Как и совсем несущественным представляется тот факт, что рисованный вид горы Афон мало совпадает по очертаниям с фотографиями. И что Киево-Печерская лавра на холсте самодеятельного художника больше похожа на сказочный город из народной былины. И, наверное, не художественными своими достоинствами занимателен хрустальный штоф со встроенной внутри деревянной конструкцией "Голгофский крест с орудиями страстей".
Максимально нехитрым предстает паломнический быт, если говорить о хождениях в Троице-Сергиеву лавру, Соловецкий монастырь, Нилову пустынь. Чарки, ложки, посохи, деревянные четки, картонные иконки, дорожные псалтыри, опять же сувениры - уже не арабского, а местного артельного производства. Тут материализуется мир героев Лескова, Достоевского, Мельникова-Печерского, Шмелева. Может быть, этот мир даже интереснее массивных золоченых скульптур и богатых фолиантов, которых на выставке тоже хватает. Во всяком случае, экспозиция со множеством музейных участников - это первый опыт светского и научного взгляда на явление, без которого по-настоящему понять историю страны невозможно.
Криминальные хроники Большого театра
Мария Бабалова
В Большом состоялась премьера "Воццека" - сочинения австрийского экспрессиониста Альбана Берга. За первую в Москве постановку оперы, ставшей авангардной классикой, отвечал дуэт модных постановщиков - режиссер Дмитрий Черняков и дирижер Теодор Курентзис.
Справедливо считается, что эта опера крайне трудна для восприятия. Написанная сразу после Первой мировой войны, она несет отпечаток военного времени. "Зачем нужны солдаты, если бы не стремление людей убивать друг друга?!" - восклицают люди с обезумевшими глазами. Разглядеть на их лицах хоть что-нибудь человеческое по ходу действия становится все труднее.
"Воццек" пугает уже на уровне сюжетной канвы. Несчастного денщика шпыняет капитан, у которого он находится в услужении. Кроме того, над ним издеваются тамбурмажор, походя соблазнивший его сожительницу Мари, и местный доктор, надевающий личину пошлого добродушия. Мари, родившей Воццеку сына, втройне несладко - и от собственного "легкого" поведения, и от прогрессирующего безумия Воццека, и от того, что весь город показывает на нее пальцем. В конце концов, убив Мари, горемыка кончает с собой. Катастрофичность сознания и запредельная напряженность чувств насыщают эту 100-минутную оперу. Для каждой из 15 картин Берг нашел яркие, "ранящие" средства музыкальной выразительности, превратив драму в триллер.
Дмитрий Черняков не стал придумывать навороченную режиссерскую историю. С поэтикой и мазохизмом, достойными фильмов Фассбиндера, он показывает жизнь, страшную своей заданностью. Как замечает Воццек: "Нет в жизни ничего, кроме работы. Даже спишь в поту". Действие происходит в типовом 12-квартирном доме (тут публика с консерваторским образованием заметит, что Дмитрий Черняков не только придумал классную декорацию, но и отыграл "тему" 12-тоновой додекафонной музыки), где живут типовые семьи. И есть лишь две забавы - телевизор и водка.
Этот мир населен мертвыми проспиртованными душами. Стреляют всюду: на бензоколонках, в супермаркетах, в школах. Обыденность ужаса - вот в чем действительно ужас. История античного накала сегодня оказывается рядовой, будничной. Непривычный к подобному состоянию в опере зритель и слушатель испытывает что-то вроде акустической травмы. Кажется, что воспринять это невозможно. Однако "Воццек" - бесспорно, трудный, но очень впечатляющий опыт сострадания.
У Чернякова получилась мощная документальная история в опере. Вполне логично, что певцы преимущественно кричат, визжат и стонут. Приглашенные солисты - австрийский баритон Георг Нигль (Воццек) и американское сопрано Марди Байерс (Мари) - работают на все сто процентов. А вот дирижеру совладать с этой партитурой оказалось трудно. Оркестр звучит невнятно. Хотя ходит легенда, что Курентзис, дебютирующий в Большом этой работой, запросил невероятное число репетиций - 137...
Вольнолюбы с улицы Герцена
Дмитрий Смолев
Причудливый коктейль из соцреалистических сюжетов и "буржуазного формализма" представлен на выставке "Ленинградская станковая литография. Довоенный период", открывшейся в Москве в "Галеев-галерее".
