«Вехи» об интеллигенции
Сюжетная линия «Вех» сводилась к поискам виновников деструктивного характера развития революционных событий в России в 1905—1907 годах. Причем «виновники» были обнаружены без особых усилий. Ими была объявлена русская интеллигенция, над которой и был учинен самый настоящий суд. Интеллигенция, по словам Булгакова, «была нервами и мозгом гигантского тела революции. В этом смысле революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией» («Вехи» с. 45).
Однако предварительно веховцам пришлось проделать любопытную аберрацию, а именно вывести себя из числа обвиняемых. Для этого ими был применен метод противопоставления двух понятий: «интеллигенция» и «образованный класс». Такое искусственное разграничение понятий давало им возможность настаивать на своей генетической, идейной связи именно с «образованным классом», а не с «отщепенской», «кружковой» и «подпольной» интеллигенцией, которая и инспирировала революцию. Оговорку делали веховцы и относительно либеральной интеллигенции. «Русский либерализм… — писал Струве, — считает своим долгом носить интеллигентский мундир, хотя острая отщепенская суть интеллигента ему совершенно чужда» («Вехи» с. 143).
По существу же веховцы, употребляя термин «русская интеллигенция», основное внимание сфокусировали на «разоблачении» так называемых «пороков» и «грехов» именно революционно-демократической интеллигенции, задевая лишь как бы рикошетом либеральную интеллигенцию. О том, что в «Вехах» речь шла по преимуществу о социалистической интеллигенции (социал-демократического и народнического направлений), прямо и откровенно писал Струве: «Русская интеллигенция, как особая культурная категория, есть порождение взаимодействия западного социализма с особенными условиями нашего культурного, экономического и политического развития. До рецепции социализма в России русской интеллигенции не существовало, был только «образованный класс» и разные в нем направления» («Вехи» с. 151).
В чем же, по мнению веховцев, заключались органические «пороки» и «грехи» русской интеллигенции? Авторы «Вех» считали, что, в отличие от «образованного класса», передовые представители которого продолжали творчески развивать и обогащать собственную национальную идеологию, генетически связанную с идеалистическими и религиозно-мистическими течениями русской философской мысли, интеллигенция постоянно занималась трансплантацией модных западноевропейских идей (материализм, позитивизм, эмпириокритицизм, неокантианство, ницшеанство и т. п.) и приспособлением их без должной критической переработки к собственным специфическим утилитарным интересам. Причем игнорирование и даже вражда к идеалистическим и религиозно-мистическим системам (как русским, так и западноевропейским) происходили у русской интеллигенции якобы потому, что ее вообще мало интересовали гносеологические проблемы и тем более поиски абсолютной истины и что она всецело была поглощена сугубо утилитарными социальными идеями «уравнительной справедливости», «общественного добра», «народного блага» и т. п. Отсюда вытекали обвинения интеллигенции в «народолюбии», «пролетариатолюбии», «народопоклонстве» и т. д. «Интеллигенция, — писал Н. А. Бердяев, — готова принять на веру всякую философию под тем условием, чтобы она санкционировала ее социальные идеалы, и без критики отвергнет всякую, самую глубокую и истинную философию, если она будет заподозрена в неблагоприятном или просто критическом отношении к этим традиционным настроениям и идеалам» («Вехи» с. 29). (см. п. № 12)
Одно из наиболее тяжких обвинений в адрес русской интеллигенции веховцы усматривали в том, что она вместо того, чтобы вести систематическое политическое воспитание народа в духе разумного компромисса, не только потворствовала, но и вполне сознательно разжигала «темные», «разрушительные» инстинкты масс. «Прививка политического радикализма интеллигентских идей к социальному радикализму народных инстинктов, — писал Струве, — совершилась с ошеломляющей быстротой» («Вехи» с. 148). В результате такого синтеза «идей» и инстинктов» революция приняла «бессознательный», «стихийный» и сугубо «разрушительный» характер.
Обвинив русскую интеллигенцию за произведенный ею синтез «отщепенческих» идей с «народными инстинктами», веховцы делали неожиданный вывод, что массы с «бессознательным мистическим ужасом» ненавидели интеллигенцию. Эти настроения предельно откровенно выразил М.О. Гершензон. «Каковы мы есть, — писал он, — нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» («Вехи» с. 101).
Иными словами, веховцы предлагали собственную модель «настоящей» интеллигенции, полностью интегрированной в капиталистическую систему. Историческая задача этой буржуазной интеллигенции должна была состоять в том, чтобы идеологически обосновать и политически защитить систему капиталистических общественных отношений, искать пути для ее совершенствования и дальнейшего развития. Практическая реализация подобного рода «модели» позволила бы, по мнению веховцев, с одной стороны, превратить интеллигенцию из некоего «особого слоя» в структурную часть капиталистического общества, а с другой — снять противоречие между «духовными и внешними формами общежития».
