С 2008 года Дж. Уотсон в канун своего 80-летия начал работать советником вновь образованного института – Allen Institute for Brain Science (Сиэтл, штат Вашингтон). Ранее в январе 2007 г. он принял приглашение Л. Белеза, президента Фонда Champahmaud, стать главой научного совета (совещательного органа) Фонда и сформировать его по своему усмотрению.
Специально надо подчеркнуть его руководство Национальным центром исследования генома человека при Национальном институте здоровья (1989–1992).
Вряд ли стоит перечислять список наград и почетных званий, которых удостоен этот экстраординарный ученый. Однако о части наиболее престижных следует упомянуть (кроме Нобелевской премии): член Лондонского Королевского общества (1981), медаль Копли Лондонского Королевского общества (1993), медаль Менделя, член Датской академии наук и искусств, почетный член АН СССР (1989), медаль М.В. Ломоносова (1995), бесчисленные награды на родине (премия Альберта Ласкера – 1960, золотая медаль Джона Дж. Карти Национальной академии наук – 1971, Президентская медаль Свободы – 1977, медаль Беджамина Франклина за выдающиеся достижения в науке – 2001, и др.), наконец, звание почетного рыцаря Британской империи (2002).
Как особый знак уважения к заслугам ученого необходимо указать на секвенирование его собственного генома, осуществленное в 2007 году двумя компаниями: 454 Life Sciences и BCM Human Genome Sequencing Center.
Но нашелся и человек, который казался невосприимчивым к не по годам развитому интеллекту Уотсона и к его готовности к сотрудничеству. Это была Розалинда Франклин, известный специалист по рентгеновской кристаллографии. И Уотсон, и ее бывший коллега Морис Уилкинс, который разделил с Уотсоном и Криком Нобелевскую премию, описывали ее как "недружелюбную". В то же время Уотсон признается, что сам он никогда не стеснялся попросить совета, и пишет, что для каждого лучше "узнать имеющиеся недочеты, чем не иметь возможности перейти к следующей проблеме". Франклин, по-видимому, была не готова к критике и предпочитала работать над ДНК в изоляции, ревностно охраняя свои результаты. Уотсон отмечает, что "избегать конкурентов потому, что боишься раскрыть им слишком много, - опасный путь".
В закусочной, за сэндвичем с плавленым сыром и чашкой кофе со льдом, он вспоминает о своих отношениях с "Рози". "В ней, должно быть, было что-то от синдрома Аспергера, - негромко говорит он, - потому что она, казалось, совсем не смотрела на людей и всегда стремилась пройти мимо. Я думаю, что она толком не знала, чтo другие люди думают, и из-за этого оскорбляла их. Ее расспрашивали на каких-то ужасных собеседованиях в Совете медицинских исследований, и, по-моему, она после них плакала. Она была трудным человеком". Тут он смягчается: "Я всем говорю, что вместо того, чтобы сердиться на трудных людей, нужно понимать, что они не сами себя сделали такими. Это ужасно. И, по-моему, в науке происходит отбор на трудных людей, потому что все думают, что наука имеет дело с идеями, а не с людьми. Но если ты занимаешься наукой и понимаешь, что не можешь общаться с другими, ты оказываешься в крайне невыгодном положении".
Получение Нобелевской премии
В 1962 году Уотсон, Крик и Уилкинс получили Нобелевскую премию по физиологии и медицине, но к тому времени Франклин, чьи данные позволили сделать их открытие, уже умерла, в возрасте 37 лет, от рака яичников. Когда в 1968 году Уотсон описал "ДНК-гонку" и сообщил, что Уилкинс показал ему данные Франклин без ее ведома, и к тому же пренебрежительно отозвался о ее внешних данных, его подвергли резкой критике феминистки, возмущенные обстоятельствами, которые они сочли вопиющим проявлением половой дискриминации. Хотя премия по одной дисциплине может быть разделена между не более чем тремя лауреатами и хотя роль Франклин не осталась непризнанной, феминистки утверждали, что ее вклад намеренно принизили. Когда в интервью того времени Уотсона спросили, почему внешность женщины имеет значение, он ответил: "Потому что это важно". Эти слова, несомненно, восходят к убеждениям его благовоспитанных наставников ранних лет, когда манеры имели значение и недоброжелательность "была просто недопустимым стилем поведения". Его "старомодные" идеалы проявляются время от времени и сегодня. Он описывает жену Макса Дельбрюка, Мэнни, как весьма привлекательную, но "не такую, на какой ему стоило бы жениться", добавляя, что она ужасно готовила и никогда не интересовалась ни участием в приемах, ни поиском спонсоров, что подобало бы жене университетского президента. Он также не раз говорит о своем неодобрении женщин, которые превращают мужчин в "женоподобных", то есть "мужчин, которым не хватает смелости ничего сказать, - это никуда не годится!"
