска служил ошибочный платеж долга, в действительности не существующего, порождавший обязательство получившего предмет долга вернуть полученное уплатившему.
Поскольку нет долга, нет основания для платежа, нет основания для оставления в имуществе получившего платеж - предмета платежа.[3]
Необходимыми предпосылками являлись:
- факт платежа, совершенного платящим с намерением погасить определенный долг. Платеж может выразиться в любом имущественном предоставлении, будет ли то передача определенных ценностей (денег, других вещей, обязательственных прав и т.д.) в имущество получателя или освобождение получателя от какого-либо обязательства и вообще уменьшение пассива имущества получателя (например, прекращение его долга по отношению к платящему): получающий платеж, другими словами, может обогатиться или путем поступления в его имущество новой ценности, или путем предупреждения выхода из его имущества ценности, уже имеющейся в составе этого имущества;
- несуществование долга, погашение которого имелось в виду лицом, совершающим платеж. Непризнание за долгом исковой силы не приравнивается к несуществованию долга. Само собой разумеется, что, если долг хотя и существует, но кредитором является не тот, кому совершается платеж, или должником - не тот, кто платит, платеж признается совершенным по несуществующему долгу;
- платеж несуществующего долга должен быть произведен ошибочно вследствие извинительного заблуждения, если же он платится намеренно, сознательно, то это рассматривается как дарение.
Предметом condictio indebiti является обогащение получившего платеж, т.е. поступившие в состав имущества (или сохранившиеся в имуществе благодаря платежу) ценности или их эквиваленты.[4]
Среди прочих основных категорий обязательств из неосновательного обогащения можно назвать иск о возврате предоставления, цель которого не осуществилась, иск о возврате полученного вследствие кражи, по несправедливому или неправильному основанию, а в отдельных случаях - общий иск о возврате неосновательного обогащения.
Вместе с тем иные категории не имеют отношения к освещаемой автором темы и не будут раскрыты в ее рамках.
§ 2. Понятие фактических и юридических ошибок и их характеристика в современном праве иностранных государств и Российской Федерации
Общеизвестно разграничение ошибок на юридические (ошибки в праве) и фактические (ошибки в фактах). Юридическая ошибка состоит в неправильном представлении о содержании правовой нормы или ложном выводе из таковой. Фактическая ошибка основана на неверном представлении о фактических обстоятельствах, подлежащих юридической оценке, квалификации.
Правовое значение любой ошибки заключается в ее связи с юридическими фактами, т.е. основаниями возникновения и прекращения правоотношений. Если ошибка оказала прямое влияние на такой факт (действие или бездействие), то возникает вопрос, разрушает ли эта ошибка правовой эффект, с которым связано и на который направлено соответствующее действие или бездействие.
При этом само понимание фактической ошибки (либо фактического заблуждения) и ее правовых последствий лишены единства мнений различных исследователей данного вопроса.
Так, по мнению Д.И. Мейера, действие, совершенное под влиянием фактического заблуждения, «считается действительным, если оно действительно по закону; если же действие оказывается нарушением закона и последствием такого нарушения определяется ничтожество действия, то оно ничтожно». В остальном «о фактической ошибке можно сказать, что она не вредит юридическому значению действия».[5]
Савиньи полагал, что найти в этом смысле общий позитивный принцип, который был бы применим ко всем ошибкам, невозможно. Поэтому в качестве общего признается правило, что ошибка не влечет положительного эффекта, сама по себе не защищает от связанных с ней юридических недостатков. Но в каждом отдельном случае влияние ошибки и ее последствия могут и должны определяться особо. При этом сохранение положительного эффекта при фактической ошибке обыкновенно связано с признанием ее извинительной.
По мнению Савиньи, причина благосклонного обсуждения фактической ошибки состоит в том, что ее зачастую сложно, а порой вовсе невозможно избежать. Как правило, ни от кого не могут быть потребованы ни доскональная проверка прежней юридической судьбы вещи, ни абсолютно точное установление принадлежности права другому лицу. Поэтому в иррелевантности фактической ошибки для наступления ожидаемого правового эффекта находится, пожалуй, единственное спасение от безграничной нестабильности и произвола в обороте.[6]
По мнению Арндтса, приобретатель добросовестен, поскольку он не должен и не мог знать обстоятельств, делающих его приобретение материально неправомерным или иным образом препятствующих приобретению права собственности. Добрая совесть основывается на ошибочном предположении наличия у отчуждателя права или на незнании других недостатков приобретательного акта. Ошибочная вера приобретателя в действительность своего приобретения и в отсутствие недостатков является извинительной, только если не покоится на ошибке в праве.
