Наряду с поэтами, связанными с определенными школами, русская поэзия ХХ века дала значительное число поэтов, не примыкающих к ним или примыкающих на некоторое время, но с ними не слившихся и пошедших в конечном счете своим путем.
Увлечение русского символизма прошлым – XVIII веком – и любовь к стилизации нашло свое отражение в творчестве М. Кузмина, увлечение романтическими 20 и 30 годами – в милой интимности и уютности самоваров и старинных уголков Бориса Садовского. То же увлечение "стилизацией" лежит в основе восточной поэзии Константина Липскерова, Мариэты Шагинян и в библейских сонетах Георгия Шенгели, в сафических строфах Софии Парнок и тонких стилизованных сонетах из цикла "Плеяды" Леонида Гроссмана.
Увлечение славянизмами и древнерусским песенным складом, тяга к "художественному фольклору" отмеченные выше, как характерный момент русского символизма, нашедший свое отражение в сектантских мотивах А. Добролюбова и Бальмонта, в лубках Сологуба и в частушках В. Брюсова, в древнеславянских стилизациях В. Иванова и во всем первом периоде творчества С. Городецкого, – наполняют собой поэзию Любовь Столицы, Марины Цветаевой и Пимена Карпова. Так же легко улавливается отзвук поэзии символистов в истерично-экспрессивных, нервных и неряшливо, но сильно сделанных строках Ильи Эренбурга – поэта, в первом периоде своего творчества так же состоявшего в рядах символистов.
Особое место в русской лирике ХХ века занимает поэзия И. Бунина. Начав с лирических стихотворений, написанных под влиянием Фета, являющихся единственными в своем роде образцами реалистического отображения русской деревни и небогатой помещичьей усадьбы, в позднейшем периоде своего творчества Бунин стал большим мастером стиха и создавал прекрасные по форме, классически четкие, но несколько холодные стихотворения, напоминающие, – как он сам характеризует свое творчество, – сонет, вырезанный на снеговой вершине стальным клинком. Близок к Бунину по сдержанности, четкости и некоторой холодности рано умерший В. Комаровский. Творчество этого поэта, первые выступления которого относятся к значительно позднему периоду – к 1912 году, носит на себе в известной части черты как и акмеизма. Так и начавшего играть приблизительно с 1910 года довольно заметную роль в поэзии классицизма или, как его принято называть "пушкинизма".
Несмотря на противоречивые взгляды со стороны множества критиков, каждое из перечисленных течений дало немало превосходных стихотворений, которые навсегда останутся в сокровищнице русской поэзии и найдут своих почитателей среди последующих поколений.
Своеобразие и особенности поэтики литературы "Серебряного века" нам интересны в плане лексического выражения поэтами концепта город, понимания ими указанного концепта как характеристики национальной и мировой картины мира.
2. Концепт "город" в русской языковой картине мира (на материале поэзии "Серебряного века")
В данной части дипломного сочинения исследуется лексическое выражение художественного концепта "Москва" и "Петербург", представленных русской поэзией начала ХХ века: вычленяются смысловые парадигмы, основанные на ключевых семантических компонентах концептов и образующие микрополя лексем-носителей типической информации; выявляется основной набор поэтических изображений города. Сходство в отборе языковых средств при описании Москвы и Санкт-Петербурга поэтами обосновывается общими способами концептуализации заданного пространства.
2.1 Концепт "Москва" в поэзии "Серебряного века" в его лексическом представлении
В рамках складывающейся ныне в лингвистике теории концептуальной структуры человеческого знания о мире и возможности реконструкции концептов на основе данных лексической структуры текстов (в том числе и художественных) мы постарались выявить поэтическое представление концепта " Москва", ограничившись в материале рамками эпохи "серебряного века". Исследование (было проанализировано более 80 поэтических фрагментов 20 авторов) показало, что в текстах описательного характера прослеживается некоторое сходство в отборе языковых средств и способах словесного портрета реального пространства. В связи с этим можно говорить об интертекстуальности, имеющей в основе своей не другой текст, но саму реальность. В ходе исследования мы обращали внимание на фрагменты описательного характера, не беря во внимание личностные эмотивно-оценочные показатели типа город мой, любимый, чужой и под., так как ставили задачу определить лексические элементы, отражающие прежде всего визуальное восприятие Москвы. Анализ функционирования в поэтических фрагментах лексического выражения художественного концепта "Москва" выявил следующие парадигмы, основанные на его ключевых семантических компонентах.
