Фуше прибыл в Лион 10 ноября 1793 г., неделей позже, чем Колло. Расправы с мятежниками начались еще до его появления в городе; продолжались они и после приезда Фуше. Сам он “с душевной скорбью” вспоминал: “Будучи с миссией в департаментах, вынужденный пользоваться языком времени и подчиняться силе обстоятельств, я увидел себя принужденным применить закон против “подозрительных”. Этот закон декретировал массовые аресты священников и аристократов… Закон декретировал суровые наказания… столь же безнравственные, сколь и варварские”. Запоздалое раскаяние. Комиссары лионской миссии “выработали” новый вид казней:
“Для того, чтобы сделать их осуществление более быстрым и более впечатляющим в глазах людей, – деловито рассуждали они, – осужденных надо связывать друг с другом и располагать рядами, по которым будет стрелять пушка, заряженная картечью. Взводы республиканцев будут поставлены на некотором расстоянии от них, чтобы немедленно добить тех, кто уцелел от артиллерийского огня”.
С начала декабря 1793 г. началось практическое осуществление “идеи”. На первом же своем заседании трибунал семи, созданный Колло и Фуше, вынес 64 смертных приговора. Осужденных расстреляли из пушек на равнине Бротто. “Какое удовлетворение для республиканца должным образом исполнить свои обязанности!” – писал в Париж Морису Дюпле Колло д’Эрбуа. На второй день “работы” из 248 обвиняемых трибунал приговорил к смерти 211 человек. Опять в дело были пущены пушки. Комиссары не забывали и о традиционном средстве расправы – гильотине. По чьему-то предложению от нее была прокопана канавка для стока крови в фонтан.
С наступлением зимы 1794 г. в Париже все сильнее нарастала политическая напряженность. Дантонисты и эбертисты подвергали ожесточенным нападкам политику революционного правительства. В итоге оно вынуждено было перейти в наступление. “Внутренние враги французского народа разделились на две враждебные партии, – говорил Робеспьер, выступая в Конвенте 5 февраля 1794 г. – Они двигаются… к одной и той же цели: эта цель – дезорганизация народного правительства, гибель Конвента, т.е. торжество тирании”.
Фуше оказался в весьма затруднительном положении. Во многом ориентируясь в своей деятельности на Коммуну и на эбертистов, он тем самым связал себя с ними. Это привело к новому обострению его отношений с Робеспьером. Друзья “Неподкупного” направили в Париж письма, обвинявшие проконсула в преследовании патриотов. Робеспьер, выступая в якобинском клубе, повторил выдвинутые против Фуше обвинения. Гражданин Фуше нанес ответный удар, закрыв 26 марта Якобинский клуб в Лионе под тем предлогом, что там собирается “толпа людей, желающих заменить правительственную власть анархией и федерализмом”. Это не прошло для него даром. 30 марта 1794 г. курьер Комитета общественного спасения привез Фуше приказ за подписью Робеспьера, отменявший все распоряжения проконсула по поводу Якобинского клуба и требовавший его приезда для отчета в Париж.
ЗАГОВОРЩИК
Фуше возвратился в Париж 5 апреля 1794 г. – в день казни Дантона и его сторонников. 8 апреля он отчитался о своей деятельности в Лионе перед членами Якобинского клуба, заявив, что действовал честно, но твердо. Когда кто-то из членов клуба хотел выступить против Фуше, Робеспьер остановил его и даже слегка похвалил представителя народа за его “неполный (?!) отчет”.
В деятельности Фуше наступило временное затишье. 13 апреля был казнен “друг” Жозефа Шометт. Характеризуя ситуацию, сложившуюся в Париже весной-летом 1794 г., Фуше писал: “Гильотина была единственным орудием правительства. Подозрительность и недоверчивость терзали сердце каждого; ужас господствовал надо всеми. Только один-единственный человек в Конвенте, казалось, пользовался непоколебимой популярностью: это был Робеспьер… полный гордыни и хитрости”. Фуше чувствовал, что недалек тот час, когда “друг Максимилиан” сведет с ним счеты, и решил не дожидаться этого часа. Исподволь, тайно он начал плести заговор с целью устранения “тирана”. В него включались все новые и новые лица. Вскоре о нем стало известно Комитету общественной безопасности.
13 июня 1794 г. Робеспьер потребовал ареста заговорщиков. Среди прочих был назван и Фуше. Жозефу удалось тайно исчезнуть, и затем в течение шести недель он каждую ночь менял свое местопребывание, не прекращая при этом деятельности против “Неподкупного”. Он сумел вовлечь в заговор 10 депутатов Конвента, некоторых членов обоих правительственных комитетов – Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности. Заговор расширялся, и скрыть планы заговорщиков было невозможно.
