Что есть человек: древесная лирика Хельги Ольшванг
Ольга Чернорицкая
Тема прикованности человека к своей земле раскрывается в литературе чаще всего посредством развертывания метафоры "человек-растение". Скитание же, как правило, обозначается метафорой "человек-птица" или "человек-животное". Мы видим тему прикованности к земле своей и своему делу земному в Книге Судей, в притче Иофама о терновнике: "Пошли некогда дерева помазать над собою царя, и сказали маслине: царствуй над нами. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей, и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева смоковнице: иди ты, царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой, пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам?" (Суд.9 8-13).
Не удивительно также, что странствовать на Ноевом ковчеге отправились звери - насчет растительного мира распоряжений Ной не получил, и это обстоятельство дает нам основания предполагать, что представление о передвигающемся в пространстве растении мыслилось в древности как абсурдное. Не было на ковчеге и человеческого существа женского пола...
И это не случайно, ведь женщина, существо в человеческом социуме более статичное, чаще всего в мифах сопоставима с растением (цветок, деревце), мужчина, существо динамичное, - с птицей или зверем (сокол, волк). То же самое и в поэзии.
Женщина (деревце) приковывает мужчину к себе, "сводит в дол":
| Нет, никогда не нарождались очиПрекрасней - ни теперь, ни в оны годы, -Чем те, кем я палим, как солнцем снег:И вот слезами наполняю дол, И мчит любовь их ток к подножью лавраС листвой алмазной, с золотом волос.<...>Топазы лавра, кинутые в снег, Не так горят, как блеск волос и очи, Что жизнь мою до срока сводят в дол. |
| Петрарка. Секстина (ХХХ) |
Женщина и развивается именно так, как надлежит развиваться растению: "Прошло четыре года - самых неописуемых в жизни человека, когда лопаются почки в молодой груди и распускается женственность, сознание и рождается идея жизни". (А.Платонов).
В женской поэзии тема растения разработана, впрочем, недостаточно. Есть сборник "Тростник" Ахматовой, но там метонимия, тростник - это флейта. В мужской поэзии тоже есть древестная тема, но нет древестной лирики. "Кустарник" - книга, выпущенная совсем недавно Кушнером, указывает лишь на одноименный сборник Некрасова. Название - символ, название - ориентир. Кушнер сознательно обращается в этой книге не к самым высоким образцам поэзии, сближается с теми, кто отсутствовал доселе в его поэтическом мире.
"Тростник" - так же называется и книга стихов русско-исландско-американской поэтессы Хельги Ольшванг, послужившая поводом к нашему разговору. Основная метафора книги - "человек-растение": "Чую превращенье в дерево руки". Исходя из традиционной образности, мыслить себя растением присуще именно женщинам, поэтому поэзию Хельги Ольшванг можно смело назвать сугубо женской. Эпитеты, применимые к поэтике - аристократическая, салонная, изящная, гибкая, как тростник, и спокойная, как древесный мир.
Название книги вполне символично и не лишено философской подоплеки. "Человек - это мыслящий тростник", - сказал Блез Паскаль, имея ввиду простое аллегорическое сравнение: всего лишь тростник, но мыслящий! Тем не менее аллегория стала метафорой, и поэты подхватили ее, подчеркивая ту же прикованность человека к земле, но также его гибкость, недолговечность, неприхотливость, а главное, его растительную (женскую) сущность.
Как-то Бродский вскользь заметил:
| И внезапная мысль о себе подростка:"выше кустарника, ниже ели"оглушает его на всю жизнь. <...> |
| Эклога 5-я (летняя) |
Поэтесса словно бы реализует эту формулу Бродского и оглушается на всю жизнь идеей человека среди дерев.
Казалось бы, согласно собственной судьбе, поэтессе следовало писать о перелетных птицах или создавать нечто похожее на "Осенний крик ястреба" Бродского - но все стихи этой книги далеки от представления о животном, крикливом существовании человека.