Москва – столица, главный город страны. Как отмечает в своей диссертации Г.П. Корчевская, первым обобщающим семантическим компонентом является "столица России". Часть "главный" (город государства) может быть выражена отдельной лексемой (столица, царь-град) и сочетаниями Москва-столица, Москва Первопрестольная, России голова, царьградова сестра. Вокруг семантического компонента "столица" группируются дополнительные компоненты: первая, древняя, родная, народная, огромная, значительная по размерам, Третий Рим [Корчевская 2002: 98-99]:
Но повеял с Финского залива
Дикий ветр. Царьградова сестра
Выронила скипетр боязливо,
(С. Соловьев. "Москва").
Номинация царьградова сестра говорит о связях Москвы и Константинополя – главного православного центра в средние века, источника христианства для Руси. Перифразой выронить скипетр передано изменение статуса Москвы. Формируется компонент концепта "прежняя" (столица). Имплицитно здесь выражены и другие компоненты концепта, например – антитеза Петербурга и "женственного города". Но семантическим ядром локуса остается "главный город страны" (Здесь всю Россию я найду – Бальмонт), "центр православия" (Озлащенный солнцем Византии, Третий Рим, обетованный град – С. Соловьев).
Семантическая дихотомия столица прежняя/новая эксплицируется в стихах и с помощью антонимических пар: Вижу старую Москву В молодом уборе (Бальмонт), и с помощью дейктической отсылки к прошлому:
Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной,
…Когда еще был жив тот "город", где героев
Островский выбирал…
(Бальмонт)
Семантические основы этого двойственного представления Москвы – в денотативном компоненте локуса "относящийся к России". Исторические события, меняющие облик страны и формирующие в языковом сознании ее двойственный образ, естественно, тесно связаны со столицей. Заложенное в языковом узусе концептуальное отождествление "страна – столица" влечет за собой сходное текстовое поведение обоих локусов (ср. название стихотворения Маяковского "Две Москвы"). Интересно, что такого семантического "раздвоения" не наблюдается по отношению к другой столице – Петербургу, который, очевидно, не отождествляется со всей Россией, оставаясь в языковом сознании особым городом, "мифом", "феноменом", не "растворяющимся" в стране. Такое различное представление двух столиц воплощается в их противопоставлении.
Москва – антитеза Петербургу. Как замечено исследователями, "непохожесть двух городов с исторической, идеологической, архитектурно-художественной и даже языковой точек зрения, при том, что оба они имеют статус столицы, т.е. центра, отмечается сначала на бытовом уровне ощущения и восприятия, а затем оформляется на уровне литературного, философского и идеологического текста. Подобное противопоставление может выражаться в различных типах оппозиций: Москва – не Петербург, Москва – Россия, Петербург – не Россия, Москва и Петербург – не Россия, и т.п." [Обухова 1997: 695]. В поэзии "серебряного века" подобное противопоставление рождается в текстах петербургских авторов, которые не находят в Москве знакомых городских ландшафтов, что передается через дейксис в сочетании с отрицательным словом наряду с пушкинским интертекстом (вреден север для меня ):
Не болен я и не печален,
Хоть вреден мне климат Москвы:
Он чересчур континентален, –
Здесь нет Галерной и Невы.
(Вл. Соловьев)
Петербург – город стихии и смерти, Москва стабильна и животворна; А. Блок в стихотворении "Все это было, было, было…" при описании ощущений от этих городов пользуется этими значениями:
В час утра, чистый и хрустальный,
У стен Московского Кремля,
Восторг души первоначальный
Вернет ли мне моя земля?
Иль в ночь на Пасху, над Невою,
Под ветром, в стужу, в ледоход –
Старуха нищая клюкою
Мой труп спокойный шевельнет?
Построенный на двух дихотомичных в своей семантике текстовых парадигмах, фрагмент демонстрирует и различное пространственное восприятие двух столиц: "горизонтальность" Петербурга и "вертикальность" Москвы, что заложено уже в ассоциативных семах слов-знаков городов – Нева aтечет и Кремль aстоит. Восприятие это усиливается в тексте двумя развернутыми лексическими парадигмами, противопоставленными по семам "вертикаль" / "горизонталь", "свет" / "тьма" и "жизнь" / "смерть": утро, чистый, хрустальный, у стен, восторг, душа / ночь, над Невой, под ветром, ледоход, старуха, труп.
Различие в языковом восприятии двух столиц определялось в большей мере метафизическими противоречиями: "эти города продуцировали различные представления о мировом целом, расколотом и конфликтном, с одной стороны, и органичном – с другой" [Межуев 1998: 83].
Москва как город. Этот семантический компонент локуса находит лексическую экспликацию в представлении столицы как организованного пространства, с его рельефом, водами, растительностью, строениями, улицами и проч. Москва – изменяющееся, растущее – и при этом фиксированное в пространстве образование (словоформа стоишь):