Осужденный Антонов в надзорной жалобе просил об изменении приговора в части квалификации его действий по п. "в" ч. 3 ст. 162 УК РФ, указывая, что сговора на завладение имуществом потерпевшего не было, деньги, обнаруженные у убитого, он брать отказался, во время завладения вещами потерпевшего угрозы для его жизни и здоровья не было. Кроме того, прокурор в судебном заседании просил квалифицировать их действия по ч. 2 ст. 162 УК РФ, считая необоснованной квалификацию их действий по п. "в" ч. 3 ст. 162 УК РФ.
Президиум Верховного Суда РФ 4 апреля 2007 г. изменил приговор и кассационное определение на основании п. 3 ч. 1 ст. 379 УПК РФ в связи с неправильным применением уголовного закона, указав следующее.
Вывод суда о виновности Антонова в совершении преступлений основан на доказательствах, исследованных в судебном заседании и изложенных в приговоре. Судом признано, что Антонов участвовал в убийстве Баизова и в разбойном нападении на него совместно и по предварительному сговору с другими лицами.
Из показаний самого осужденного на предварительном следствии и в суде, показаний осужденного Данькова на предварительном следствии видно, что Антонов задушил Баизова шнурком от ботинок.
Таким образом, в действиях Антонова обоснованно признано наличие составов разбоя и убийства.
Вместе с тем приговор и кассационное определение подлежат изменению.
Как видно из материалов дела, суды при вынесении решений по делу руководствовались нормами действовавшего в тот период Уголовно-процессуального кодекса РСФСР.
Между тем к моменту рассмотрения дела судами первой и кассационной инстанций вступило в силу Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 20 апреля 1999 г. N 7-П "По делу о проверке конституционности положений пунктов 1 и 3 части первой статьи 232, части четвертой статьи 248 и части первой статьи 258 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с запросами Иркутского районного суда Иркутской области и Советского районного суда города Нижний Новгород", которым ч. 4 ст. 248 УПК РСФСР как допускающая при отказе прокурора от обвинения осуществление судом не свойственной ему обязанности по обоснованию предъявленного органами расследования обвинения признана не соответствующей ст. 49 и ч. 3 ст. 123 Конституции Российской Федерации.
По данному делу суд первой инстанции в случае отказа государственного обвинителя от обвинения должен был руководствоваться принципом состязательности сторон, а также, соблюдая объективность и беспристрастность, обязан был принять отказ прокурора от обвинения.
Из протокола судебного заседания видно, что, выступая в судебных прениях, прокурор отказался поддерживать обвинение в части, касающейся признания Антонова виновным по пп. "в", "з" ч. 2 ст. 105 УК РФ и по п. "в" ч. 3 ст. 162 УК РФ.
Государственный обвинитель просил квалифицировать действия Антонова по пп. "ж", "к" ч. 2 ст. 105 УК РФ и по п. "а" ч. 2 ст. 162 УК РФ.
Обосновывая свою позицию по делу, прокурор указал, что сначала подсудимые завладели имуществом, а затем с целью скрыть совершенное преступление они договорились убить потерпевшего.
Однако суд, не согласившись с отказом прокурора от части обвинения, принял на себя несвойственную функцию обвинения и признал Антонова виновным в совершении преступлений, предусмотренных п. "в" ч. 3 ст. 162, п. "з" ч. 2 ст. 105 УК РФ.
При таких обстоятельствах осуждение Антонова по п. "в" ч. 3 ст. 162, п. "з" ч. 2 ст. 105 УК РФ нельзя признать законным.
С учетом изложенного приговор суда и определение Судебной коллегии в отношении Антонова изменены, его действия переквалифицированы с п. "в" ч. 3 ст. 162 на ч. 2 ст. 162 УК РФ (в ред. от 21 июля 2004 г.); исключено указание на его осуждение по квалифицирующему признаку, предусмотренному п. "з" ч. 2 ст. 105 УК РФ.
В остальном в части квалификации судебные решения в отношении Антонова оставлены без изменения.[17]
Конечный вывод, к которому приходит носитель функции обвинения (поддержание или отказ от обвинения) не меняет запрограммированного для него законодателем направления деятельности точно также, как обвинительный или оправдательный приговор не меняет того положения, что суд в данном процессе будет носителем не функции обвинения или защиты, а функции решения дела.
Другими словами, обвинительный характер функции прокурора в судебном разбирательстве определяется не тем выводом, к которому прокурор придет в ходе этого разбирательства (возможно, он откажется от обвинения), а тем выводом, который он сделал до судебного заседания (прокурор утвердил обвинительное заключение).
В-четвертых, поскольку прокурор поддерживает государственное обвинение перед судом, то, не переставая быть органом надзора за законностью, он в судебном разбирательстве реагирует на любые нарушения законности в рамках предоставленных ему на правах стороны полномочий и в тех самых формах, какие установлены для других сторон в процессе. Давая же заключения по вопросам, возникшим в ходе судебного разбирательства и лежащим за пределами вопроса об уголовной ответственности обвиняемого (а следовательно, по вопросам, по которым органы предварительного расследования и прокурор не высказали своего суждения в обвинительном заключении), прокурор выступает в качестве носителя не функции обвинения, а функции надзора за законностью.