| Не упрекаема разве толькодеревьями, я благодарна им -самоубийцам, их немотой, какблагословением хранимая, неукором, существованием их самим.И, в темноте их теней, сама - ствол, боли столп, в изумленье, торазглядев, чем стали они, напастисвои, нечаянный стыд пустой, отвернусь, разглядев.Они-то простят - могли бы(потому как сами - вены вины, длящийся плен сличас веком, веткой собственной жизни в гибломлесу) простить.Но они молчат. |
| 2 апреля 2002 |
Есть в этом стихе аллюзия к Данте, но деревья Данте не немы. Они кричат
| Я отовсюду слышал громкий стон, Но никого окрест не появлялось;И я остановился, изумлен.Учителю, мне кажется, казалось, Что мне казалось, будто это крикТолпы какой-то, что в кустах скрывалась.И мне сказал мой мудрый проводник:"Тебе любую ветвь сломать довольно, Чтоб домысел твой рухнул в тот же миг".Тогда я руку протянул невольноК терновнику и отломил сучок;И ствол воскликнул: "Не ломай, мне больно!"В надломе кровью потемнел ростокИ снова крикнул: "Прекрати мученья!Ужели дух твой до того жесток? |
Немота у деревьев Ольшванг не укор, как у Данте а благословение... Поэтому метафора "человек-растение" у нее как-то ближе к библейскому, (небунтарскому, недемоническому) представлению о человеке:
| <...> Невестьгде посеянное "Боже..."прорастает тихим "Здесь". |
Корни дерева связывают дерево с землей, а что привязывает человека к сокровенному "здесь"? Может быть, и у человека есть корни? Во всяком случае у него есть нечто, чего лишены птицы: устойчивости, а значит, способности быть защитой. Дерево не стремится к уничтожению ни себя, ни других, напротив, оно спасает.
| Я завидую дереву: мысли его не слышны, невесомы движения, и дети его не оставят, и родятся они неприметно легко, словно сны, словно светлая пыль с распростертых ветвей отлетая.Я завидую тем, кто укроется этой зимойв нежной клети коры, в ее створчатых сводах.Стрекотаньем доверчивым. Нежной пленясь кутерьмой, насекомое плечиком серым прильнуло у входа.В теле дерева - темень. И теплое лоно егоустилает пыльца облупившихся коконов - с лета, скорлупа колыбелей, какой-то бесследной совойзанесенные перья и косточки тонких скелетов.И бесшумно струит земляную, зеленую кровьдеревянное сердце вдоль жил золотых, наполняянеподвижное тело в коре - от корней до корон, прикорнувших зимовщиков тельца собой согревая.Вот и мне, в ожидании каждой грядущей зимы, неминуемо горькой в сквозящем своем приближенье, так и хочется к дереву - в плен его тьмы, в серый кокон укрытьсямладенческим сонным движеньем. |
| май 1990 |
В стихах Хельги Ольшванг ожесточенный выбор не одиночества и гибели, а единства и спасения. В этом она категорически размежевывается как с исполненным страстями романтизмом, так и с поэтикой обиженного судьбой андеграунда.
Человек - не птица, он - дерево. Оно может расти где угодно, даже на балконе временной квартиры, и этот балкон, а, вернее, балконный ящик, обретет статус лона мира. Человеку свойственно стремление к глубине и прорастанию вглубь, также, как стремление ввысь. Эти два вектора определяют двойственность его сущности: божественную и земную.
| <...>Проникая в углы(тушь на листе), расплывалась сеньдревесная, все бледней становясь (очертания венвдоль воздетой руки), разлетаясь, как выдох(а корни - вдох), говорилои речь свою в никуда отпускало древо, чей потокразновеликих ветвей и веток струился наверх, туда, где верх и низ менялись местами.<...> |
| август 2000 |
Есть еще и стремление в прошлое, которое сродни стремлению вглубь. Безусловность птичьего мимолетного ощущения пагубна для души. Человек вечно стремиться к осмыслению, оправданию, следовательно, возвращению к старому. Осмыслить прошлое, значит прорасти в нем.
| <...>Ко лбу крестомсебя осенив. Отопру квартиру, увижу все прежним, и в пыльное лоно мира, обратно, в балконный ящик врасту кустом. |
| 2 июля 2001 |
Старея, человек все больше напоминает дерево:
| Если ты, вглядевшись в свое лицо поутру, убедишься в том, что настала старость, что морщины твои повторяют рисунок озерной воды, вокругрта проросла трава, и сродни усталость, изнутри толкающая висок, той, что облаком движет, склоныскул серы, будто песок, и неподвижны губы, сомкнувшись за прошлым словом, и проступает дверной проем.В коем робко столпились вещи, приседая, прильнув друг к другу, стремясь уместиться в нем, навечнозапечатленный хлам, готика паутины, затеняя зримое по углам, придает зеркалу вид картины, перспективу которой старость сводит почти на нет, вдруг становится все единым:окно, зеркало, озеро, твой портрет, треснувший в середине.<...> |
| 4 мая 2000 - 24 октября 2002, Нью-Йорк |
В это стихе - пятом в цикле "Шесть стихотворений о мыслящем тростнике" нет ни слова о дереве, но морщины, что "повторяют рисунок озерной воды", напоминают кору дерева, "вокруг рта проросла трава" - возможно, это описание дупла дерева; портрет, треснувший посредине - это описание треснутого от старости дерева.
Старость "мыслящего тростника" не несет в себе трагедии неизбежного умирания - напротив, это прекращение восприятия мира - уход в сон, безболезненное усыхание, прекращение дыхания, об этом - первый стих цикла: