Нет у нас оснований не доверять и сообщениям традиции. Так, Плиний Старший прямо указывал: «Сервий Туллий первым чеканил ассы» (…primus signavit aes) (N. H. XXXIII. P. 3,43; XVIII. 12). А по сведениям Исидора (Orig. XVI. 18. 10) и Иоанна Лида (De Mens. I. 17), чеканка в Риме монеты началась уже при Нуме Помпилии, хотя эти данные и вызывают некоторые сомнения.
Более того, в качестве средства платежа ассы хорошо известны Законам XII таблиц середины V в. до н. э. В них упоминаются хозяйственные штрафы в 25 ассов (Tav. II. 1; VIII. И; Gai. Inst. IV. 14-15) и сделки суммой свыше 1 тыс. ассов (Plin. N. Н. XVII. 1. 7). Заметим, что в V в. до н. э. консулов нередко привлекали к суду за плохое командование войсками и приговаривали к денежным штрафам. А такие сведения обязательно заносились в государственные фасты, поэтому им можно доверять. Например, консул Менений в 476 г. до н. э. заплатил штраф в 2 тыс. ассов (Liv. II. 52. 5); консул Марк Постумий — в 10 тыс. ассов, а Гай Семпроний в 420 г. — в 15 тыс. «тяжелых ассов» (Liv. IV. 41. 10; 44; V. 12; Dionys. X. 49. 6). Обратим внимание, что Ли« вий употребляет именно этот архаичный термин — aes grave (Liv. IV, 41.10; 44. 10; V. 12.1). Ливий говорит также о либральных ассах, которые в виде военного налога в 406 г. до н. э. везли на телегах сенаторы (Liv. IV. 60.6; Gai. Inst. 1.122). Столь точная и аутентичная характерно гика разновидностей ассов свидетельствует в пользу достоверности сообщений Ливия, а также в пользу широкого хождения медных ассов в эпоху ранней Республики. Малочисленность же археологических находок ассов вполне объяснима тем, что они использовались не только в виде средства платежа, но и в качестве мер веса (aes librum, римский фунт в 327,5 г), об учреждении которых именно Сервием Туллием сообщает Аврелий Виктор (Vir. ill. VII. 8). С введением в 269 г. до н. э. чеканки серебряной монеты: сестерциев (2,5 третичного асса) и денариев (10 третичных ассов) — старые медные деньги могли постепенно пойти в переплавку.
Обращает на себя внимание и тот факт, что с середины V в. до н. э. судебная пеня начинает взиматься в виде не скота, а металлических денег (законы 454 и 430 гг. до н. э. — Liv. III. 31. 6; Cic. Resp. II. 35. 60; Fest. P. 220; 229; 508 L; Gell. XI. 1; XX. 1. 12). Поэтому считать экономику Рима того времени натуральной некорректно. Современные исследования (De Martino. 1958. P. 7 ff.; 43-47; Маяк. 1993. С. 109-110) доказывают высокий уровень развития в Риме ремесла и торговли и дают нам полное основание утверждать, что уже в VI-V вв. до н. э. Рим продвинулся далеко вперед по пути развития товарного хозяйства. Об этом свидетельствуют прочные экономические связи Рима с Этрурией и греческими колониями Кампании, в расчетах с которыми широко использовались греческие монеты, а также договор 509 г. до н. э. о торговле между Римом и Карфагеном. В настоящее время достоверность этого договора уже не вызывает сомнений. Замечу так-же, что все латинские источники, включая самые поздние, исчисляют Сервиев ценз в ассах. Но в эпоху поздней Республики ассы превратились в мелкую разменную монету. Отсюда следует, что источники опирались на древнюю традицию и дотошно воспроизводили потерявшие уже свой смысл реалии архаической эпохи.
Мы имеем все основания полагать, что на первом этапе эволюции реформы Сервия Туллия ценз проводился на основе оценки общего состояния общинника, включая земельный надел, количество скота и другого движимого имущества. Можно согласиться с мнением Т. Моммзена, что чисто денежное исчисление ценза началось только со времени реформы цензора Аппия Клавдия Цека в 312 г. до н. э. (Моммзен, 1994. С. 291; Mommsen, 1876. II. S. 375). Но учтем, что до этого времени по эквиваленту имущества общинника в ассах определялся военный налог (трибут). В VI-IV вв. до н. э. трибут был взносом гражданина на приобретение себе оружия согласно его месту в боевых порядках войска. Приобреталось оружие скорее всего централизованно и хранилось в государственном казнохранилище — эрарии. Оттуда оно выдавалось гражданам по мере призыва их на военную службу.
Подчеркнем, что с самого начала существования центуриатной системы за основу классификации ее членов брался самый простой критерий — способность гражданина-ополченца вооружать себя самостоятельно. Поэтому важно было не имущество как таковое, а количество и качество оружия, которое военнообязанный человек был в состоянии приобрести. А поскольку такая способность была обусловлена степенью состоятельности индивида, то она закономерно со временем в качестве производной компоненты стала закладываться в ценз. По-видимому, законченный вид этот процесс приобрел с упорядочением процедуры проведения цензов и учреждением специальной магистратуры цензоров в 443 г. до н. э.
Таким образом, цензовая классификация сервианских разрядов при ближайшем рассмотрении оказывается достаточно адекватным воспроизведением древними авторами реалий начала проведения реформы Сервия Туллия. А считающиеся обычно самыми недостоверными и модернизированными списки вооружения разрядов обнаруживают свою практическую значимость и тесную взаимосвязь с цензом общинника.
