Жанровый синтез в "Освобождении Толстого" соотносится с межродовым взаимопроникновением эпического и лирического элементов. Эпичны здесь наличие "сюжетов", получающих религиозно-философское освещение; подобие объективно-повествовательной манеры. Однако непосредственные сюжетные связи оказываются все-таки вторичными - глубинные "сцепления" между событиями уходят корнями в лирико-медитативную сферу, где почти невидимыми становятся грани, разделяющие "субъект" и "объект" изображения. Более того, лирический элемент ощутим и в тональности авторской речи, ее повышенной выразительности (изобилие вопросов, восклицаний и т.д.), доходящей во многих местах до экстатической напряженности. Синтез эпоса и лирики в бунинском эссе открывал широкие возможности обобщения: один жест, одна реплика, одна дневниковая запись, пропущенные сквозь призму авторской субъективности, вели к онтологическому знанию о личности и мире.
Интересной реализацией эссеистского жанра стала в творчестве Бунина и незавершенная книга "О Чехове".
Внешней канвой эссе явилось воссоздание жизненного пути Чехова, характеристика его отдельных эпизодов. За обманчиво "объективным" повествованием о первых встречах двух писателей в середине 1890-х гг. в Москве, Ялте проступают таинственные черты внутреннего "склада" Чехова, которые в потоке бунинских интуиций обретают отчетливую связь с аспектами наследственности и Прапамяти.
По мере развертывания повествования в суждениях Бунина о Чехове все ярче обнаруживаются свойства творческой личности автора, стремящегося дать итоговую оценку своих отношений с классикой. Бунин акцентирует внимание на глубине собственных связей с Чеховым, что и становится доминирующим углом зрения на все изображаемое. Вспоминая о начале чеховского пути в литературе с работы в юмористических журналах, Бунин усматривает здесь истоки движения к экспрессивной сжатости прозаической формы - общей для обоих художников: "Писание... в "Будильниках", "Зрителях", "Осколках" - научило его маленькому рассказу: извольте не переступить ста строк!" И тут же автор добавляет - о себе: "Меня научили краткости стихи" (149).
Глубинным основанием родства Бунина с Чеховым и как следствие - лирической близости автора и "героя" эссе - предстает в книге антиномизм мироощущения. В творческом темпераменте Чехова Бунин неоднократно выделяет свойственное и ему соединение внешней "сдержанности" (156), "совсем особой холодности" с "силой восприимчивости", затаенной страстностью натуры. Более того, у Чехова, как и самого Бунина, антиномизм, знаменующий удивление перед загадкой жизни, становится модусом осмысления онтологических проблем.
Разговор о Чехове стал для Бунина и очередным поводом высказать свое неприятие "декандентов", модернистов, хотя степень полярности Чехова и "нового искусства" Серебряного века автор все же изрядно абсолютизирует. С другой стороны, упоминание о "модерности" самого Бунина относительно классических принципов письма, например, в плане организации повествования, функций детали и ее соотношения с сюжетом, звучит в произведении из уст Чехова: "Писал ли я Вам насчет "Сосен"? - Это очень ново, очень свежо и очень хорошо, только слишком компактно, вроде сгущенного бульона" (179). Очевидно, что в бунинском эссе просматривается диалектика авторской самоидентификации в отношении и к классической традиции, и к новейшим чертам художественного мышления.
Таким образом, в "Освобождении Толстого" и эссе "О Чехове" художественная структура насквозь лирична: именно авторская личность, осмысляющая себя в соотнесенности с культурным хронотопом прошлого и настоящего, выступает как ядро эссе. И именно "позиция" Бунина относительно "героев" этих эссе, их философских и эстетических воззрений, предопределяет жанровую специфику данных произведений, близкую во многом модернистской эссеистике.