Закон был разработан на основе ряда западных законов. Но встает вопрос о воплощении законодательных актов в жизнь. В одних случаях закон просто зафиксировал уже существующие нормы. В других случаях он требовал принятия дополнительных мер, в частности, введения в государственных учреждениях устных и письменных переводчиков. Данная мера кое-где была введена на республиканском уровне и не всегда удачно. Скажем, в Хакасии «в соответствии с Законом о языке в штаты администраций республиканского и районного масштабов введены должности переводчиков, которые в большинстве случаев используются на других работах, так как фактически для них не представляется случаев исполнять свои прямые должностные обязанности, поскольку все хакасы практически двуязычны». На центральном же уровне данные статьи закона, по-видимому, остались на бумаге. Во всяком случае, ни в эпоху Верховного Совета РФ, ни в эпоху Думы и Совета Федерации нам не известен ни один прецедент выступления депутата не на русском языке с приглашением переводчика, хотя такая возможность гарантируется статьей 11 закона. Ясно, что стопроцентное их осуществление абсолютно нереально. Другое дело, что они реально мало нужны.
Еще даже до распадаСССР, с 1990 г. начали приниматься и законы о языках в республиках в составе России. К концу 1994 г. констатировалось: «Уже приняты соответствующие законы в Туве, Чувашии, Калмыкии, Татарстане, Республике Алтай, Бурятии, Хакасии и некоторых других республиках. Интенсивно ведутся работы по их созданию в тех республиках, которые их пока не имеют». В числе отстающих оказались Башкортостан, где ситуация осложняется наличием третьего ведущего языка – татарского, и Удмуртия, где принятию закона помешало отрицательное к нему отношение русской части депутатов местного Верховного Совета. Нет пока законов и в автономных округах.
В большинстве принятых законов провозглашаются два государственных языка: язык титульного народа и русский. Приведем в виде примера принятый еще 30 января 1991 г. закон «О языках в Калмыцкой ССР – Хальмг Танч». Статья 3 закона определяет: «Государственными языками Калмыцкой ССР – Хальмг Танч являются калмыцкий и русский языки. Русский язык в Калмыцкой ССР – Хальмг Танч используется как средство межнационального общения». В каждой сфере допускается использование обоих языков за исключением сфер, где должен употребляться лишь русский. Это переписка с центром, диспетчерские переговоры и ведение документации на транспорте, почтово-телеграфная корреспонденция за пределы республики, а также любая деловая и официальная коммуникации на территории воинских частей. Отметим, кстати, что в общероссийском Законе о языках нет специального упоминания о функциях русского языка в армии.
Подобные меры возрождали законодательства, существовавшие, например, в Чувашии или Якутии. Однако слишком многое в этих законах остается не регламентированным, поскольку в большинстве сфер допускаются два языка. По поводу дальнейших разграничении выдвигались различные точки зрения. В той же Калмыкии среди национально ориентированной интеллигенции в ходу, по крайней мере в 1991–1993 гг., идеи о переходе на калмыцкий язык во всех сферах общения и даже об отказе от русского языка. Желательная ситуация мыслится по образцу ситуации в независимых странах Западной и Центральной Европы: материнский язык внутри республики, английский в общении с внешним миром, включая российский центр.
Реальность в Калмыкии, однако, оказывалась существенно иной по сравнению, скажем, с Венгрией или даже с Эстонией. При обсуждении в 1990 г. проекта Закона о языках приводились такие факты: «Мы при обучении калмыцкому языку исходили из того, что учащиеся владеют разговорным калмыцким языком. Поэтому составляли программы и учебники, считая, что все дети владеют родным языком. На практике же оказалось, что основная масса школьников не знает родного языка... Основная масса калмыков – 59% – говорит и общается на русском языке»; «Ученики не знают ни одного калмыцкого слова, а их заставляют учить грамматику, правила, что вызывает лютую ненависть ученика к родному языку»; «Опросив многих выпускников (университета), говорю: ...можно сотнями выпускать специалистов по калмыцкому языку, но они уйдут преподавать русский язык и литературу».
