Текст и дискурс как языковые единицы (стр. 11 из 13)

опред.

4. обособ., опред., выраж. прич. обор.

5. К уточняющий член

и)

Текст в отличие от дискурса можно рассматривать с точки зрения языковых уровней (фонетического, морфемного, лексического, морфологического, синтаксического): каждая языковая единица, использованная автором в тексте, имеет дополнительные смысловые нагрузки. Например, с точки зрения фонетики в данном тексте можно увидеть обилие глухих, шипящих звуков: таким приёмом автор стремился передать тишину ночи, шорохи, шелест листьев в саду, шум дождя. Многослоговые слова использованы с определённой целью: особенно – подчеркнуть значимость данной микротемы для автора; вполголоса, неторопливый, прохладный, угловатые – выражают неполноту признаков, нечёткость, размытость очертаний – качества характерные для «ночного видения».

На словообразовательном (морфемном) уровне внимание читателя фиксируют суффиксы в словах особенно, осенние, прохладный, угловатые, тончайшую, блестящую. Сложное слово, образованное путём сложения, – шёлк-сырец.

Лексический уровень данного микротекста представлен нейтральной лексикой соответствующего семантического поля. Слово хорошо (категория состояния) уже было отмечено как тема данного отрывка. На уровне дискурса автор подразумевал обыденное значение данного слова: достойный, близкий. Но на уровне текста этимология данного слова восходит к Хорош (Хорс) – имени славянского Бога Чистого Света. И, следовательно, в словосочетании особенно хорошо появляется значение – «ощущение не этой реальности», т.е. тема микротекста получает иное смысловое наполнение. Разворачивают этот смысловой ряд слова, обозначающие стихии: отвесный дождь – Вода, прохладный воздух – Воздух, язычок свечи – Огонь, садовые дорожки – Земля. Соединение этих стихий в рамках микротекста – это, с одной стороны, демонстрация гармонии мира и, с другой стороны, стремление человека достичь гармонии в отношениях с миром. Стихии ведут разговор с человеком: дождь шумит вполголоса, у свечи – язычок. Надо отметить, что эти словосочетания получают такие дополнительные смыслы только в данном микротексте: приращение смыслов прерогатива текста, но не дискурса.

Шумит вполголоса, лежат на потолке – антитезные словосочетания (оксюморон). Тихие ночи – плеоназм. Автор использует приёмы, позволяющие усомниться в целенаправленности дискурса, для того чтобы читатель увидел скрытые смыслы самого текста. Именно для этого использованы и слова тихие, вполголоса, неторопливый – автор как бы замедляет процессы действительности, чтобы смысл слова тончайшая был понят максимально точно: целеустановка автора – рассказать о мире тонких энергий, неуловимых нюансах чувств.

Паустовский неслучайно использует в тексте слово виноград. Если проследить происхождение этого слова, то оно восходит к понятию «вить». Автор таким образом создает иллюзию замкнутого пространства, уюта, тем самым опять подчеркивая идею отрывка на уровне дискурса. Но на уровне текста это слово попадает в систему скрытых смыслов: тонкая энергия не идёт по прямой – она вьётся, виляет, змеится.

Словом бабочка автор ещё раз обращает внимание читателя на воздушную стихию и вскрывает ещё один смысловой пласт: бабочка – душа умершей бабки-берегини (= душа). Она садится на раскрытую книгу, но оставляет тончайшую блестящую пыль: тонкая материя не этого пространства явно присутствует в этом мире. Словосочетание блестящая пыль также может быть названо антитезой: в сознании человека пыль не может блестеть. Но слово пыль использовано вместо привычного пыльца. А по этимологии слову пыль близки такие слова, как пыл, пылкий, пламя. Автор снова указывает на огненную стихию.

На морфологическом уровне отмечается преобладание имён над глаголами: действие как бы не важно в данной микротеме. Имена прилагательные помогают воплотить идею дискурса: описать беседку. Но на уровне текста они решают иную задачу: точно определяют понятие и, следовательно, вскрывают смыслы.

