Жаргон северодвинских рок-музыкантов (стр. 2 из 18)

Cтихия русской речи многообразна. Вслед за Ю.М. Лотманом и В.В. Химиком ее можно рассматривать как русское языковое пространство [Лотман 1993: 15; Химик 2000: 3], при этом само понятие «пространство» понимается широко, во временном и социальном аспектах, что предполагает учет различных векторов изменения и использования языка – исторического, географического, функционального, социального. Каждый из этих векторов по-своему представляет живую русскую речь. «Историческое пространство русского языка свидетельствует о том, когда и как этот язык менялся. Географическое пространство – где и как говорят на русском языке. Социальное пространство – лингвистический взгляд на русский народ: кто и как пользуется русским языком как родным, каковы разновидности этого языка у разных социальных групп этого народа. И, наконец, функциональное пространство русского языка – это его реальная жизнь в зависимости от цели использования, или с какой целью и как русский человек употребляет разные языковые формы и виды русской речи». Второе определение в составе сложного понятия «русское языковое пространство» – языковое – указывает на объединение «многообразных проявлений речи вокруг языка как нормы, как инварианта, что призвано обеспечивать единство языка при всех его территориальных, социальных, возрастных и прочих речевых вариациях и модификациях, пространство, в котором речевая коммуникация достаточно понятна и более или менее доступна каждому носителю русского языкового языка независимо от того, где он живет, чем занимается, каковы его возраст, образование, социальное положение».

Что касается дескриптора «русское» в данном понятии, то он означает «вполне определенную национальную принадлежность языкового инварианта и всех его речевых реализаций в пределах этого пространства, русского по языковому признаку, в отличие от пространства нерусского. Русское – это пространство, в котором живая речь в целом строится и, главное, развивается на основе общепринятой системы русского языка, его грамматики, лексики, правил произношения и письма, норм стилистики и т.д. Русское – это пространство, где, несомненно, преобладает русская национальная ментальность, русская культура, русские традиции, выражающиеся в русской речи. Наконец, русское языковое пространство – это определенная территория, которая, впрочем, не всегда совпадает с территорией Российского государства» [Химик 2000: 7].

Русское языковое пространство является частью русского культурного[2] пространства, условие его порождения и развития, средство его формирования и существования [Химик 2000: 8]. Сравнение русского культурного пространства и русского языкового пространства, позволяет увидеть некий изоморфизм их структур в функциональном и внутрииерархическом планах. Так, отечественные лингвисты и культурологи утверждают о существовании корреляции между следующими социолингвистическими и культурными стратами:

литературный язык ↔ элитарная культура

просторечие ↔ «третья культура»

наречия, говоры ↔ народная культура

арго ↔ традиционно-профессиональная культура

Для обоих рядов может быть применен один и тот же набор различительных признаков: 1) нормированность – ненормированность, 2) наддиалектность (надтерриториальность) – диалектность (территориальная расчлененность), 3) открытость – закрытость (сферы, системы), 4) стабильность нестабильность. Каждый отдельный языковой или культурный страт характеризуется определенным сочетанием этих признаков» [Толстой 1995: 16 –17: Химик 2000: 8].

В концепции В. В. Химика соотношения между языковым и культурным пространствами представлено в виде двух наложенных друг на друга пирамид [Химик 2000: 9].

По утверждению ученого, крайние позиции двух стратификационных систем – традиционной и элитарной – представлены в русской научной традиции достаточно широко. Иначе обстоит дело со средней частью (просторечием и связанным с нею субкультурами) – в данном случае интерес к этим явлениям выражен слабо. «Особенно это касается культуры, и именно так называемой «третьей» культуры, которая в отличие от народной и элитарной культуры не имеет устоявшейся дефиниции, ср.: «городская», «массовая», «популярная», «низкая». Впрочем, каждое их этих определений справедливо и каждое открывает одну из многочисленных сторон «третьей» культуры. Определение «городская» указывает на сферу ее существования и отчасти на происхождение <…>. «Массовая» – подчеркивает ее количественное преобладание относительно элитарной. Атрибут «популярная» – означает известную доступность и широкую распространенность упрощенной «третьей» культуры. Думается, что содержание дескриптора «популярный» соразмерно понятию «кич», получившему распространение в культурологии. Этимология слова «кич» восходит к английскому «for the kitchen» (для кухни) или немецкому музыкальному жаргону начала ХХ века «Kitch», что значит «халтура». «Законы «кичевого» искусства одни, будь то литература, музыка или кино: повторяемость, погоня за внешними эффектами и примитив с точки зрения содержания» [www.engineer.bmstu.ru][3]. И, наконец, определение «низкая» выражает оппозицию этой культуры на шкале оценок относительно «высокой» элитарной культуры» [Химик 2000: 10].

