В предложении такие лексикализованные сочетания являются одним членом, например: «В Новогиреево можно проехать уселезной дорогой или трамваем», где и трамваем, и железной дорогой — одинаково обстоятельства; ср. также: «Он работает спустя рукава», «Помещики жили на широкую ногу», «Они сумели поговорить с глазу на глаз» и т. п., где все выделенные сочетания — обстоятельства.
Такие лексикализованные сочетания могут быть субстантивными (существительными): железная дорога, волшебный фонарь, заработная плата, белый билет, вербальными[2] (глагольными): валять дурака, бить баклуши, точить лясы, попасть впросак, адвербиальными[3] (наречными): спустя рукава, сломя голову, на широкую ногу. В предложении они могут выполнять роль подлежащих, дополнений, сказуемых и обстоятельств.
Однако не все несвободные сочетания обладают одинаковой степенью лексикализации и неразложимости.
В. В. Виноградов[4] намечает здесь три основных типа:
1) Фразеологические сращения— максимально застывшие лексикализованные сочетания, где понимание целого не зависит от непонятных слов («попасть впросак», «у черта на куличках», «точить лясы»), от непонятных грамматических форм («ничтоже сумняшеся», «еле можаху», «притча во языцех», «и вся недолга») или же где слова и формы понятны, но смысл отдельных слов не разъясняет целого (заморить червячка, сидеть на бобах, как пить дать), наконец, в тех случаях, когда данное сочетание требую особой интонации, передающей особую экспрессию (вот тебе раз! чего доброго! вот так клюква! поминай, как звали!)
2) Фразеологические единства, где имеются слабые признаки смысловой самостоятельности отдельных слов и наличие зависимости понимания целого от понимания составных частей (чем черт не шутит, и дешево и сердито; ни дна ни покрышки; слону дробинка; переливать из пустого в порожнее; делать из мухи слона; держать камень за пазухой; выносить сор из избы) в этих случаях возможны и частичные замены отдельных слов (иметь камень за пазухой; придумать из мухи слона; слону булочка).
3) Фразеологические сочетания— наиболее «свободные» из несвободных сочетаний, где понимание значения отдельных слов обязательно для понимания целого и, как правило возможны замены, но в известных лексических пределах, причем может меняться и значение целого: потупить взор (взгляд, глаза, голову), нашло раздумье {сомненье, вдохновенье), ужас берет (страх тоска, досада, зависть).
Так как лексикализованные сочетания по своему происхождению тесно связаны с условиями места и времени, с каким-либо данным случаем, то они в каждом языке индивидуальные своеобразны и буквально не переводимы. Поэтому они называются идиомами, а совокупность идиом в языке называется идиоматикой.
Идиомами могут быть не только лексикализованные сочетания (но все лексикализованные сочетания идиоматичны), но и отдельные слова, употребляемые в переносных значениях; например, слово заяц в прямом значении не идиома и переводится на французский Ielievre, на немецкий derHase, на английский thehare, и все эти переводы друг другу соответствуют, но заяц в значении «безбилетный пассажир» — идиома и переводится уже иначе: по-французски voyageurencontrebande — «контрабандный путешественник», по-немецки blinderPassagier — «слепой пассажир» или Schwarfahrer —«черный путник», по-английски stow-away от stow — «прятать» и away — «прочь» или quickfellow — «проворный молодец», где, например, немецкое Schwarzfahrer и английское quickfel - тоже взяты из разных лексических рядов. В немецком всякий незаконный пользователь передается через schwar — «черный»; так, радио-заяц будет Schwarzhorer — «черный слушатель», а биржевой — schwarzerBorsenmacher — «черный биржевой делец». Английское сложное слово killjoy буквально значит «убей радость», до переводить его надо идиоматически как брюзга; в прямом значении английское hand значит «рука», а идиоматически — «рабочий»; в русском слово рука не имеет такого идиоматического значения, зато есть другое: «покровительство», «поддержка», например «у него в главке рука, что нельзя перевести на английски словом hand. То же самое и при переводах идиом — лексикализованных сочетаний, когда лексически далекий перевод как раз и является правильным. Так, русская идиома с глазу на глаз переводится по-французски tete-a-tete — «голова к голове», по-немецки untervierAugen — «под четырьмя глазами», по-английски facetoface — «лицо к лицу». французским идиомам: 1) defilenaiguille (буквально: «из нитки в иголку»), 2) elleadiichien (буквально: «в ней (что-то) от собаки»), 3) abonchatbonrat (буквально: «хорошему коту хорошую крысу»), 4) tantbienquemal (буквально: «столь же хорошо, сколь плохо»), 5) c'estsonperetoutcrache (буквально: «это его отец, совершенно выплюнутый») — соответствуют русские идиоматические переводы: 1) слово за слово, 2) в ней есть изюминка, 3) большому кораблю большое и плаванье, 4) спустя рукава, 5) вылитый отец. Английская идиома, идущая из жаргона моряков, betweendevilandthedeepsea (буквально: «между дьяволом и морской пучиной») может быть ..передана или античной цитатой между Сциллой и Харибдой (из Гомера), или между молотом и наковальней (заглавие популярного в свое время романа немецкого писателя Шпильгагена). Немецкой идиоме SchwarzaufWeihatrecht (буквально: «черное на белом имеет правоту») имеется в русском соответствие: что написано пером, то не вырубишь топором.
