Смекни!
smekni.com

Некоторые аспекты перевода прозаических художественных произведений (стр. 12 из 14)

Метод лечения, которому подвергают Алекса, назван Ludovico. Название перекликается с именем любимого композитора Алекса Людвига ван Бетховена, под музыку которого и происходит просмотр «лечебных» фильмов.

Музыкальные аллюзии особенно существенны для осознания подлинной структуры романа. Своей строго симметричной структурой он напоминает музыкальное произведение (имеет сонатную форму - 3 части).

Сумма трех частей, по 7 глав в каждой, дает 21 - символ совершеннолетия человека, достижения зрелости, и в этом видится аллюзия на 7 возрастов Шекспира. В последней главе Алекс вырастает. Узнав, как изменились его бывшие приятели, он решает переменить и свою жизнь, понимая, что годы юности прошли в разрушении, а не в созидании. Жестокость для него становится атрибутом незрелости.

Через весь роман проходит лейтмотивом девятая симфония Бетховена и текст оды Шиллера «К радости», которая в пародийном виде звучит каждый раз, когда страсть героя воплощается в жестокости и насилии. Первая строка, переведенная, по-видимому, Э. Бёрджессом («Joy, thou glorious spark of Heaven»), в исполнении Алекса в результате замены некоторых согласных в словах каламбурно трансформируется в «Boy, thou uproarious shark of heaven» (СO, 2000: 179). Так Э. Бёрджесс обыгрывает свое давнее убеждение в бессилии искусства. Ведь музыка Бетховена вместо того, чтобы пробудить в слушателе радость, умиротворить душу, провоцирует в нем жестокость и насилие. Романист никогда не соглашался с утверждением, будто искусство обладает силой успокоить злодея. Напротив, полагает писатель, что оно влияет на человека в той мере, в которой это позволяет сам человек. Следовательно, государство не вправе подвергать преступника перевоспитанию, инициатором собственного «перерождения» может стать только один человек - он сам.

За именем Felix M., как легко догадаться, скрывается немецкий композитор Феликс Мендельсон, автор увертюры к "Сну в летнюю ночь".

Не меньшая роль в романе отведена каламбурообразующей функции. Важным аспектом стилистики «ЗА» является ориентированность на слуховое восприятие. В этом отношении принципиально важным становится отсутствие приложения-глоссария. Главное во всех элементах сленга «надсат» - производимый ими слуховой эффект. Имя, графическое оформление которого может сбить с толку читателя, при произнесении вслух становится прозрачным. Например, за именем Peebec скрываются инициалы английского поэта Р. В. Shelley. Примером сатирического использования этого приёма становится игра с именем консультанта но работе с малолетними правонарушителями P. R. Deltoid, графическое сочетание первых букв которого дает чешский вульгаризм «prdel» ("задница"). Однако, ксожалению, переводчикунеудалосьсохранитькаламбурврусскойверсиитекста: «It was the goloss of P. R. Deltoid (a real gloopy nazz, that one) what they called my Post-Corrective Adviser, an over worked veck with hundreds on his books» (CO, 2000: 29). - «Голосясразужеузнал. Это был П. Р. Дельтоид (из musorov, и притом durak), он был назначен моим «наставником по перевоспитанию» - заезженный такой kashka, y которого таких, как я, было несколько сот» (ЗА, 2000: 43).

По этому же принципу Э. Бёрджесс использует транскрипцию английских букв M ("em ") и Р ("рее") вместо "Ma" и "Papa": «OfthosedroogsIhadslooshiedbutonething, andthatwasonedaywhenmypeeandemcametovisitandIwastoldthatGeorgiewasdead» (CO, 2000: 58). - «Об этих своих бывших друзьях я здесь услышал всего раз, когда навестить меня пришли па и ма и рассказали мне, что Джорджика уже нет» (ЗА, 2000: 71). .

Важная роль в переводе поэтики романа отводится обыгрыванию лексики английского и русского языков. Так, голова трансформируется в «Гулливера» (gulliver), а русское хорошо Бёрджесс превращает в «фильм ужасов» (horrors how): «We were doing very horrors how, and soon we had Billyboy's number-one down underfoot, blinded With old Dim's chain and crawling and howling about like an animal, but with one fair boot on the gulliver he was out and out and out» (CO, 2000: 14). - «Успех явно сопутствовал нам, и вскоре мы уже взяли первого помощника, Биллибоя в каблучки: ослепленный ударом цепи Тема, он ползал и выл, как животное, но получив, наконец, хороший toltchok по tykve. Замолк» (ЗА, 2000: 27).

Вследующемпримерепредставленапереводческаяреализациякаламбура horrorshow - show of horrors: «This must be a real horrors how film if you're so keen on my viddving it." And one of the white-coat vech said, smecking:

"Horrors how is right, friend. Arealshowofhorrors'» (CO, 2000: 76). - «Ничего себе, obaldennyje, vidait, вы мне фильмы показывать собираетесь, если так настаиваете, чтобы я смотрел их". На что один из санитаров с улыбкой ответил: "Obaldennyje? Что ж, ты, брат, прав. Увидишь - обалдеешь, это точно!» (ЗА, 2000: 85).

В слове работа (rabbit) писатель контаминирует значения раб (rab) и робот (robot): «Itwasmyrabbittoplaythestarrystereo, puttingonsolemnmusicbeforeandafterandinthemiddletoowhenhymnsweresung» (CO, 2000: 58). - «Моей обязанностью было управляться со стареньким проигрывателем, ставить торжественную музыку перед и после, а также в середине службы, когда полагается петь гимны» (ЗА, 2000: 72).

