Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает
И огнь сокрытый и глухой
Слова и строки пожирает -
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом,
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..
О небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле -
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы - и погас!
Подобные мистические переживания могли быть прочувствованы Тютчевым только на волне увлечения античным пантеизмом, воспринятым через посредство немецкого романтизма и натурфилософии Шеллинга.
Сразу надо сказать, что мотивы и идеи были общие для всей немецкой поэзии, и поэтому трудно говорить, что Тютчев позаимствовал тот или иной мотив у конкретного поэта. К одному стихотворению часто можно усмотреть сразу несколько параллелей. Поэтому мы скорее намечаем основные вехи, чтобы показать, насколько Тютчев в целом находился в русле немецкой поэзии.
Увлечение Тютчева немецким романтизмом неотделимо от увлечения его творчеством и идеями классиков – Шиллера и Гете. У Гете Тютчев перенял не только основные положения философии, но и сам жанр философского фрагмента, как правило двухчастного по своей структуре, где в первой части описывается конкретный образ, из которого во второй затем выводится масштабное философское обобщение. После 1925 года Тютчев пишет целую серию стихов, написанных из 2 катренов, как и настоящие – Gelegenheitsdichtungen Гете ("Смотри, как на речном проторе…", "Как над горячею золой…", "Как дымный столб светлеет в вышина!..", "Фонтан" и т.д.). Усваивается Тютчевым и гетевские интонации: философического раздумья и неожиданного риторически пафосного обобщения. Тяготение Тютчева к афористической форме объясняется и романтическим культом интуитивного и рационального, невыразимого в словах, откуда проистекает и знаменитое утверждение: "Мысль изреченная есть ложь".
Тютчев очень много переводил Гете: (перевел весь первый акт "Фауста", который считал лучшим своим сочинением, но потом нечаянно сжег, осталось несколько отрывков: среди них беседа Фауста с Духом Земли), "Приветствие духа", "Ты знаешь край…", "Кто с хлебом слез своих не ел…", Из "Эгмонта", "Ночные мысли", "Из Западно-Восточного дивана" ("Запад, Норд и Юг в крушенье…"), "Певец", "Заветный кубок". Одним из самых знаменитых его переводов является гимн любви из драмы "Эгмонт", неповторимый и практически непереводимый из-за его тонкого, неуловимого ритма, музыкального перепева слов и созвучий. И Тютчев сохранил его легкость:
Freudvoll
Und leidvoll,
Gedankenvoll sein, Langen
Und bangen
In schwebender Pein,
Himmelhoch jauchzend,
Zum Tode betrübt —
Glücklich allein
Ist die Seele, die liebt.
ИЗ "ЭГМОНТА" ГЕТЕ
Радость и горе в живом упоеньи,
Думы и сердце в вечном волненьи,
В небе ликуя, томясь на земли,
Страcтно ликующей,
Страстно тоскующей,
Жизни блаженство в одной лишь любви...
1870
Многозначна и показательна и перекличка отдельных образов в стихах Тютчева и Гете. Так, важную философскую нагрузку в стихах Гете несет на себе образ воды, предположим, в "Песни о Магомете" и "Песни духов над водами" – в символическое значение воды и ее сравнение с человеческой душой.
Душа человека
Волнам подобна:
С неба нисходит,
Стремится к небу;
И снова должна
К земле обратиться,
Вечной премене
Обречена:
<...> Ветер, волнам
Милый любовник,—
Гонит из глуби
Пенные груды .
<...>
Воде ты подобна,
Душа человека,
Судьба человека
Подобна ветрам! (Перевод мой – А.К.)[7]
Уподобление человеческой души волне мы найдем в стихотворении Тютчева "Волна и дума": "Дума за думой, волна за волной – / Два проявленья стихии одной: /В сердце ли тесном, в безбрежном ли море, /Здесь – в заключении, там – на просторе – /Тот же все вечный прибой и отбой, /Тот же все призрак тревожно-пустой".
В стихотворении "Смотри, как на речном просторе…" — опять-таки душа человека связывается с водой. Правда, теперь она сравнивается с льдиной, исчезающей во "всеобъемлющем море", но логика и модель философской мысли та же, что и у Гете: отрицается субстанциональность и бессмертие человеческого я. Его твердые границы — одна лишь видимость и условность, в природе его — текучесть и бесформенная зыбкость. отделенное от природы существование человека. – призрачно. Неизбежно его возвращение в материнское природное лоно, в праматерию, источник всего живого, с растворением в нем без остатка (здесь мы находим уже прямые пересечения с философией Шопенгауэра).