Несколько странно говорить о художественной свободе применительно к Ленинграду 1930-х годов прошлого века. Мало где еще в стране цензура была столь бдительной, а репрессии столь развернутыми. Но существовало одно место в "городе трех революций", которое все же подавало признаки эстетической жизни. Экспериментальная литографская мастерская, появившаяся в 1933 году на улице Герцена, стала центром притяжения для многих художников, которым был заказан путь на "большую сцену" в виде помпезных выставок живописи. Как и для тех, кто намеренно сторонился официоза. Именно эстампы (в данном случае - оттиски с литографского камня) оказались тем поприщем, где авторы имели хоть какую-то возможность не забывать о собственном почерке и о мировой художественной культуре.
Этому ленинградскому феномену посвящены и выставка, и большой альбом с тем же названием. Собрать материалы по теме было вроде бы не очень трудно, поскольку речь идет о печатной графике. Однако далеко не все литографии тех лет издавались существенными тиражами, к тому же не стоит забывать о блокаде, в результате которой погибло очень многое. Тем не менее общую картину воссоздать удалось. В ней обнаруживаются довольно неожиданные для нашего современника моменты. Иной раз откровенно пропагандистские сюжеты исполнены в манере, никак не соответствующей канонам соцреализма. Или наоборот: диву даешься, куда смотрела цензура, пропуская работы с абсолютно "безыдейным" содержанием. Впрочем, мастерская не зря именовалась экспериментальной: здесь художники могли производить листы, которые дальше стадии "пробных оттисков" никуда не шли.
Не будет преувеличением сказать, что студия на Герцена собирала весь цвет "ленинградской школы" изобразительного искусства. Среди авторов выставки фигурируют и Владимир Конашевич, и Николай Тырса, и Георгий Верейский, и Александр Самохвалов. На литографскую орбиту попадали и молодые художники - как правило, самые одаренные и не склонные к казенному стилю. Разумеется, ту мастерскую нельзя рассматривать как "оппозиционную структуру": она сама являлась подразделением Ленинградского союза художников и внешне демонстрировала полнейшую лояльность. Но когда ее продукция складывается воедино, нельзя не заметить эстетического вольнолюбия и желания выйти за рамки предписанных форм. Не бунт, но любовь к профессии - вот чем руководствовались ленинградские литографы. Бывают времена, когда благодаря этой любви некоторые профессии только и могут выжить.
Война и петрушка
Марина Давыдова
На фестивале NET сыграли самый необычный спектакль европейской программы - "Великую войну" знаменитого голландского театра "Отель Модерн". Он заставил задуматься, чего стоят все войны на свете и почему мы так редко вспоминаем о Первой мировой.
Одна из самых важных вещей, поразивших меня в свое время в Европе, - количество памятников, посвященных Первой мировой войне. Для европейцев ХХ век и впрямь начался с Первой мировой. Для нас воспоминания о ней вытеснили последующие события, ничуть не менее кровавые. Первая мировая фактически стала в российском национальном сознании чем-то вроде прелюдии к Октябрьскому мятежу, к внутренним междоусобицам, к коллективизации и продразверсткам, к строительству коммунизма и ГУЛАГа. А оттого Вторая мировая оказалась для нас фактически первой.
С этой Второй, несмотря на непомерное количество жертв, все проще и привычнее. Понятно, кто агрессор, понятно, от кого и что надо было защищать, понятно, за что боролись. Неважно, что кто-то - "за Родину, за Сталина", а кто-то - просто за Родину. И для тех, и для других. Вторая мировая стала войной Отечественной, и потому само понятие "война" окутано в нашем сознании каким-то романтическим ореолом. Уж сколько страшной неприглядной правды мы узнали об этой Отечественной, а вот поди ж ты... Не случайно в российском искусстве, а особенно, конечно, в фильмах о войне горечь всегда соседствует с лирикой ("Баллада о солдате"), эпикой ("Они сражались за Родину"), доброй шуткой ("В бой идут одни "старики").
На Западе в описаниях войны почти всегда преобладает черный гротеск. Засевший в исторической памяти абсурд массового смертоубийства для них наиболее ярко воплотился не во Второй, а именно в Первой мировой: кто вспомнит сейчас, за что воевали в ходе этой грандиозной бойни Боливия или Перу? А ведь они тоже воевали.
В спектакле голландцев отношение к войне, как к черной прорве, пожирающей без разбора все воюющие стороны, смешивающей людей с грязью, равнодушной к трусости и героизму, явлено с ужасающей наглядностью и одновременно с фантастической изобретательностью. Недаром "Отель Модерн" объехал со своей "Великой войной" уже чуть ли не всю Европу, побывал даже в Сингапуре, удостоился многочисленных наград и вот теперь, наконец, добрался до Москвы. Описывать спектакли вообще сложно, а этот особенно - уж очень необычно устроено его сценическое пространство и очень прихотливо соединены в нем приемы кукольного театра, видеоарта и анимации.
В этом спектакле нет победителей и побежденных - лишь армии и равнодушно взирающая на смертоубийство природа