Штинцинг по этому поводу приводит следующее соображение. Ошибка в праве не защищается, поскольку фактический состав оказывается иррелевантным нормам права, недостаточным для приобретения. Фактическая ошибка подлежит защите, потому что она вызвана внешними обстоятельствами, представившими правдоподобную картину действительного и завершенного правового акта, внешне полностью схожую с нормальным правоотношением.
Согласно пониманию этого вопроса К.И. Скловским: «Нарушение запрета, установленного законом, всегда исключает добросовестность любой из сторон. Но добросовестность не исключается в случае получения приобретателем по сделке имущества, не принадлежащего отчуждателю. Такая сделка нарушает закон (ст. 168, 454 ГК России), но это нарушение для приобретателя оказывается несознательным, не направленным на нарушение закона.[7]
При такой формулировке может оказаться, что добросовестность приобретателя исключается нарушением антимонопольного, налогового или таможенного законодательства.
Разумеется, ошибкой в праве здесь может быть нарушение не любого запрета и не при любых условиях. Значение будет иметь лишь редкая по своему составу ошибка - нарушение запрета на отчуждение вещи, если отчуждатель не имеет распорядительных правомочий, приобретатель знает об этом, но ввиду незнания установленного законом запрета не считает неуправомоченность отчуждателя препятствием для приобретения
Незнание же приобретателя о нарушении закона, обусловленное, в свою очередь, незнанием фактов (неуправомоченности), которые приводят к нарушению, обсуждается как фактическая ошибка. Несоблюдение норм закона, содержащих иные, не связанные с управомоченностью отчуждателя требования к действительному переходу права собственности на вещь, исключает не столько добросовестность, сколько само приобретение как недействительное или несостоявшееся. Ссылка на добросовестность в этих случаях также не допускается, поскольку от приобретателя здесь требуется не доверие, а знание закона. Традиционно предметом доверия не может быть дееспособность контрагента, хотя ее проверка в каждом случае возможна только на основе фактических обстоятельств. Типичными юридическими ошибками могут быть, например, несоблюдение формы сделки, отсутствие в ее содержании существенных или наличие незаконных условий, нарушение установленной процедуры приобретения, покупка изъятых из оборота вещей или ограниченных в обороте вещей в отсутствие специального разрешения.
Однако, если понимать под добросовестностью сугубо индивидуальное субъективное доверие, исчезнет основание ограничивать ее только фактической ошибкой. В результате учета таких индивидуальных особенностей приобретателя, как уровень знаний, образования, опыта, характер, темперамент, иногда придется признавать извинительность юридической ошибки приобретателя при выражении им доверия.
Вместе с тем, этот подход категорически неприемлем. Во-первых, он предполагает извинительность незнания закона. Стоит лишь допустить эту возможность в порядке исключения, она способна не только нарушить так называемый принцип равенства перед законом, но и лишить смысла существование императивных норм права. Во-вторых, этот подход применительно к добросовестности устраняет рациональные и объективные критерии оценки добросовестности и ее извинительности.
Поэтому при определении добросовестности как фактической ошибки традиционным и уже неотъемлемым стало требование «извинительности» такой ошибки. Уже это обстоятельство выражает стремление сформировать догматическое понятие добросовестности как некую общепринятую, среднюю, объективированную величину. Доверие зачастую неизбежно, но существуют ситуации, когда незнания истинного правового положения вполне можно было избежать. Незнание в таких ситуациях неизвинительно, а доверие слепо, неразумно и недостойно защиты. С этим связана проблема критериев разумной осмотрительности (осторожности).[8]
Если говорить о положениях современного зарубежного законодательства, тои и ему присуще различие правовой и фактической ошибок.
Так, в Германском гражданском уложении имущество, предоставленное с целью исполнения обязательства, не может быть истребовано к возврату, если лицо, исполнившее обязательство, знало, что оно не обязано исполнять его. Таким образом, германское законодательство приписывает ошибке негативную роль: возмещение не положено, если доказано, что истец знал о том, что исполнение является недолжным. «Только тот, кто сознательно и безоговорочно платит определенную сумму, зная об отсутствии правового обязательства, не наделяется правом на компенсацию indebitum solutum (недолжной оплаты)».