Такой вид словесного содержания как словотворческая экспрессивно-эмоциональная информация присущ самым различным индивидуально-авторским неологизмам, которые часто принято называть окказиональными словами или значениями (окказионализмами). Если в языке научной литературы словотворчество необходимо для номинации новых научных понятий, в языке художественной литературы оно всегда выполняет стилистические функции. В окказиональном слове или значении смысловая информация настолько органически слита с эмоциями и экспрессией, что дифференциация информативного содержания окказионализмов не представляется столь уж необходимой операцией. Л,., Таким образом, под словотворческой информацией понимается то новое содержание, смысловое и экспрессивное, которое выражено с помощью существующего в языке или вновьсозданного речетворцем слова. Подобная информация порождается и так называемой стилевой аритмией, когда в единый по стилевой тональности речевой поток вклиниваются слова другой стилевой прикрепленности, приобретающие благодаря этому неожиданную эмоциональную силу. В литературном произведении эмоциональная выразительность окказионализма любого рода «заключена в его незаданности (или малой степени заданности) языковой системой, в его новизне, свежести, первозданности, способности к созданию эффекта первоприсутствия при рождении слова, значения и т. д., в его свойстве, деформируя норму, нарушать автоматизм узнавания. В сознании получателя возникает оппозиция: известное (языковое)— неизвестное (речевое, окказиональное). Это противоположение имеет эстетический смысл и, несомненно, экспрессивно».
Марина Цветаева является поэтом, находящимся «вне литературных групп» (А. Соколов). Она реализует в своих текстах неповторимую творческую систему, уникальность которой связана с языковой личностью автора. Исследование лексической организации стихотворений М. Цветаевой помогает постичь их идейно-тематическое содержание, особенности образа лирической героини, специфику поэтического сюжета. Творчество М. Цветаевой являет собой особые законы жизни слова в художественном мире. Во-первых, поэт реализует в своих текстах богатый потенциал слова, обращаясь не только к собственно лексическим, но и к фонетическим, морфемно-словообразовательным, этимологическим, морфологическим, синтаксическим его особенностям. Это соответствует соотношению языка поэзии и «лингвистического языка» в понимании М.М. Бахтина. Во-вторых, М. Цветаева не ограничивается лишь мобилизацией богатых ресурсов слова, она создает качественно новое слово — свое поэтическое слово, «преодолевая» язык как «лингвистическую определенность» (М.М. Бахтин). В-третьих, в ее поэзии отражено личностное понимание языка, своего рода философия языка. И. Бродский назвал М. Цветаеву «самым искренним русским поэтом». Через все ее тексты лейтмотивом проходит поиск понимания: попытка, «вслушиваясь» в себя, рассказать людям о феномене Человека. Максимальная насыщенность, предельность жизни слова в стихотворениях М. Цветаевой, проявляющаяся в особенностях их ассоциативных связей, установка на понимание, масштаб и уникальность личности поэта, — все это делает поэтическое творчество М. Цветаевой привлекательным для исследования лексической и смысловой структуры ее текстов.