Необходимым и достаточным для отделения понятия счастья от радости, довольства, удовлетворения, с одной стороны, и удачи, везения, благоприятной судьбы, с другой, является единство разнородных предметных областей, которые покрывает его объем: эмоциональных состояний и положений дел, соединенных фелицитарной оценкой в одно целое, отличное от своих составляющих частей. В терминах дистинктивных признаков, таким образом, счастье можно определить как положительное эмоциональное состояние субъекта, вызванное положительной оценкой собственной судьбы.
Совокупность дистинктивных признаков понятия, в принципе, образует его номинальное определение (Лейбниц 1984: 102), совпадающее с предметной частью лексического значения передающего его имени. Признаки же, не входящие в дефиниционный минимум, избыточные, являются энциклопедическими (акцидентальными) (Bierwish-Kiefer 1969: 73). Тем не менее, для исследования концепта счастья простого разделения дефиниционных и энциклопедических признаков оказывается недостаточным, необходимо также включать в описание признаки сущностные, эссенициальные, выделяемые путем соотнесения концепта с какой-либо теорией, концепцией.
Философские понятия-термины, как и научные понятия вообще, определены и наполнены конкретным содержанием лишь будучи включенными в теорию, которая выступает границей их смысла. В то же самое время культурные концепты как "предельные понятия" (Снитко 1999: 13, 89) семантически наполняются путем перебора существующих в соответствующей культурной парадигме значений и смыслов, по которым они "пробегают", выходя тем самым за границы какой-либо одной конкретной теории или концепции.
Бытующее мнение о том, что имеется столько представлений о счастье, сколько существует людей, в конечном итоге неверно: индивидуальные представления поддаются типологизации и, в принципе, число представлений о нем определяется количеством концепций счастья, разделяемых членами какого-либо этноязыкового социума. Тогда исследование понятийной компоненты этого культурного концепта должно быть прежде всего направлено на выявление обыденноязыковых концепций счастья и установление иерархии их мировоззренческой значимости для данной языковой общности.
Понятийная составляющая концепта счастья исследуется на материале двух дискурсных реализаций (см.: Карасик 2000: 43) обыденного сознания: поэтической (бытийной) и обиходной (паремиологической и бытовой).
Обычно считается, что научное знание глубже обыденного, последовательнее и, по большому счету, от него почти независимо. Однако, как представляется, в обыденном сознании в рудиментарном или зачаточном состоянии присутствуют "дички" всех бывших, существующих и будущих научных теорий, верных и ошибочных; эти ростки в сознании научном "окультуриваются": от них отсекается все лишнее и "стираются случайные черты", противоречащие выдвигаемой концепции, и уж затем, через образование и искусство, научное знание возвращается в общенародный язык.
Материалом для исследования как эссенциальной, концепциеобразующей семантики счастья, так и его образной компоненты послужили тексты русской поэзии 19-20 веков.
В качестве основания фелицитарной оценки выступает семантический признак, позволяющий субъекту отделить счастливые события от несчастливых и фелицитарно безразличных. Этот признак может получать натуралистическое толкование, т.е. принадлежать к числу свойств объекта оценки, либо же он может интерпретироваться интуиционистски, как нечто рационально непостижимое, семантически неразложимое и неопределимое, привносимое в оценку самим субъектом - в любом случае он представляет собой то, что можно назвать фелицитарным добром. Взгляды на счастье поддаются классификации, главным образом, по фелицитарному добру, составляющему его источник: это могут быть внешние блага, добрые чувства, любимая работа, бескорыстные интересы и пр., представляющие собой факторы счастья.
Источник, "причину" счастья образуют факторы, вызывающие у субъекта положительную оценку существенных моментов его жизни; факторы же, в отсутствие которых подобная оценка невозможна, образуют "условия" счастья, главным из которых является характер человека, определяющий его общее отношение к миру.
"Активные" и "пассивные" факторы счастья ориентируются на основные составляющие формулы фелицитарной оценки: субъект, объект и операторы.
Описание и классификация фелицитарных концепций может проводиться по многим параметрам: количественным - одно - и многофакторные, двух - и трехоператорные модели, качественным - кумулятивные (накопительные, "арифметические") и коэффициентные ("алгебраические") модели, модели с эквиполентной и с привативной оппозицией операторов, частотным - встречаемость в культурной парадигме, наличию-отсутствию аналогов в этическом сознании.