Последствия всего
С феминистками у него всегда проблемы. Помню, как он подошел ко мне в тот день, когда, десять лет назад, в одной британской газете появился заголовок: "Делать аборт, если у ребенка гомосексуальные гены, - говорит нобелевский лауреат". Широко раскрыв глаза, неожиданно напряженным голосом он сказал: "Что мне делать с прессой?" За обедом он снова вспоминает об этом инциденте. "Я говорил чисто гипотетически, - объясняет он. - Если гомосексуальность возможно выявить до рождения, может ли женщина сделать аборт? Я сказал, что она должна иметь на это право, потому что большинство женщин хотят иметь внуков, точка. Мы не можем это сделать, но это здравый смысл. В любом случае, - говорит он, устало качая головой, - это был плохой день, когда вышел тот заголовок. Я лишь выступал за свободу женщин иметь таких детей, каких им хочется, а не говорил о том, что правильно, а что неправильно".
Одна из его бывших учениц, известный биолог и убежденная феминистка, возмущена тем, как он описал ее в своей книге. Он пишет, что она "пулей вылетела из аудитории", когда бывший президент Гарварда Лари Саммерс выступил со своей печально знаменитой лекцией, где предположил, что меньшая доля женщин, чем мужчин, на штатных научных должностях в университетах может быть следствием, в числе прочего, врожденных различий между полами - теория "непопулярная, хотя едва ли необоснованная", отмечает Уотсон. "Она может критиковать мужчин, но и мужчины могут критиковать женщин, - говорит он. - Меня все время критикуют, и я принимаю это как должное. Если ты участвуешь в общественной жизни, то неизбежно становишься объектом критики". Что же до вопроса о равенстве полов, то он замечает: "Меня заботит только настоящая наука". Однако он с радостью признается, что ценит красивую улыбку или внешние данные в сочетании с подходящей одеждой. Сложно не заметить его любовь к прекрасному: картинки, стеклянные скульптурки и его элегантная жена Лиз, которая на 20 лет его моложе. Однажды в молодости он сказал: "Почти все, что я когда-либо делал, даже в науке, я делал в надежде встретить симпатичную девушку". Но когда речь заходит о науке, он выглядит совершенно беспристрастным. Он признает, что Розалинда Франклин первой увидела бы двойную спираль, "если бы сочла уместным принять участие в соревновании по созданию моделей и могла бы взаимодействовать с другими учеными", и упоминает особо, что одна из его учениц, которую он "вполне поощрял" к научной карьере и которая стала известным профессором-биологом, называет его "первым подлинным борцом за права женщин в науке". По ходу нашего разговора кто-то замечает, что другая бывшая его ученица плохо заботилась о личной гигиене. Он решительно качает головой и вступается за нее: "Нет! Она обладала незаурядным интеллектом".
Его второй вклад в историю - это, несомненно, лаборатория. Когда он стал ее директором в 1967 году в возрасте 39 лет, это было дряхлеющее учреждение, чей вклад в науку был на тот момент близок к нулю. Сегодня это один из ведущих мировых центров генетических исследований. Ее бюджет за прошлый год составил впечатляющую сумму: 115 400 000 долларов. Уотсон считает, что успех пришел оттого, что были выбраны правильные цели - "важные и вместе с тем достижимые". Гордится ли он своим детищем? "Да, я всегда хотел, чтобы все, что мы делаем, было в пятерке лучших в мире. Но я добился этого только поощрением и убеждением людей в том, что они достаточно хороши, чтобы сделать что-то очень хорошее и следить за тем, чтобы не растрачивать свою жизнь на маловажные цели". Он говорит, что лаборатория Колд Спринг Харбор не выжила бы, если бы в ней занимались неинтересной наукой. "Наука должна быть необыкновенной, иначе - смерть".
Любовь и семья
Когда он стал директором, он одновременно работал профессором в Гарварде. В 39 лет он увлекся рэдклифской второкурсницей Элизабет Льюис (Elizabeth Lewis), своей молодой ассистенткой в университете. В итоге молниеносного романа он написал своему близкому другу знаменательную открытку со словами: "Девятнадцатилетняя стала моей". Пока я сижу в простой кухне в доме Уотсонов, сюда влетает Лиз с букетом подсолнухов в руках - "чтобы сделать зал веселее, они такие симпатичные". Черноволосая красавица с широко посаженными глазами и ослепительной улыбкой, от которой, говорит Уотсон, "я всегда чувствую себя хорошо". Несомненно, ее интеллект и поддержка сыграли не последнюю роль в успехе лаборатории. Возвращаясь поздно вечером из лаборатории, я нередко натыкалась на небольшие подарки и записки от Лиз на ступенях, ведущих в нашу пристройку, - например, своевременные напоминания о вечеринке в выходные. Я вскоре обнаружила, что Уотсоны никогда не перестают работать. Дом был все время полон богатых спонсоров и потенциальных жертвователей. В те времена я ничего не знала о вопросах финансирования, но теперь понимаю, что для того, чтобы "привлечь исследователей" на работу в новых зданиях, понадобится еще около ста миллионов долларов сверх расходов на строительство. В поисках спонсоров Джим применяет такую же абсолютно непосредственную тактику, как и во всем остальном. Он пишет: "Ничто не привлекает деньги так, как поиски способов излечения от ужасной болезни".