“Несомненно, — сказал я, — что он говорит только то, что знал
От какого-то несчастного хозяина, чья ужасная беда
Произошла быстро, гораздо быстрее, прежде чем его песни
отразили это горе, это погребальная песня его Надежды:
“Никогда — больше никогда”.
Но Ворон все еще пытался обмануть меня и вызвать у меня улыбку,
Я сел на мягкое сиденье перед птицей, бюстом и дверью.
Так, сидя на бархатном сиденье, я погрузился в размышления,
Думая о том, что эта мрачная, неуклюжая, ужасная,
тощая и зловещая птица Древних времен хотела сказать
Своим карканьем “Никогда больше”.
Так, в догадках и не произнося ни звука птице,
Чьи огненные глаза жгли мне грудь изнутри,
Я продолжал сидеть, гадая, откинув слегка голову
На бархатный подкладку подушки, которую освещал свет лампы,
К этой бархатной фиолетовой подкладке, освещаемой светом лампы,
К которой она больше никогда не прикоснется, о, никогда!
Потом мне показалось, что воздух стал густым,
Насыщенным каким-то невидимым кадилом,
Раскачиваемым Серафимом, звуки шагов которого звенели на
покрытом ковром полу.
“Несчастный, — крикнул я, — твой Бог не спасет тебя ангелом,
которого он послал тебе.
Вдохни, вдохни напиток забвения от воспоминаний о Леноре,
Выпей залпом, о, залпом этот напиток забвения и забудь утрату Леноры!”
Ворон молвил: “Никогда больше”.
“Пророк! — вскричал я, — создание зла! Ты птица или демон!
Искушение ли или потрясение подбросили тебя в этот мир,
Покинутый уже всеми неустрашимыми, в этот пустынный очарованный мир,
В этот дом, полный Ужасов, скажи мне честно, я умоляю, —
Разве, разве нет бальзама в Галааде? — скажи мне, скажи мне, я умоляю!”
Ворон молвил: “Никогда больше”.
“Пророк, — сказал я, — создание зла, ты птица или демон!
Ради Небес, что склонились над нами, ради Бога, которого мы оба обожаем,
Скажи, что душа, обремененная грехом далекого Аида,
Обнимает святую деву, которую ангелы называют Ленора,
Обнимает редкую и лучистую деву, которую ангелы называют Ленора”.
Молвил Ворон: “Никогда больше”.
“Будь то слово нашим знаком разлуки, птица или друг! —
Вскакивая, пронзительно вскрикнул я, —
Вернись назад, в бурю и Ночной мрак Плутона,
Не оставляй черного пера как знак той лжи, которую произнесла твоя душа!
Оставь мое одиночество не нарушенным! Покинь бюст около моей двери!
Убери свой клюв из моего сердца и убирайся от моей двери!”
Молвил Ворон: “Никогда больше!”
Ворон, неподвижный, все сидит и сидит.
На светлом бюсте Паллады рядом с дверью моей комнаты,
И его глаза кажутся глазами демона, который спит,
И свет лампы над ним, струясь, бросает тень на пол,
И моя душа из этой тени, что растеклась на полу,
Не воскреснет — никогда больше!
Перевод поэмы “Ворон” К. Бальмонтом:
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, — вдруг неясный шум раздался,
Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.
“Это, верно, — прошептал я, — гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне”.
Ясно помню…Ожиданья… Поздней осени рыданья…
И в камине очертанья тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней —
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, —
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
“Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине —
Гость стучится в дверь ко мне”.
Подавив свои сомненья, победивши опасенья,
Я сказал: “Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, — и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, — и не слышал я его,
Я не слышал…” Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма — и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но, как прежде, ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь — “Ленора!” — прозвучало имя солнца моего, —
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, —
Эхо — больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся — обернулся — содрогнулся, —
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
“Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это — ветер, — усмирю я трепет сердца моего, —
Ветер — больше ничего”.
Я толкнул окно с решеткой, — тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво,
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел — и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
“Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, —
Я промолвил, — но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?”
Молвил Ворон: “Никогда”.
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда —
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой “Никогда”.
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове “Никогда”.
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, —
Я шепнул: “Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда”.
Ворон молвил: “Никогда”.
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
“Верно, был он, — я подумал, — у того, чья жизнь — беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченья
Рек весной, чье отреченье от надежды навсегда
В песне вылилось о счастье, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда”.
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склоняясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: “Это — Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным “Никогда”,
Страшным криком: “Никогда”.
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я — один, на бархат алый — та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, —
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: “Прости, мученье,
Это Бог послал забвенье о Леноре навсегда!”
Каркнул Ворон: “Никогда”.
И вскричал я в скорби страстной: “Птица ты — иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?”
Каркнул Ворон: “Никогда”.
“Ты пророк, — вскричал я, — вещий! Птица ты — иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, — Богом, скрытым навсегда, —
Заклинаю, умоляя, мне сказать — в пределах рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?”
Каркнул Ворон: “Никогда”.
И воскликнул я, вставая: “Прочь отсюда, птицы злая!
Ты из царства тьмы и бури, — уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу — один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь — всегда!”
Каркнул Ворон: “Никогда”.
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно демон полусонный.
Свет струится, тень ложится, — на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда,
Не восстанет — никогда!
Всякого, кто начинает читать стихи Эдгара По, поразит постоянство мотива смерти. Это его знаменитые произведения “Город у моря”, “Спящая”, “Линор”, “Улялюм”, “Червь-победитель” и другие. К их числу относится и “Ворон”, наполненный тоской по умершей подруге.
Многие поэты-романтики обращались к этой теме, однако только у Э. По мы находим такую сосредоточенность и постоянство на теме смерти. Помимо влияния литературной моды здесь сказалось и личное, субъективное состояние поэта. В его стихах мы то и дело сталкиваемся не просто с горем, тоской, печалью – естественной эмоциональной реакцией героя, потерявшего возлюбленную, но именно с душевной, психологической зависимостью от темы смерти, от которой он не хочет или не может освободиться. Мертвые держат живых цепкой хваткой, как Ленора держит лирического героя “Ворона”, не позволяя ему забыть себя и начать новую жизнь:
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted — nevermore!
В этих строчках проступает образная идея души, порабощенной прошлым, неспособной уйти из вчерашнего дня в сегодняшний, а тем более в завтрашний.
Среди причин, обусловивших постоянную тягу По к мотивам смерти, важное место занимает сама сущность его поэзии. Главной целью своей поэзии поэт считал душевное волнение, которое должно передаться и охватить читателя; источником таких волнений обычно бывают те события человеческой жизни, которые обладают наиболее мощным воздействием: это, по мнению романтиков, любовь и смерть. Не случайно в стихах Э. По речь идет об утрате любимого существа.