Сущностные концепции счастья, построенные на приоритете источника "фелицитарного блага", в определенной степени поддаются типологизации (см. с.41 работы). По местонахождению этого источника (locus fontis) вне или внутри субъекта счастья противопоставляются "эвдемонические" теории, признающие счастье высшим благом и объявляющие стремление к счастью основой морали, и теории деонтологические, ставящие следование долгу на первое место среди этических ценностей и признающие счастье в лучшем случае производным от добродетели.
Однофакторная двуоператорная кумулятивная модель, ориентированная на объект фелицитарной оценки и имеющая аналог в научной парадигме, представлена прежде всего концепцией наслаждения (гедонической), помещающей "источник счастья" вне субъекта. В соответствии с этой концепцией счастье - это сумма разнообразных и преходящих наслаждений, приносящих радость и отличающихся друг от друга лишь интенсивностью, оно противостоит несчастью как горю и страданию: "Я счастлив был: я наслаждался мирно / Своим трудом, успехом, славой…" (Пушкин); "Счастливец! из доступных миру / Ты наслаждений взять успел / Все, чем прекрасен нам удел" (Некрасов); "Счастливые люди! как весело им!" (Некрасов); "Все, как бывало, веселый, счастливый, / Ленты твоей уловляю извивы" (Фет).
"Ослабленным" вариантом гедонической модели, отличающейся от последней немаркированностью оценочного оператора, можно считать концепцию покоя (эпикурейскую), согласно которой счастье - это свобода от страданий тела и смятений души, приносящая удовлетворение и ровное, спокойное настроение. По существу, счастье здесь равнозначно не-несчастью: "Будь счастлива - покойна, / Сердечно весела" (Карамзин); "Теперь во мне спокойствие и счастье" (Ахматова); "Тогда смиряется души моей тревога, / Тогда расходятся морщины на челе, - / И счастье я могу постигнуть на земле, / И в небесах я вижу бога" (Лермонтов); "Усталость видит счастье и в борще, / придя со сплава и с лесоповала. / А что такое счастье вообще? / Страдание, которое устало" (Евтушенко); "Блажен, кто не знаком с виною, / Кто чист младенческой душою!" (Жуковский).
Место источника в однофакторных кумулятивных моделях, соотносимых с гедонической, могут занимать в русском поэтическом языковом сознании исполнение желания ("Блажен факир, узревший Мекку / На старости печальных лет" - Пушкин; "Бессмертно прекрасен желанный венец. / В нем - счастие всех достижений" - Ходасевич), молодость ("В золотую пору малолетства / Все живое - счастливо живет" - Некрасов; "Все - истина, все - ложь, / Блажен лишь тот, кто молод" - Бальмонт), свобода ("Молва идет всесветная, / что ты вольготно, счастливо / Живешь…" - Некрасов; "Есть образ счастливый свободы / И милой сердцу простоты" - Карамзин), дружба ("Верна дружба! ты едина / Есть блаженство на земле" - Карамзин; "Блажен, кому создатель дал / Усладу жизни, друга" - Жуковский), причастность к какой-либо человеческой общности ("Я счастлив, что я этой силы частица, / что общие даже слезы из глаз" - Маяковский), для женщины - материнство ("Но знаю, что только в плену колыбели / Обычное - женское - счастье мое" - Цветаева; "О, счастье - под напев любимый / Родную зыбить колыбель!" - Брюсов) и, наконец, просто любовь ("Земного счастья верх: любовь" - Катенин; "Любви нет боле счастья в мире" - Пушкин; "Лишь с тобою одною я счастлив, / И тебя не заменит никто: / Ты одна меня знаешь и любишь / И одна понимаешь - за что!" - Бунин) и любовь к родине ("Я плакал здесь. / От счастья, родина" - Рубцов).
В число фелицитарных моделей, согласующихся с эпикурейским представлением о счастье, попадает прежде всего концепция "простого человеческого счастья" как возможности и способности наслаждаться общедоступными "нормативными" благами: здоровьем, природой - всем тем, что у нас всегда под рукой и чего мы не замечаем и не ценим, пока оно у нас есть: "О счастье мы всегда лишь вспоминаем. / А счастье всюду. Может быть, оно / Вот этот сад осенний за сараем / И чистый воздух, льющийся в окно" (Бунин); "Или оно (счастье - С. В) в дожде осеннем? / В возврате дня? В смыканьи вежд? / В благах, которых мы не ценим / За неприглядность их одежд? (Анненский); "Вот радуга… Весело жить / и весело думать о небе, / о солнце, о зреющем хлебе / и счастьем простым дорожить" (Бунин). Здесь, однако, можно заметить, что о "простом счастье" рассуждают как раз те, кого подобное счастье едва ли удовлетворит: поэты - люди, для которых источником жизненного удовлетворения является творчество.