Что касается широкого употребления гоплитского оружия в Центральной Италии и в Этрурии, то можно привести в качестве примера чернофигурную керамику из Тарквиний, где изображены шеренги воинов в шлемах греческого типа, с круглыми щитами во главе с трубачом, а также одиночные воины и всадники в полном гоплитском вооружении с круглыми щитами и длинными копьями. К IV в. до н. э. относится известная статуэтка двух воинов, несущих третьего, раненного товарища. Все они в шлемах с продольными гребнями, подъемными забралами, поднятыми вверх нащёчниками, панцирями греческого типа с наплечниками и поножами. Обильные археологические материалы из Рима и Лация принадлежат к VII—VI вв. до н. э. и доказывают распространение в то время всех элементов гоплитского вооружения, включая панцири, круглые щиты, шлемы и т. д.
Главным признаком гоплитского строя является повышение внимания к защитному вооружению и прежде всего щиту. Примером такого щита служит бронзовый щит диаметром около 1 м, найденный на Эсквилине. Он датируется первой половиной VII в. до н. э. Аналогичные щиты найдены в Цере. Шведский археолог Эйнар Гьёрстад обнаружил в Риме бронзовый шлем полусферической формы с выгнутыми краями без следов гребня, вызывающий ассоциации с и русскими шлемами греческого типа из Северной Италии. Причем подобные шлемы (горшкообразной или полукруглой формы с ободком по нижнему краю) были известны еще в VIII в. до н. э. Об этом свидетельствует фреска из Питекузы, где видна шеренга воинов с круглыми щитами, двумя копьями и в шлемах. Такие шлемы имели обычно либо плюмаж в центре, либо поперечный гребень (Peruzzi. 1970. Vol. VII. P. 72,77. Tav. XVI; Muller-Karpe, 1962. S. 55,89. Taf. 20); Залесский, 1959. С. 62). Кстати, прослеживается характерное сосуществование в Лации археологических находок двух типов шлемов: круглых коринфского типа, т. е. гоплитских, и горшкообразных, италийских, которые П. Коннолли справедливо атрибутирует воинам, вооруженным щитами «скутум» (Connolly, 1981. Р. 94-102). Наконец, к периоду правления «этрусской династии» в Риме относятся находки Э. Гьёрстадом панциря VI в., представляющего собой, скорее, нагрудник прямоугольной формы со слегка вогнутыми внутрь краями, усиленными бронзовым обручем, с орнаментом в виде концентрических кругов (Gjerstad, 1953. Vol. II. P. 180, 185, 218, 203, 227, 230, 232, 237, 241, 254-265). Нагрудники круглой формы или в виде фалер, нашитых на кожаный панцирь, обнаруживают и сейчас и Лации и Центральной Италии. Многочисленны находки наконечников копий листовидной и трехгранной формы для ближнего боя с раструбами для насадки на древко. Они отождествляются с копьями (hasta), применяемыми в фаланге, и идентичны по форме копьям, изображенным на этрусской керамике. Разнообразны виды мечей: от широких рубящих мечей (mucro) и длинных колюще-рубящих мечей с слегка загнутым концом лезвия (spatha) до коротких мечей галльского типа (gladius) и кинжалов (pugnio).
Необходимо затронуть еще один аспект. Одно из течений в историографии связывает реформу Сервия Туллия с якобы прямым завоеванием Рима этрусками в конце VII в. до н. э. и установлением и нем правления так называемой «этрусской династии». Под ней подразумевают царей Тарквиния Древнего, Сервия Туллия и Тарквиния Гордого. Хотя, замечу, Сервий в традиции считается однозначно из латинского рода. Этрускам же приписывают превращение римского родового военного вождя в абсолютного царя-владыку с династическими тенденциями (Beloch, 1926. S. 227 u folg.; Meyer, 1923. S. 22; Rostovtzeff, 1930. Т. 2. S. 21-24; Snodgrass, 1937. P. 118; Th0msen, 1980. P. 200 ff.; Stary, 1981; Нетушил, 1916. С. 31; Pareti, 1952. Vol. 1. P. 300 ff.). Например, X. Скаллард полагал, что в VI в. до н. э. Рим не только находился под сильным политическим, экономическим и религиозным влиянием этрусков, но и был физически захвачен ими и превращен в важную базу на Тибре для обеспечения дальнейшей экспансии этрусков в Лации и Кампании. Он высказывает убеждение, что это завоевание привело к хозяйственному подъему и социальному прогрессу Рима (Scullard, 1976. Р. 172). В последние десятилетия эта точка зрения превалирует в западной историографии. Так, французская исследовательница Кр. Сонье, анализируя археологический материал о вооружении, отмечает синхронность его развития (особенно гоплитского) в Риме и в Этрурии во второй половине VII—VI в. до н. э. На этом неоднозначном основании она приписывает формирование войска нового типа в Риме этрускам, хотя в вопросе о завоевании более осторожна (Saulnier, 1980. Р. 94, 104-105).
Подобные теории, кстати, не подкрепленные ни материалом источников, ни серьезными археологическими данными, встречали основательные возражения в отечественной историографии. Например, еще полвека назад Н. Н. Залесский в специальном исследовании «Этруски в Риме» убедительно доказал, что этрусский элемент в римской правящей верхушке был уравновешен многочисленной знатью латинского и сабинского происхождения (Залесский, 1958. С. 97, 107). А. А. Ельницкий также полагал, что цари этрусской династии, внеся этрусские традиции в римское общество, уже находящееся на пороге образования государства, лишь ускорили происходившие в нем процессы складывания социальных классов, но отнюдь не создали искусственно, не навязали насильно эти процессы (Ельницкий, 1958. С. 142-156).