В июле Робеспьер потребовал, чтобы Фуше явился в Якобинский клуб и дал отчет о своем поведении. Но Фуше не пришел. Вскоре после того, как было перехвачено его письмо к сестре, в котором Жозеф делился с ней планами своей заговорщической деятельности, он был по настоянию Робеспьера изгнан из Якобинского клуба, что по тем временам означало занесение его имени в проскрипционный список.
Есть сведения о том, что за день до переворота 9 термидора Фуше встречался с Робеспьером на квартире у Колло д’Эрбуа. По словам Фуше, Робеспьер говорил в примирительном тоне и заявил, что он не хочет ссориться с прежними друзьями и желает добром разрешить имеющиеся разногласия. Но “непреклонный” Фуше якобы сказал, что он “не договаривается с тиранами”, и с этими словами покинул своего “уничтоженного” противника. Вероятно, этот “рассказ” о героическом единоборстве с “Максимилианом I” был позднейшей выдумкой самого Фуше. Если же предположить, что встреча Робеспьера и Фуше действительно произошла, то “просителем” был, по-видимому, не Максимилиан, а Жозеф.
9 термидора (27 июля) 1794 г. рано поутру Фуше явился в Тюильри, где переговорил с представителями двух комитетов. Он уверил заговорщиков, что на их стороне большинство депутатов Конвента, и призвал держаться твердо. Незадолго до полудня Жозеф покинул дворец. В полдень началось заседание Конвента. Заговорщики победили. Якобинская диктатура пала. Власть перешла в руки термидорианцев, представлявших собой единство только до тех пор, пока их объединял общий страх перед Робеспьером. Как только это “объединяющее начало” исчезло с казнью Робеспьера и его сторонников (28 июля), среди “тираноборцев” сразу же обозначились резко противоположные тенденции. Часть термидорианцев заняла умеренные позиции, другая же, наоборот, требовала расправ, ужесточения террора в стране.
Фуше первое время был в растерянности, не зная, “на кого поставить”. Но вскоре он предпринял отчаянные усилия удержаться на поверхности, стремясь угодить всем. На некоторое время такая эквилибристика помогла ему, тем более что все репрессии 1793-1794 гг. можно было списать на счет “короля Максимилиана”. Фуше был восстановлен в Якобинском клубе. Однако с течением времени его положение становилось все более и более шатким. Один за другим появлялись памфлеты, прямо метившие в “палача Лиона”: “Охвостье Робеспьера”, “Крик мщения лионцев против Колло д’Эрбуа и Фуше” и др.
Именно тогда-то, в конце 1794-начале 1795 г., происходит невероятное, на первый взгляд, сближение Фуше с Гракхом Бабефом. Сохранились письма “Трибуна народа” к Фуше, но пока не обнаружено ни одного ответа Фуше Бабефу. Из писем Бабефа очевидно, что он считал Фуше монтаньяром, борцом против термидорианских реакционеров. “Трибун народа” почтительно называл Фуше “другом” и выражал опасение, не оказался ли он под ударом после поражения жерминальского народного восстания в Париже. “Союз” Фуше с Бабефом несомненно существовал. Его можно объяснить стремлением последнего “связаться с людьми, известными своими крайне левыми убеждениями и республиканской решительностью”. Для Фуше Бабеф являлся ценным партнером, так как его газета “Трибуна народа” уже приобрела политический вес и могла стать мощным оружием против обнаглевшей реакции. Не вызывает сомнений, что Фуше каким-то образом принимал участие в издании газеты Бабефа. Скорее всего, как своеобразный редактор, к мнению которого Бабеф склонен был прислушиваться.
“Дружба” Фуше с Бабефом оборвалась столь же внезапно, сколь внезапно началась. Им было не по пути. В №35 “Трибуны народа”, вышедшем 8 ноября 1795 г., Бабеф дает самую первую и, возможно, самую точную характеристику своему недавнему “союзнику”: “Ты, – обращается он к Фуше, – в сношениях и с теми, кто за, и с теми, кто против. Ты вкрадываешься во все партии. Ты не высказывался в моменты опасности. Ты удержался на поверхности при всех проскрипциях и только иногда делал вид, что тебя преследуют: люди не знают, что о тебе думать”.
Но эта характеристика появится позже. Тем временем кампания против “убийц” достигла апогея. 9 августа 1795 г. Конвент обсудил деятельность Фуше в Лионе и приказал арестовать “героя 9 термидора”. Но он вновь исчез, и в тюрьме так и не побывал. Фуше исключили из состава Конвента. “Почти год я был жертвой всех видов оскорблений и отвратительных гонений”, – писал Жозеф позже.
Роялистский мятеж 9 октября 1795 г. вновь резко качнул термидорианский Конвент влево. “Охота на убийц” сменилась преследованием сторонников монархии. Во Франции утвердился режим Директории. В этих условиях Фуше не только смог покинуть свое убежище, но и получил должность правительственного агента из рук директора Барраса. В его компетенцию вошли сбор и отправление в армию дезертиров и граждан первого призыва. Это было малоприбыльным и малопочетным занятием.