В “Дневнике писателя” мы находим: “Они прямо объявляют, что для себя ничего не хотят, а работают лишь для человечества, хотят добиться нового строя вещей для счастья человечества. Но тут их ждет буржуа на довольно твердой почве и им прямо ставит на вид, что они хотят заставить его стать братом пролетариата и поделить с ним имение кровью и палкой. Несмотря на то, что это довольно похоже на правду, коноводы отвечают им, что они вовсе не считают их способными стать братьями народу... вы сто миллионов обреченных к истреблению голов, и с вами покончено, для счастья человечества (XXIII, 63). Однако несостоятельность этого научно - атеистического способа устранения жизни человечества обнаружится слишком скоро и чересчур явно: “Начав возводить свою “вавилонскую башню” без Бога и без всякой религии, человек кончит “антропафагею”, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою” (XXIII, 269). Поэтому отец лжи создает для человека соблазн более утонченный: лжебога и ложную религию так, чтобы совесть человека была усыплена мнимым согласием с заветами Бога. Следуя “великому” уму, Великий Инквизитор, объявляет, что “Ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе...” “Вместо твердого древнего закона свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ перед собою” (XIV, 277).
Ты обещал им хлеб небесный, но, вытворяю опять, может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагодарного людского племени с земным? И если за тобою во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами..., которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Или тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленного, как песок морской, слабых, но любящих Тебя должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые.”(1. XIV,275-276)
Итак, перед нами великий гуманист, восставший не только против Бога, но и против всех ценностных критериев, присущих христианству, отвергающий весь миропорядок, созданный Богом во имя любви к человечеству, и решивший “исправить подвиг” Христа.
Он не требует от человека величия духа, поднятия на себя креста Господня, свободного подвига. За то и обещает он человеку не бесконечное блаженство обладания абсолютным добром, а “тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы.” (XIV, 282) “Неужели мы не любили человечество, столь смиренно сознав его бессилие, с любовью облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения?”(XIV, 281).
Здесь мы видим гордый замысел дьявола (хотя Иван и не акцентирует внимание пока еще на этом определении, а лишь употребляет “с ним”), создать свое царство, лучшее, чем мир Божий. Мотивируется он не неизменной завистью (хотя и подсознательной), а мнимой любовью к добру. Бунт Ивана происходит в сотворении своего ценностного мира, так как нигилизм - отрицание прежнего мира, прежних ценностей. Но как замечает Лосский, “Всякая попытка созидания, если она, хотя бы временно, ведет к устранению какого-то царства, возможна не иначе как путем использования бытия уже сотворенного Богом, и принципов жизни, заповедных им, взятых, однако, не в абсолютной широте, а в такой относительности, которая искажает их основную цель и ведет в результате не к полноте бытия царства Божия, а к умалению и стеснению бытия”[51].
Путь дьявола насквозь пропитан лживостью. На словах и в средствах добро, а в конечном - зло. Или в конечном - добро, а в средствах - злою Сам Иисус Христос говорит: Он лжец и отец лжи”[52].
Случаен ли выбор Достоевским образа - символа, того, на чью сторону встает Инквизитор? Конечно, это неслучайно, ибо в произведении не может быть ничего не замеченным, ничего, чтобы не несло на себе идейную нагрузку. Также и эпитет - Великий как бы приравнивает значимость инквизитора к Богу, происходит идейная подмена. Для Достоевского идеал этический и эстетический - Христос, отсюда можно вывести, что все, не соответствующее идеалу писателя, противостоящее ему, находящееся в оппозиции к нему, обозначается “сатаной”. Идеи вступают в противоборство и получают свое воплощение в образе Бога и сатаны. Вроде бы, Инквизитор хочет добра людям, все это он делает из сострадания, очень похоже на утопические идеи Маркса, о чем речь пойдет впереди. Идеи, которым суждено было сыграть жестокую роль в жизни целых обществ. Мог ли знать об этом Достоевский? Мы утверждаем да, знал и предчувствовал, и предупреждал. Только ли с идеей всеобщего равенства путем временного закабаления был знаком Достоевский, только ли ее подвергает оценке? “Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончают тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет, а извлекший меч погибнет мечом.” (XXIII, 340).
Достоевский не только предупреждает о невозможности объединиться силой, но и о убийственной замене Бога - человекобогом, о идее “сверхчеловека”. Достоевского иногда называют первым, кто поставил проблему “сверхчеловека”, но это несправедливо. Как считает Фридлендер, он лишь показал ее последствия, ибо знал о ней из драм Шиллера, поэм Байрона, произведений Пушкина, романов Бальзака, Гофмана. Мотивы индивидуалистического “титанизма”, образ личности, одиноко и дерзко восстающий против освященных веками авторитетов и смиренных моральных предрассудков “толпы”, имели весьма широкое хождение также в философии первой половины XIX века от Карлейля до Макса Штирнера. Поэтому в поэме “Великий Инквизитор” органично сплелись идеи не только марксизма, но и ницшеанства, философии абсурда.