Кино (анг. cinema) писатель соотносит с греховностью (sinny), так как именно оно становится орудием пытки Алекса, а кинозал - местом экзекуции: «IexpectedthismorningthatIwouldbeittingasusualtothesinnymestoinmypyjamasandtooflesandovergown» (CO, 2000: 91). - «В то утро я ожидал, что меня, как обычно, в пижаме и тапочках поведут в этот их кинозал» (ЗА, 2000: 97).

Внутренняя структура русского одинокий представляется Э. Бёрджессу как сочетание oddy-knocky (oddy - от английского odd — странный, необычный, вторая часть слова образована от английского knock - стук, удар): «A malenky bit bezoomnv she was, you could tell that through spending her jeezny on her oddv-knocky» (CO, 2000: 45).- «Видать, спятила от своей zhizni в odi notshestve»(ЗА, 2000: 58).

Если попытаться на концептуальном уровне подвести некоторые итоги теоретического характера, то можно утверждать, что каламбурообразующая функция сленга «надсат» существенна прежде всего тем, что именно она в наибольшей степени придает стилю писателя игровую специфику. Каламбурная игра с лексическими единицами вымышленного сленга «надсат» нацеливает потенциального читателя «ЗА» на восприятие и поиск всех тех игровых структурных особенностей, которые заложены в поэтике произведения.

В этой связи необходимо подчеркнуть, что близко следующее заявленное школой «игровой поэтики» понимание каламбура: «Каламбур -понятие, которое объединяет различные виды игровых манипуляций со словом (словосочетанием, фразеологическим оборотом) в масштабах предложения, абзаца, иных единиц текста или же всего текста. Цель их использования в рамках традиционной стилистики определяется преимущественно стремлением к созданию комического или пародийного эффекта, а в рамках игрового стиля - способствует организации текста как особой логической системы, строящейся по принципам игры»(Рахимкулова, 2003: 137).

Вымышленный сленг «надсат» выполняет также функцию пространственно-временной локализации. Как и в романе Дж. Оруэлла «1984», вымышленный язык используется автором как имплицитное средство создания хронотопа художественного текста. Вымышленные топонимы образованы от имен собственных - выдающихся политических и общественных деятелей Англии (бульвар Марганита (Marghanita Boulevard), Уилсонвэй (Wilhonsway), Эттли-авеню (Attlee Avenue), Кингсли-авеню (Kingsley Avenue). Они создают культурно-исторический фон, на котором разворачивается действие романа, подчеркивают современность описываемых событий и указывают на культурологические связи между Англией и художественным пространством текста (их можно считать косвенным указанием на то, что действие «ЗА» происходит все-таки в Англии). Вместе с тем очевидно, что функция пространственно-временной локализации, как правило, выступает в комбинации с игровой, аллюзийной, подчас и каламбурообразующей. Вымышленные топонимы не только позволяют читателю мысленно локализовать описанные события, но и увязывают происходящее в произведении с кругом культурологических представлений читателя, вызывают у него желание соотнести их смысловое ядро с конкретными концептами, провоцируют установление игровых взаимоотношений между читателем и текстом. Вымышленная игровая топонимика становится, как показывает опыт «ЗА», существенным элементом игрового текста, в котором используется вымышленный язык.

Важную роль в поэтике романа играет функция остранения. Использование гибридного сленга дистанцирует читателей от событий книги. Описание сцен насилия в шутливом тоне, свойственном Алексу, создает впечатление, что все происходящее — реальность какого-то другого мира и не имеет никакого отношения к читателю. Сцены драк и изнасилований воспринимаются без того отвращения и трагизма, которые были бы естественны, используй автор стандартный английский. Вместо того, чтобы заставить нас сочувствовать и сопереживать, автор концентрирует внимание на языке повествования. Вот, например, перевод эпизода из первой главы романа, где описывается нападение Алекса и его банды на старика, возвращавшегося из библиотеки: «You naughty old veck, you,' I said, and then we began to filly about with him. Pete held his rookers and Georgie sort of hooked his rot wide open for him and Dim yanked out his false zoobies, upper and lower. He threw these down on the pavement and then treated them to the old boot-crush, though they were hard bustards like, being made of some new horrors how plastic stuff. The old veck began to make a sort of chumbling shooms – ‘wuf waf wop’ — so Georgie let go of holding his goobers apart and just let him have one in the toothless rot with his ringy fist, and that made the оld veck start moaning a lot then, then out comes the blood, by brothers, really beautiful. So all we did then was to pull his outer platties off, stripping him down to his vest and long underpants (very starry; Dim smecked his head off near), and then Pete kicks him lovely in his pot, and we let him go» (CO, 2000: 7). - «"Поганоеты otroddje, padla", - сказаля, иначалимы shustritt. Пит держал его за руки, а Джорджик раскрыл ему пошире pastt, чтобы Тему удобней было выдрать у него вставные челюсти, верхнюю и нижнюю. Он их швырнул на мостовую, а я поиграл на них в каблучок, хотя тоже довольно крепенькие попались, гады, из какого-то, видимо, новомодного суперпластика. Kashka что-то там нечленораздельное зачмокал - «чак-чук-чок», а Джорджик бросил держать его за gubiohi и сунул ему toltchok кастетом в беззубый rot, отчего kashka взвыл, и хлынула кровь, блин, красота, да и только. Ну а потом мы просто раздели его, сняв все до нижней рубахи и кальсон (staryh-staryh. Тем чуть bashku себе на них глядя не othohotal), потом Пит laskovo лягнул его в брюхо, и мы оставили его в покое» (ЗА, 2000: 21).