Вслед за Гете, Тютчев декларирует подчинение человека вечным, непреложным и загадочным законам природы, равнодушной к судьбе любого своего порождения, будь то растение или человек, "венец творения", равно ничтожный перед величием ее совершенной гармонии. Поэтому восхищение природой зачастую сопряжено у Тютчева с ужасом перед ней:
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих - лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной. ("От жизни той, что бушевала здесь …")
Разнообразие в единстве и покой вечно повторяющегося движения видел в природе и Гете, стоически принимая подвластность им человека:
В безбрежном мире раствориться,
С собой навеки распроститься
В ущерб не будет никому.
Не знать страстей, горячей боли,
Всевластия суровой воли —
Людскому ль не мечтать уму?
<...> Пусть длятся древние боренья!
Возникновенья, измененья —
Лишь нам порой не уследить.
Повсюду вечность шевелится,
И все к небытию стремится,
Чтоб бытию причастным быть. ("ОДНО И ВСЕ")
Обожествление природы, поклонение ей тесно связано у Гете с его увлечением искусством и культурой Древней Греции. Отсюда же берут свое происхождение многочисленные образы античной мифологии, часто встречающиеся в поэзии Тютчева. ("Ветреная Геба", "Зевесов орел", "великий Пан").
На смерть Гете Тютчев отозвался проникновенным стихотворением-некрологом, в котором называл его высшим гением человечества, единственным, кто проник в тайны природы. Из контекста тютчевского творчества понятно, насколько многозначителен был для поэта подобный отзыв:
На древе человечества высоком
Ты лучшим был его листом,
Воспитанный его чистейшим соком,
Развит чистейшим солнечным лучом!
С его великою душою
Созвучней всех, на нем ты трепетал!
Пророчески беседовал с грозою
Иль весело с зефирами играл!
Не менее важна была античная культура и для эстетики и мировоззрения Шиллера: полемизируя с христианством, он не уставал подчеркивать свое предпочтение античности – как религии красоты и радости, когда вся природа была одушевлена и обожествлена. В таких стихах, как "Боги Греции", "Гимн любви" "Нэния", "Дифирамб", "Певцы древнего мира" мир античности изображается Шиллером потерянным Золотым веком – в противоположность железному веку современности. Скорбной жизни людей противопоставляется Шиллером безмятежная и совершенная жизнь олимпийских богов – царство идеала, гармонии и вечной красоты.
Шиллер считал античность идеальной фазой человеческой истории, культурой, основанной на обожествлении природы и культе чистой красоты, и не уставал оплакивать в своих стихах сие пленительное и навсегда ушедшее время[8] . Но наиболее важным моментом в античном мировоззрении была для Шиллера, с одной стороны, очеловеченность богов, и с другой – возможность уподобления богам самих людей. Из мифологического контекста Шиллер переводит эту идею в философский (именно так осмысляется в стихотворении "Идеал и жизнь" миф о вознесении Геракла после смерти на Олимп). В стихотворении "Триумф любви" объединяющим началом между богами и людьми оказывается Любовь, осмысляемая как философская категория, близкая платоновскому эросу (см. диалоги "Пир", "Федр"). Рефреном этого гимна является ключевая формула:
Selig durch die Liebe
Götter – durch die Liebe
Menschen Göttern gleich!
Liebe macht den Himmel
Himmlischer – die Erde
Zu dem Himmelreich.
Блаженны в любви
Боги – а люди
В любви равны богам!
Любовь делает небо
Еще небесней, а землю –
– небесным царством.]9]
В нынешнее время познать блаженство олимпийцев, приобщиться к вечности может, по Шиллеру, лишь поэт-гений, возносясь до богов на крыльях искусства, что и является сюжетом стихотворения "Дифирамб".
Веселье живет лишь
В Зевеса чертоге,—
Вы с нектаром чашу
Мне дайте, о боги!
Дай ему чашу,
Геба! Поэту
Нектар возлей!
Очи омой ему чудной росою,
Да не трепещет пред Стикса волною,
Да просияет, как бог, меж людей! (пер. В.С. Печерина)