Подобно Заратустре, Инквизитор провозглашает неравенство людей, их деление на “высших” и “низших”. “Высшие” приближаются к богам, ибо несут на себе бремя управления “стадом.”
Два героя заявляют, что свобода для “стада” лишь тяжкое бремя.
Иван в своем нигилистическом бунте идет дальше, подобно нигилистическим философам, объявляя, наконец, что “все позволено.”
Если бессмертия нет и бытие не имеет смысла, нет также и объективной нравственности, - заключает Иван. Четкое следствие из всего этого звучит буквально: “Все дозволено!” Как пишет Лаут, так как объективного нравственного закона не существует, не может быть ни проступков, ни преступлений. Любое действие, внушенное моим духом как полезное, есть благо для меня, если оно ведет к моему удовольствию, будь то даже людоедство. Каждый может спокойно распоряжаться жизнью и смертью другого, каждому позволено желать смерти ближнего, если она ему полезна или угодна, - вот вывод Ивана, сделанный из смерти Бога у бессмысленности мира. Знаменитое ницшеанское “все позволено!” Как логический вывод из нигилистического определения мира. Что же понимается под нигилизмом в XX веке? Где его истоки? Верно ли Достоевский определил это явление?
Нигилизм (от лат. ничто) - в широком смысле слова социально-нравственное явление, выражающееся в отрицании общепринятых ценностей: идеалов, моральной норме, культуры. Впервые появившейся у Ф. Якоби понятие, но в своем действительно культурно-историческом значении оно выступает у Ницше, который определил нигилизм: “Что обозначает нигилизм? То, что высшие ценности теряют свою ценность. Нет ответа на вопрос “зачем?”[53]
Непосредственной причиной, вызвавшей нигилизм, является согласно Ницше, “обезбожение мира”, разложение христианской религии. “Бог умер” говорит Ницше. И его смерть тотчас обнаружила, что весь тот нравственный миропорядок, который покоился на религиозном основании, потерял свою опору: оказалось, что сам человек создал этот миропорядок, а стало быть, сам же человек может и разрушить его. Однако разложение религиозного сознания является по Ницше лишь непосредственной причиной нигилистического умонастроения. Более глубокий источник - в самой христианской религии, которая расколола мир на потусторонний - истинный, и посюсторонний - неистинный. После того, как обнаруживается “искусственный характер” этого высшего мира, нам остается только один “отвергнутый” мир, и это высшее разочарование ставится ему в счет его негодности. Покончить с христианством - с его “делением мира на бытие и смысл” - значит согласно Ницше “покончить и с нигилизмом, что приведет к торжеству новой эры, эры “сверхчеловека”, для которого нет больше добра и зла”, ибо нет раздвоенности мира.
То же духовное явление отметил и Кьеркегор, назвав его “отчаянием”. Однако Кьеркегор видит кризис мировоззрения в отсутствии подлинного христианского мировоззрения. “Отчаяние” Кьеркегора парализует человека, ибо в этом состоянии обнаруживается, что вся действительность не имеет смысла. Однако Кьеркегор видит источник “отчаяния” - в “эстетическом” мироощущении (природное в противоположность нравственному; языческое - истинно христианскому). В рамках “эстетического”, т.е. “природного” отношения к жизни, по Кьеркегору, не может быть поставлен вопрос о свободе, ибо “эстетик”, делающий основным мотивом своего поведения эстетическое наслаждение, лишь теряет себя и в результате приходит к выводу, что все есть отчаяние.
В современной западной философии проблема нигилизма разрабатывается прежде всего в экзистенциализме, особенно Хайдеггером. Во французском экзистенциализме проблема нигилизма рассматривается как проблема абсурдности существования и наиболее подробно проанализирована Камю, именно поэтому мы стараемся разобраться в проблеме нигилизма и бунта, учитывая его позиции.
В главе “Абсолютное утверждение” Камю рассматривает стадию бунта, когда доведена до предела : ”мораль - это последняя ипостась Бога, которую необходимо разрушить, перед тем как отстроить заново. Бога тогда уже нет, и он уже не является гарантом нашего бытия; человеку надо решиться действовать, чтобы быть”, - так рассуждает бунтарь, который находится на этапе нигилистического бунта. Так рассуждает герой Достоевского. Но не только он, и в этом поразительное видение художника.