Что касается роли народа и личности в истории, то решение этого вопроса особенно сильно засорено марксистко-ленинским литературоведением. Толстого, как уже говорилось, часто обвиняли в историческом фатализме (взгляд, согласно которому исход исторических событий заранее предрешен). Но это несправедливо Толстой настаивал лишь на том, что законы истории скрыты от индивидуального человеческого разума. Его взгляд на эту проблему очень точно выражает известное четверостишие Тютчева (1866 - опять время работы над "Войной и миром"):
"Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить".
Для марксизма не решающее значение народных масс как двигателя истории и неспособность личности повлиять на историю иначе, кроме как пристроившись в хвосте этих масс, было непреложным законом. Однако иллюстрировать этот "закон" материалом военных эпизодов "Войны и мира" затруднительно. В своей эпопее Толстой подхватывает эстафету исторических взглядов Карамзина и Пушкина. Оба они чрезвычайно убедительно показали в своих произведениях (Карамзин в "Истории государства Российского"), что, выражаясь словами Пушкина, случай - мощное орудие Провиденья, т.е. судьбы. Именно через случайное действуют закономерное и необходимое, да и таковыми они признаются лишь задним числом, после своего действия. И носителем случайности оказывается личность: Наполеон, перевернувший судьбы всей Европы, Тушин, повернувший ход Шенграбенского сражения. То есть, перефразируя известную поговорку, можно сказать, что если бы Наполеона не было, его стоило бы выдумать, примерно так же, как "выдумал" своего Тушина Толстой.