Синтаксический уровень отражён в структурной схеме, помогающей увидеть форму микротекста, определить его композицию и выделить особенности структуры. Границы данного микротекста очерчены односоставными безличными предложениями: первая предикативная часть первого предложения имеет главный член, выраженный словом категории состояния, а последнее простое предложения имеет главный член, выраженный личным глаголом в безличном значении. Четвёртое простое предложение осложнено обособленным причастным оборотом, стоящим после определяемого слова бабочка. Если на уровне дискурса данный оборот можно рассматривать в качестве сравнения, то на уровне текста оборот позволяет автору ввести понятие «Восток» (шёлк-сырец): считается, что сакральные знания сохраняются именно на Востоке (Китай, Индия). Однородные сказуемые четвёртого предложения – это действия бабочки: мир статичен, бабочка – динамична. Последнее предложение (концовка микротекста) имеет уточняющий член, содержащий два ряда однородных членов: дополнения (влаги и дорожек) – объединение двух стихий (Вода и Земля); определения (нежный и острый) – к слову запах. Концовка микротекста обозначена не только типом последнего предложения, но и самой структурой уточняющего члена: автор возвращает читателя в онтологическое пространство.

Таким образом, идея текста отличается от идеи дискурса: автор, используя скрытые смыслы, позволяет читателю расширить рамки материального мира и выйти на уровень идей, архетипов, мыслеформ, имеющих глубокие мифологемные и культурные корни. «В сущности, язык художественной литературы, развиваясь в историческом контексте литературного языка народа и в тесной связи с ним, в то же время как бы является его концентрированным выражением» (Виноградов, 1980). В науке и до сих пор не утихает спор о том, стоит или не стоит язык художественной литературы в одном ряду с функциональными стилями и, следовательно, можно или нельзя считать его «художественным стилем». Если исходить из того, что стили языка соотнесены с определёнными типами социальной деятельности и с определёнными типами работы сознания (мышления), то каждому из языковых стилей свойственна информация, функционирующая в том или ином типе социальной деятельности. Тогда язык художественной литературы, как и другие функциональные стили, соотнесён со «своим» типом социальной деятельности и «своим» типом работы сознания (мышления), а именно: «с художественной, эстетической деятельностью людей, занимающей в современном обществе своё особое место в системе деятельностей» и «с образно-эмоциональной и эстетической работой сознания и мышления (не исключающей, разумеется, ни обобщения, ни познания)» (Головин, 1988). Но можно говорить о языке художественной литературы как о явлении более широком и разнообразном, в истории культуры более значимом, чем функциональные стили, к тому же могущем иметь в своём составе элементы, почерпнутые из любого функционального стиля. «Проникновение в художественную речь элементов просторечия, диалектизмов, устаревших единиц языка, возможность мотивированного введения в художественное произведение контекстных (предназначенных только для данного случая) неологизмов делают эту разновидность языка настолько отличной в речевом отношении от более строго организованных в этом плане научных и официально-деловых текстов, что признание за ней «статуса» функционально-речевого стиля не кажется терминологически оправданным. … В то время как научная, официально-деловая и публицистическая речь регулируются нормами общелитературного языка, составной частью которого они и являются, язык художественной литературы включает в себя такие средства и способы выражения, оценка которых с точки зрения норм литературного языка недостаточна. Явно недостаточна и оценка языковых особенностей художественных текстов с точки зрения основной, коммуникативной функции языка, которая всегда выступает там в сложном взаимодействии с так называемой «поэтической», или «эстетической», функцией». (Шмелёв, 1976)

Не вдаваясь в полемику, следует отметить, что если язык художественной литературы «рядоположен» каждому функциональному стилю в отдельности в том отношении, что, как и они, соотнесён с определённым типом социальной деятельности и определённым типом работы сознания (мышления), то всем им вместе взятым он противопоставлен по следующим признакам: 1) широко использует «не свои» языковые единицы разных уровней; 2) отличается от функциональных стилей спецификой языковой нормы; 3) отличается от функциональных стилей, выполняющих прежде всего «практические» функции, особой эстетической функцией. Язык художественной литературы позволял выявить на уровне больше предложения характеристику не самой языковой единицы, а принципы выбора и организации языковых единиц в микротексте.

В лингвистическом плане художественные микротексты характеризует свобода авторского самовыражения, широкое использование всех стилистических слоёв языка, употребление индивидуальных нестандартных сочетаний, создание авторской неповторимой манеры письма. «Художественность» микротекста создаётся сочетанием словесно выраженных значений и имплицитных вторичных смыслов, «подтекстных» явлений, знаки котроых имеются и на эксплицитном уровне, но трудны для восприятия неподготовленных реципиентов. «Поэтические средства скрыты в морфологической и синтаксической структуре языка…» (Якобсон, 1985). А также – в фонетической, морфемной, словообразовательной, лексической.