Жанр краеведческой книги «Высоцкий в Троицке» [23] ее автор-составитель К.П. Рязанов обозначил как «журналистское исследование». Эмоциональность и субъективность, столь уместные в мемуарной книге Д. Карапетяна, здесь отсутствуют. А господствует, напротив, строгая объективность, стремление скрупулезно воссоздать картину нескольких приездов Высоцкого с концертами в последние годы жизни в подмосковный научный центр, отличавшийся насыщенной культурной жизнью (чему свидетель и автор этих строк, некоторое время живший в Троицке). В этом отношении книга К.П. Рязанова — образцовая. Опрошены свидетели, выявлены интересные документы, найдены фонограммы и фотоснимки. Все это включено в книгу — кстати, изящно, со вкусом, оформленную. Здесь же выясняются любопытные факты: например, дачно-садовый кооператив «Советский писатель», где на участке Э. Володарского был построен дом Высоцкого, находился официально в городской черте Троицка, и поэта в каком-то смысле можно назвать троичанином. Попутно устанавливаются даты выступлений Окуджавы в Троицке; приводятся сведения о посещении города Галичем (его концерт был, разумеется, домашним). Книгу дополняют исследования, заметки, интервью К. Рязанова о Высоцком и «вокруг» него. Некоторые из них связаны с судьбой журнала «Вагант», созданного К. Рязановым в 1989 г. [24] И хотя иной раз с литературоведческими замечаниями автора не соглашаешься (скажем, почему вдруг он решил, что олицетворение в поэзии — «редкий гость» (с. 172)? — у Есенина, например, оно встречается по нескольку раз едва ли не в каждом стихотворении), в целом и этот блок материалов удачно вписывается в книгу и расширяет горизонты ее основной темы.
Книги Д. Карапетяна, В. Батова и К. Рязанова — словно три возможных вектора биографического поиска. Между этими векторами оставалась, однако, ниша «золотой середины», такой книги о поэте, которая соединила бы документальную основательность, научную взвешенность и свободу литературного письма. И она появилась.
Книга Владимира Новикова, вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей»[25], стала предметом внимания уже года за два, за три до ее выхода в свет. О работе известного критика и литературоведа над романизированной биографией поэта не раз сообщалось в печати. Неравнодушный к Высоцкому читатель с нетерпением ждал ее, и книга его ожиданий не обманула.
«Жэзээловская» книга о писателе — жанр вообще очень непростой; не случайно специфика его не раз становилась предметом обсуждения. Одна из важнейших проблем в такой работе — соотношение фактической точности и литературного домысла, в популярной биографической книге необходимого. Как избежать натужно-искусственных пассажей типа «Х посмотрел на Y и подумал...»? (Откуда нам знать, о чем подумал, да и посмотрел ли...) У Вл. Новикова есть, кажется, два ключевых рецепта решения проблемы.
Во-первых, он следует известному тыняновскому принципу: «Где кончается документ — там я начинаю». Вот пример. В известной книге Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет» есть эпизод, в котором описана реакция Высоцкого на полные прилавки в Западном Берлине: «Как же так? Они ведь проиграли войну, и у них все есть, а мы победили, и у нас нет ничего! Нам нечего купить, в некоторых городах годами нет мяса...» [26] Более того — поэт «бледнеет как полотно», и его начинает рвать. Как выглядит эта сцена в книге Вл. Новикова? Цитируем: «Даже затошнило от возмущения, и он это перед Мариной слегка утрировал, разыграл театрально — ей понравилось, что он не поклонился колбасам, не затрепетал, как многие приезжающие из России» (с. 202). И впрямь: если понимать эпизод из книги Влади буквально, то поэт получается каким-то слишком уж наивным, что ли... Будто он знать не знал ничего о западном уровне жизни — ну прямо-таки герой собственной песни «Поездка в город», никак не могущий понять, что попал он не в обычный советский магазин, а в торгующую на валюту «Березку». Биограф же нашел тонкий ход: он и рассказ Влади под сомнение не поставил (хотя вообще-то ее книга не лишена беллетристичности), и в то же время домыслил его, сделал более убедительным психологически. Ведь Высоцкий был очень артистичен не только «на работе», но и в быту, любил что-нибудь сыграть и кого-нибудь разыграть. Да сама же Марина Владимировна невольно «подтверждает» правомерность такой трактовки ее свидетельства. «Всю свою жизнь, — пишет она, — ты разыгрывал некое тихое помешательство, чтобы скрыть глубокий внутренний разлад» [27].
