Поэма Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» в ракурсе христианской проблематики
Мельник В. И.
В литературоведении предпринималось несколько попыток осмыслить творчество Николая Алексеевича Некрасова в контексте христианских идей.[1] Сейчас, конечно, очевидно, что Д. С. Мережковский явно ошибался, когда предполагал, что религиозный уровень Некрасова, "по крайне мере, сознательный, – тот же, что и у всех русских людей среднего интеллигентского сознания. Если бы кто-нибудь из литературных единомышленников – Белинский, Добролюбов, Чернышевский – спросил его, верит ли он в Бога, то нет никакого сомнения, что Некрасов удивился бы и даже обиделся: за кого его считают?" [2]
Нет сомнения, что Некрасов переживал в своей жизни сложный религиозный комплекс, основанный, с одной стороны, на любви к народу и отличном знании народной жизни, нашедшей отражение в устном народном творчестве, народных идеалов, в том числе и религиозных, а с другой – на личном (с точки зрения церкви еретическом) представлении о праведности революционного бунта и необходимости нравственной аскезы и покаяния. Однако вопрос этот требует всестороннего изучения и сейчас лишь начинает исследоваться применительно к отдельным текстам поэта.
1
С указанной точки зрения, весьма большой интерес представляет собой поэма "Кому на Руси жить хорошо" – своеобразная энциклопедия нравственных воззрений Некрасова. Она дает достаточно полное представление его о религиозных взглядах и познаниях.
Нужно сказать, что познания эти далеко не "среднего интеллигентского сознания", как предполагал Д.С. Мережковский.
Некрасова, с его обостренным покаянным чувством, несомненно, всегда должны были поражать образы людей, резко переменившихся и пришедших от великого греха к великому же покаянию.
К образам таких подвижников с какой-то неизбежностью постоянно возвращается Некрасов в своей поэзии. Так, еще в 1855 году в стихотворении "В больнице", казалось бы, неожиданно, но и характерно, с подчеркнутой драматичностью, встречается образ "старого вора", пережившего сильное покаянное чувство:
В остроге его
Буйный товарищ изранил.
Он не хотел исполнять ничего,
Только грозил и буянил.
Наша сиделка к нему подошла,
Вздрогнула вдруг - и ни слова...
В странном молчанье минута прошла:
Смотрят один на другого?
Кончилось тем, что угрюмый злодей,
Пьяный, обрызганный кровью,
Вдруг зарыдал – перед первой своей,
Светлой и честной любовью.
(Смолоду знали друг друга они...)
Круто старик изменился:
Плачет да молится целые дни,
Перед врачами смирился.
В более поздний период этот образ приобрел автобиографический характер:
Пододвинь перо, бумагу, книги!
Милый друг! Легенду я слыхал:
Пали с плеч подвижника вериги,
И подвижник мертвый пал!
("Зине").
Сочувствие к людям покаянного психологического типа вполне в духе русского народа. Автора "Кому на Руси жить хорошо" и "Княгини Волконской" должна была едва ли не завораживать история людей, приносящих добровольную жертву Богу, – вроде преподобного Галактиона Вологодского, который, будучи сыном князя И.Ф. Бельского, знатнейшего из русских бояр, добровольно покинул высшее общество, "поселился вблизи Вологодского посада, затворился в тесной келье, посадил себя на хлеб и воду, заковал себя в вериги" [3] .
Некрасова, очевидно, поражали религиозные герои и подвижники, которых он встречал в своей жизни или о которых слыхал от народа. Таких подвижников в поэме немного. Не говорим пока о героях, взятых крупным планом, – типа фольклорного атамана Кудеяра или Савелия. Интересны в плане "документальном" эпизодические персонажи: это и "убогая старица", которая "у гроба Иисусова // Молилась, на Афонские // Всходила высоты // В Иордань реке купалася..." Это неоднократно упоминаемые "захожие странники", это и Фомушка, у которого "вериги двухпудовые // По телу опоясаны. // Зимой и летом бос". Это и "старообряд Кропильников", который "корит мирян безбожием, // Зовет в леса дремучие // Спасаться..." Это и посадская вдова Ефросиньюшка:
Как Божия посланница,
Старушка появляется
В холерные года;
Хоронит, лечит. Возится
С больными...
Упоминаются в поэме и другие "Божьи люди".
Некрасов не только хорошо знает эту сторону жизни народа, но именно с его любовью к "странноприимству", вниманием к слову Божьему, передаваемому через "захожих странников", связывает потенциальную духовную мощь народа, его могучий рост в будущем. Вспомним, что знаменитые слова поэта "Еще народу русскому пределы не поставлены" даны в поэме именно в христианском контексте:
Кто видывал, как слушает
Своих захожих странников
Крестьянская семья,
Поймет, что ни работою,
Ни вечною заботою,
Ни игом рабства долгого,
Ни кабакам самим
Еще народу русскому
Пределы не поставлены:
Пред ним широкий путь!