В-пятых, для осуществления функции обвинения ее носители наделяются необходимыми правами. Юридическая обязанность доказать, что подсудимый подлежит уголовной ответственности, на носителей функции обвинения не возложена. Это совершенно очевидно не только по отношению к общественному обвинителю и потерпевшему (они не перечислены в качестве субъектов обязанности доказывания), но и в отношении прокурора. Такой вывод вытекает из того, что нет такого носителя субъективного права, перед которым прокурор несет обязанность доказать виновность подсудимого.[18]
Не будучи субъектами обязанности доказывания виновности подсудимого, субъекты обвинения не подлежат ответственности за то, что виновность подсудимого не установлена.
Самостоятельная уголовно-процессуальная функция «обвинения» является малоизученным в современной теории уголовного процесса. Причиной, по мнению различных ученых, является то, что понятие «обвинение» законодателем в прямом смысле этого слова не рассматривалось. Существо и содержание этой функции раскрывались через понятие «уголовное преследование». Здесь же нужно заметить, что и в отношении законодателя к термину «уголовное преследование» не было однозначным, оно неоднократно менялось. Если в Уставе уголовного судопроизводства использовался термин «судебное преследование»[19], то в ст. ст. 4 и 9 УПК РСФСР 1956 года говорилось об уголовном преследовании. В уголовно-процессуальном кодексе РСФСР об уголовном преследовании уже не упоминается – говорится о возбуждении уголовного дела, о производстве расследования, об обвинении, о прекращении уголовного дела, в том числе и в случаях, когда обвинение не нашло своего подтверждения (УПК РСФСР 2000).
Сам термин «уголовное преследование» был введен в научный оборот еще в дореволюционный период российской правовой науки, но достаточно долгий исторический отрезок времени многими процессуалистами не признавался как имеющий самостоятельное содержание и использовался как равнозначный обвинению. Так, выдающийся русский процессуалист И.Я.Фойницкий использовал термин «уголовное преследование», как синоним понятию «обвинение». Характеризуя основные уголовно-процессуальные функции, М.С.Строгович именовал данную функцию «уголовное преследование или обвинение». При этом в последующих главах указанной монографии М.С.Строгович характеризовал именно уголовное преследование как сложную деятельность, включающую в себя и привлечение к уголовной ответственности, и поддержание обвинения того или иного лица в совершении преступления». Позднее М.М.Строгович писал: «Само понятие уголовного преследования указывает на обвинительный характер этой деятельности… уголовное преследование – это обвинительная деятельность».
В процессуальной литературе многие авторы рассматривали обвинение в формальном (процессуальном) и материальном аспектах. Однако не все они были последовательны в своих суждениях при определении сущности термина «обвинение». Так, в материально-правовом смысле (как содержание обвинения) Н.Н.Полянский признавал обвинение уголовным иском, понимая под ним притязание, на которое должен дать ответ обвиняемый. [20]М.А.Чельцов-Бебутов под обвинением понимал формулировку обвинения по определенной статье УК, соответствующую составу преступления, описанному в определенном законе.[21] Ф.Н.Фаткуллин подчеркивал, что обвинение в материальном смысле составляет совокупность установленных по делу и вмененных обвиняемому в вину общественно опасных и противоправных фактов, составляющих существо того конкретного состава преступления, за которое это лицо несет уголовную ответственность и должно быть осуждено.[22]
Исходя из данных определений, можно отметить, что обвинение в материально-правовом аспекте трактуется не однозначно и в основном рассматривается как формулировка обвинения и совокупность противоправных фактов, утверждение о совершении преступления, уголовный иск (притязание).
По-разному термин «обвинение» употребляется и в процессуальном аспекте. Д.С.Караев понимал под ним обвинительную деятельность, поддержание обвинения в суде.[23] Н.Н.Полянский писал: «… Обвинение в процессуальном смысле – это обращение к суду, требование о признании обвиняемого виновным».[24] По мнению М.С.Строговича, обвинение – это «совокупность процессуальных действий, направленных на изобличение лица, совершившего преступление».[25] П.С.Элькинд рассматривала обвинение как процессуальную деятельность обвинителя в суде, как обвинительный тезис или утверждение о виновности.[26] Из изложенного можно сделать вывод, что обвинение и уголовное преследование не тождественны. Н.А.Якубович отмечает, что термин «обвинение» уже термина «уголовное преследование», в который входят структурные элементы, связанные с поисковой деятельностью следователя и применением мер процессуального принуждения.[27] А.Г.Халиулин, соглашаясь в целом с мнением Н.А.Якубовича, особо отмечает, что «обвинение» является лишь одной из форм осуществления «уголовного преследования».[28]