Безусловно, сами по себе стартовые условия не все определяют: при создании Израиля не такая уж большая часть его населения владела ивритом. Но Калмыкия отличалась от Израиля по меньшей мере тремя факторами: гораздо меньшей престижностью этнического языка даже внутри своего этноса, наличием значительного русского населения и, наконец, отсутствием собственной государственности. В любом случае «потребности экономического оборота» •в единой России не могут не поддерживать роль русского языка.
Поначалу, в период национальной эйфории это не всегда было ясно. Потом ситуация усложнилась. «Если процесс объявления национальных языков государственными в законодательных органах проходил относительно спокойно, то обсуждение конкретных мероприятий, в связи с определением их функций, создало повсеместно взрывоопасную ситуацию». В стране, где законы никогда не были нормой жизни, их принятие имело скорее декларативно-символическое значение. За отдельными исключениями (Удмуртия) в 1990–1992 гг. депутаты республиканских Верховных Советов независимо от национальности с радостью принимали законы о языках, видя в этом один из символов борьбы с Центром. Многие из них (и не только русские) тогда просто не принимали всерьез перспективы того, что им придется учить новый для себя язык. Когда же речь доходила до реальных изменений, начиналась борьба.
Тем не менее, во многих национальных регионах «процесс пошел». Особенно изменения заметны в сфере образования. Уже в 1992 г. 70% начальных школ Кабардино-Балкарии перевели на национальные языки, правда, этот процесс мало затронул г. Нальчик. В Башкортостане с 1993 г. с 1-го'по 9-е классы всех школ введено преподавание башкирского языка. Наконец, в том же Башкортостане и в Татарстане появилось на соответствующих языках и высшее образование по гуманитарным специальностям. Расширилась пресса на языках меньшинств вплоть до восстановления чувашской газеты в Уфе; увеличилось количество радио- и телепередач на ряде языков. Изменилась ситуация и в сфере делопроизводства. Например, президент Чувашии Н.В.Федоров пишет: «Все делопроизводство, документация – обязательно на русском и чувашском (правда, тут же он признает, что совещания обычно проводит на русском). Вновь появилась письменность на ряде языков. Например, карельская письменность, не функционировавшая с 1940 г., возродилась с 1987 г., когда был принят новый латинский алфавит, сейчас на этом языке выходят книги и издается газета. Воссозданы письменности и на ряде языков Севера.
При явных различиях идеологических лозунгов все происходящее напоминает языковую политику 20-х и первой половины 30-х гг. Имеется однако серьезное отличие. В прошлом такая политика либо целиком направлялась центром (30-е гг.), либо при активной местной инициативе пользовалась целенаправленной поддержкой центра (20-е гг.). Теперь же вся политика осуществляется непосредственно в республиках, обычно независимо друг от друга. Сейчас уже невозможно, например, ставить вопрос об унификации алфавитов, наоборот разнобой только усиливается. О какой-либо политике российского центра говорить вообще не приходится. Вполне верны такие слова: «Создается впечатление, что руководство России не в полной мере осознает этнический компонент подоплеки конфликтов и противоречий, в тех случаях, когда не слышно открытого звучания явно националистических лозунгов».
Сейчас, когда эйфория суверенизации прошла, все более слышны голоса специалистов, считающих, что вся политика в языковой области оказалась неверной: «Не допустили ли мы ошибки при разработке закона о языках, в которой принимал участие и автор, признав возможность провозглашения государственными фактически миноритарных языков, причем миноритарных не только в масштабах всей России, но и в масштабе данной республики? Не допустили ли мы ошибки также и при разработке закона об образовании, предоставив республикам в составе РФ излишне большую самостоятельность при определении объема так называемого национально-республиканского компонента? И не приводит ли этот компонент в том виде, в котором он понимается сегодня федеральными органами образования, не к интеграции, а к дезинтеграции в рамках России?». Или еще резче: «Этнические элиты рассматривают соответствующую языковую политику как эффективный механизм установления этнократических режимов в бывших российских автономиях... «Национальная» творческая интеллигенция, формирующая и одухотворяющая националистическую доктрину, кровно заинтересована в монополии на потребителя ее интеллектуальной продукции. Не выдерживая конкуренции с «высокой» мировой профессиональной культурой (ее ретранслятором в культуру российских народов служит русский язык), носители «национальной идеи» стремятся административными мерами расширить свою реальную и потенциальную аудиторию».