Веховские призывы к покаянию и перерождению русской интеллигенции были в основе своей поддержаны авторами сборника «Интеллигенция в России». Так, М. И. Туган-Барановский считал, что «спрос на идеологическую защиту интересов господствующих классов должен вызвать и соответствующее предложение — следует ожидать, что известная часть русской интеллигенции возьмет на себя эту защиту — «обуржуазится» (с. 436). В свою очередь, Милюков призывал к покаянию лишь левые, интеллигентские течения в политике, которые, по его мнению, принесли массу вреда «делу русского освобождения своим рецидивом утопизма» (с. 370). Призывать же к покаянию либеральные интеллигентские течения в политике Милюков, видимо, считал неправомерным.
Если в вопросах покаяния и перерождения русской интеллигенции между авторами сборников «Вехи» и «Интеллигенция в России» все же имело место взаимопонимание, то в отношении путей преодоления противоречия между «духовными» и «внешними формами общежития» выявились значительные расхождения. В отличие от веховцев авторы сборника «Интеллигенция в России» считали, что прежде всего следует всеми силами «налечь на «внешнее устроение», чтобы довести до крыши «просторный», но недостроенный дом» («Вехи» с. 378). Милюков призывал интеллигенцию отвергнуть струвистский тезис «жить поверх текущего момента» и активнее включиться в политическую жизнь, сохранять и укреплять партию «народной свободы», создание которой, по его словам, явилось «самым крупным и в высшей степени ценным положительным приобретением только что пройденной нами стадии русского политического развития» («Вехи» с. 371). В этом состояло тактическое различие между веховцами и официальным кадетским руководством.
Интеллигенция и революция 1917 г
Социальный слой носителей российской культуры и государственности был уничтожен вместе с культурой и государственностью исторической России в результате большевистского переворота. В течение полутора десятилетий после установления коммунистического режима было в основном покончено с его остатками, и одновременно шел процесс создания "новой интеллигенции", предопределивший нынешнее положение с интеллектуальным слоем в нашей стране. В основе этого лежали следующие обстоятельства.Большевистскую революцию российский интеллектуальный слой встретил, естественно, резко враждебно. Более того, он был единственным, кто оказал ей сразу же активное вооруженное сопротивление - еще в то врем (осень 1917 - зима 1918 года), когда крестьянство и даже казачество оставались пассивны
Тотальный контроль социалистического государства над всеми сферами жизни привел к невиданному разрастанию и собственно административно-управленческого слоя. Уже в конце 1919 года, несмотря на потери во время мировой и гражданской войн, эмиграции и отпадения от России огромных территорий с многомиллионным населением, только в 33 губерниях Европейской России насчитывалось 1880 тыс. средних и 480 тыс. высших государственных служащих (вместо 576 тыс. до революции).Перепись 1923 года зафиксировала только в городах, без сельской местности, 1836 тыс. служащих. Несмотря на частные сокращения, их число с 1925 по 1928 год увеличилось с 1854,6 до 2230,2 тыс. человек. Если до 1917 года в России на 167 млн. населения приходилось менее 0,6 млн. государственных служащих, а в Германии на 67,8 млн. населения - 1,5 млн., то уже через
десять лет Германия по количеству их "на душу населения" осталась далеко позади: к этому времени там в управлении было занято 20 человек на 1000 человек населения, а в СССР - 33.
В результате мер, предпринятых советской властью, доля студентов - выходцев из образованных слоев, составлявшая первые два-три года после революции еще свыше двух третей, стала стремительно снижаться. Уже в 1923 году в приеме на первый курс их было меньше половины. В конце 20-х- начале 30-х годов выходцев из интеллигенции среди студентов вузовнасчитывалось не более 20 - 30 процентов (в ряде вузов, особенно технических, - иногда и менее 10 процентов), среди учащихся техникумов – 10 - 15 процентов. При этом на дневных отделениях дол их была вдвое-втрое ниже, чем на вечерних и заочных. В конце 30-х годов в силу упоминавшихся причин процент выходцев из интеллектуального слоя повысился до 40 с небольшим, в 40 - 50-х годах составлял до 50 - 60, но затем, с введением новых льгот "производственникам" и "вторым рождением" рабфаков, вновь упал до 40 - 45 процентов и в 70-е годы обычно не поднимался выше 50 процентов. Среди принятых на 1-й курс с конца 60-х до конца 70-х годов доля выходцев из интеллигенции упала почти на десять пунктов (с примерно 55 до примерно 45 %). Среди выпускников средних специальных учебных заведений, замещавших основную массу должностей ИТР и других массовых интеллигентских профессий, выходцев из интеллигенции было в среднем не более 20 %.Если необходим список литературы - обращайтесь: YMA@ngs.ru