Таким образом, можно говорить о существовании в современном русском языковом пространстве элементов, сообразных «массовой» культуре. Объяснить это явление можно следующим образом. Современное русское языковое пространство динамично и трудно предсказуемо, как динамична и почти непредсказуема ситуация в жизни современного российского общества, и данная корреляция свидетельствует в пользу связи языка и общества. Тем не менее, если и нельзя однозначно делать вывод о том, что состояние и развитие языка абсолютно детерминировано состоянием и развитием общества, объясняется только социальными причинами, все же существующие взаимонаправленные связи, соответствия между современным русским языковым и социально-культурным пространством лишний раз демонстрируют нам эту зависимость.

Во времена социальной и исторической стабильности процессы языкового развития происходят размеренно, поступательно, и языковые изменения касаются лишь отдельных, незначительных участков системы. В периоды же исторических и социальных потрясений и революций (а события в России последних 10 – 15 лет можно охарактеризовать именно так) процессы языкового развития ускоряются. Ускорение языковой эволюции приводит к тому, что на единицу времени приходится большее количество языковых изменений, они нагромождаются, не успевая адаптироваться, отчего создается впечатление хаоса и нестабильности. Кажется, что новшества затопляют язык, размывая его границы и угрожая его целостности [Владимирова 2001: 129]. Современное русское языковое пространство демонстрирует низкий уровень стабильности языковой системы. Основные тенденции этой нестабильности, по мнению Л.В. Владимировой, можно свести к следующему.

1. Одним из главных проявлений языковых преобразований нашего времени стало массовое вхождение в русское речевое пространство заимствований, что обусловлено возникновением большого количества новых реалий и понятий социального, политического и экономического характера, а также открытостью современного российского общества для международных контактов, вхождением России в систему мировых экономических отношений и, как следствие, необходимостью соответствия отечественной практики делового общения мировым стандартам, в том числе и на уровне терминологии (приватизация, консенсус, презентация, инаугурация, рейтинг, маркетинг, менеджмент и мн. др.).

2. Следующее проявление языковых инноваций нашего времени – лавинообразный характер современного словообразования: новые производные слова входят в употребление не постепенно и ступенчато, как это бывает в периоды «спокойного» языкового развития, а стремительно, одномоментно, когда в соответствии с потребностями членов современного языкового пространства сразу формируется целое словообразовательное гнездо: беспредел, беспредельный, беспредельщик; тусовка, тусоваться, тусовочный, тусня; балдеть, обалдеть, забалдеть, прибалдеть, обалденный, обалденно, балдеж, балдежный; биржа, биржевой, биржевые, биржевик и т.п.

3. Еще одна тенденция, подтверждающая нестабильность русского языкового пространства, – интенсивная демократизация языка, которая в сочетании с отменой цензуры достигла таких размеров на рубеже веков, что правильнее назвать этот процесс либерализацией, а еще точнее вульгаризацией языка: потоки сниженной, просторечной, жаргонной, а подчас и непечатной лексики вышли за пределы устной бытовой речи и буквально затопили все жанры современного русского языкового пространства: телевидение, радио, публицистику, художественную литературу и т.д. (беспредел, замочить, тусовка, лажа, кайф, фанера, бабки, зеленые и т.п.).

Лексика подобного типа в прежние времена считалась за гранью литературного употребления и крайне осторожно допускалась в словари нормативной лексики, между тем в наше время ее удельный вес в разных жанрах чрезвычайно вырос, нередко она абсолютно нейтрализуется, а ее социальная база выходит за пределы молодежного сленга и охватывает почти все слои населения. Для членов современного русского языкового пространства изменилась мера допустимости в языке, если не сказать, что она отсутствует вовсе. Можно утверждать, что в современном русском речевом пространстве, с одной стороны, практически существует два языка: язык, который служит (или должен служить) идеалом и образцом для его носителей, и язык вольный, на котором говорит большая часть социума. С другой стороны, в современном языковом пространстве наблюдается процесс, обратный тому, что в лингвистике принято называть диглоссией, а именно: языковая интеграция подсистем [Владимирова 2001: 129]. Предельная вольность, раскованность современного русского языкового пространства, не ограниченного жесткими нормами, составляют, как утверждает В.В. Химик, «своеобразный феномен культуры, изучение которого позволяет <…> дополнить естественную и живую картину функционирования русского языка» [Химик 2000: 10].