В поэме "Кому на Руси жить хорошо" подавляющая часть народных героев отличается истинной религиозностью. В том числе и семь странствующих мужичков, которые обращаются к дворянину: "Нет, ты нам не дворянское, // Дай слово христианское..."
В этом смысле можно говорить об очевидных авторских "нажимах": такой степени религиозности народа мы не встретим, например, ни у Пушкина, ни у Гоголя, ни у Толстого. Этому есть свои причины, о которых скажем ниже. В раннем творчестве Некрасова, заметим, этого нет.
Прекрасно знает Некрасов народные религиозные легенды, притчи, приметы, т.е. ту сферу, которая именуется народным Православием и которая так или иначе проявлялась и в сфере устного народного творчества. Здесь можно назвать и упоминаемые им народные суеверия, типа: "Не надевай чистую рубаху в Рождество: не то жди неурожая" (глава "Трудный год"), и народные представления о комете ("Господь по небу шествует // И ангелы Его // Метут метлой огненной // Перед стопами Божьими // В небесном поле путь ..."), о загробной участи бояр и крестьян ("А будет что назначено: // Они в котле кипеть, // А мы дрова подкладывать).
Однако выявился в поэме и личный религиозный опыт Некрасова. Опыт этот несколько неожиданен и весьма интересен по содержанию. Так, в главе "Демушка" он упоминает Иисусову молитву, хотя, может быть, и не в каноническом ее значении. Во всяком случае, он знает молитву, значение которой было открыто далеко не каждому "среднему интеллигенту".[4] Конечно, об Иисусовой молитве поэт знал не опытно, а лишь понаслышке, но знал. Известно Некрасову (очевидно из книжных источников, хотя в поэме это приписывается простой крестьянке) о силе молитвы в уединении под открытым небом. В главе "Губернаторша" Матрена Тимофеевна признается:
Молиться в ночь морозную
Под звездным небом Божиим
Люблю я с той поры.
И женам посоветуйте:
Усердней не помолишься
Нигде и никогда.
Под открытым небом молится у Некрасова и Ипат, "слуга господ Утятиных".
Известно автору поэмы и понятие о духовной брани. Макар, швейцар в губернаторском доме, прямо говорит в духовном смысле о "войне", "враге", и "борьбе" с ним.
2
Нельзя обойти вопрос о самой природе религиозного сознания Некрасова. На наш взгляд, прав М.М. Дунаев, когда утверждает: "Тем и выбивается Некрасов из жизненной когорты единомышленников, что равнодушие к Богу, к вере у него не было, не могло быть: все-таки он укоренен был в народной жизни, никогда не оставался, подобно Чернышевскому, кабинетным праздномыслом, вписывавшим народ со всей многосложностью его существования в свои надуманные схемы" [5] .
Однако еще Ф.М. Достоевский заметил, что некрасовский Влас (1855), истинный подвижник христианского смирения, является в "бунтующем" творчестве Некрасова некоторым исключением: "...Так хорошо, что точно и не вы писали; точно это не вы, а другой кто заместо вас кривлялся потом "на Волге" в великолепных тоже стихах, про бурлацкие песни" [6] . Действительно, в поэзии Некрасова, поэзии стихийной, есть некая двойственность. Некрасов, поэт страдания, поэт, имеющий комплекс вины перед народом, поэт личного покаяния и преклонения перед подвигом, самопожертвованием, не всегда различал, так сказать, нравственное содержание подвига. Его как бы увлекает сама идея положить душу "за други своя". В самом поступке, независимо от его политической и иной направленности, Некрасов видит безусловный ореол святости. Его в равной мере восхищает и Влас, раздавший свое неправедно нажитое богатство и ходящий по Руси с "железною веригою", и Гриша Добросклонов, которого, на его бунтарски-революционном пути, ожидает "чахотка и Сибирь". И там и туг жертва, которая восхищает Некрасова и которую он поэтизирует безо всяких оговорок.
Это искренность Некрасова как бы примиряет его, хотя и с некоторыми оговорками, и с Достоевским, певцом христианского смирения, и с представителями революционно-демократического лагеря.
Это искренность Некрасова-поэта, Некрасова-художника – центральный, стержневой момент в попытках осмыслить двойственную природу его творчества. Некрасов был честен перед собой, ему и в своей судьбе хотелось покаяния ("Тишина"), самопожертвования и подвига ("Уведи меня в стан погибающих"). Идеал святости был для него доминирующим.
Эта художническая искренность и подвигала Некрасова воспевать всякую жертву человека, всякий подвиг, лишь бы он делался во имя других людей. Такое самопожертвование стало как бы религией Некрасова. Верно подметил М.М. Дунаев, что поэт "постоянно сопрягал дело... жертвенной борьбы с понятиями духовными, несомненно религиозными" [7] .
Да, Некрасов в "Кому на Руси жить хорошо" (да и не только в этом произведении) постоянно и органично пользуется религиозными понятиями и символами, которые группируются вокруг идеи жертвы, самопожертвования. В творчестве поэта прослеживается последовательно реализованная система религиозных идей.