Так же интерпретирует Вл. Новиков и другой эпизод книги Влади — якобы возмущение Высоцкого «плагиатом» Артюра Рембо, который «все... тащит» у него, у Высоцкого: «...эти слова, этот ритм... Негодяй! И переводчик, мерзавец, не постеснялся!» [28] С трудом верится, что русский поэт был настолько необразован, чтобы не знать, что Рембо (кстати, упомянутый им в песне «О фатальных датах и цифрах») давно умер и ничего «тащить» у него не мог. Вновь сравним с текстом Вл. Новикова: «Сейчас мы Марину разыграем. Сделал возмущенное лицо и направился к ней, потрясая томиком...» (с. 258). Но это вовсе не эксплуатация удачно найденного приема. Эпизод психологически обыгран, и обыгран в связи с собеседницей, со взаимоотношениями героев: мол, «надо иной раз подставиться, посмеяться над самим собой, чтобы женщина могла ощутить свое превосходство».
Книга Марины Влади — лишь один из многочисленных мемуарных источников, на которые опирается добросовестный биограф, домысливающий документ (можно привести и другие примеры), но никогда не пренебрегающий им, не присочиняющий ничего такого, что идет вразрез с установленными на сегодня фактами биографии художника. В книге названы имена научных консультантов — А.Е. Крылова и И.И. Рогового, ведущих сотрудников ГКЦМ. Их авторитет — гарантия достоверности фактической базы книги. Но и сам автор ее — высоцковед первого призыва, активно писавший о поэте еще в 80-е гг., а относительно недавно составивший сборник «Авторская песня» для средней школы (о нем мы писали в обзоре «Барды и филологи»).
Но вернемся к его новой книге. Второй важнейший залог ее успеха — стиль. Большинство глав книги написаны как бы в форме внутреннего монолога героя. Мы говорим: «как бы», ибо автор старается избегать местоимений первого лица, чтобы Высоцкого как собственного биографа нам не «навязывать». Разве что «мы» иногда промелькнет, но тоже деликатно. Решение, с одной стороны, смелое и даже рискованное (впрочем, не рискованно ли вообще писать биографию знаменитого на всю страну человека, когда здравствуют столько близко и не очень близко знавших его людей?), но ведь и оправданное: по многочисленным фонограммам выступлений мы можем представить себе речевую манеру Высоцкого, вообразить его собственный рассказ о своей жизни, как если бы поэт задался целью такого устного «сериала». Биограф эту манеру хорошо чувствует и точно передает. Он использует, например, некоторые словечки из песен Высоцкого (вроде наречия «делово»), характерные для его речи перифразы, идущие от общих мест культурного сознания или штампов советского политического новояза («О театре долгое время не хотелось даже говорить. Зато в важнейшем из искусств кое-какие сдвиги»; курсив наш), вполне в стиле своего героя играет фразеологизмами, словно возвращая им буквальное значение («Как говорят в таких случаях, впечатление разорвавшейся бомбы. На взрыв все стали сбегаться...»). Все это — в меру, психологически достоверно. Может быть, многовато пуантов типа «ладно», «посмотрим», «расхлебаем»; литературный прием в этих случаях как-то слишком обнажен. Впрочем, и здесь Высоцкий (с его любимым выражением «разберемся») слышится и узнается.
Не исключаем, что «слышится» он и в некоторых резких оценках, данных как бы героем по ходу повествования произведениям некоторых современников, да и своим собственным. Считал ли он фильм Шукшина «Калина красная» «слюнявым», стихи Вознесенского на смерть создателя этого фильма «холодными», а свою песню «О знаках Зодиака» «халтурой» — говорить с уверенностью трудно. Здесь, кажется, голос критика Вл. Новикова все же слышнее голоса поэта Высоцкого.
Между тем книга и впрямь оказалась, подобно творчеству самого Высоцкого (как определяет его Вл. Новиков), двуголосой: в ней есть и главы, написанные уже не от лица героя, а от лица автора-литературоведа («Энергия вымысла», «Стих и проза», «Последние стихи»...). По традиции, такие главы обычно содержатся в сериях книги «ЖЗЛ»; иногда они даже превращаются в их смысловую сердцевину и вызывают горячие споры (напомним полемику, разразившуюся в свое время именно вокруг интерпретаций классических произведений в «жэзээловских» книгах И. Золотусского о Гоголе, Ю. Лощица о Гончарове...).
В биографию Высоцкого главы о творчестве частично перенесены из довольно давней книги Вл. Новикова «В Союзе писателей не состоял...» (1991) — в сущности, первой аналитической книги о поэте, создававшейся еще в пору «перестроечного» открытия Высоцкого литературной критикой. В новую книгу эти главы вписались органично. По-прежнему живо воспринимаются размышления о соотношении «автора и героя», «стиха и прозы», о смысловой двуплановости многих произведений поэта. Даже воображаемый «диалог о Высоцком» из эпохи «конца 80-х» не кажется анахронизмом — не только потому, что и сегодня порой приходится сталкиваться со снобистски-пренебрежительным отношением к поэту и оспоривать такое отношение, но и потому, что в этой, остроумно придуманной в свое время, полемике с неким «Недовольным» рассыпано немало тонких наблюдений над разными произведениями Высоцкого (в частности, над пресловутыми «ошибками» поэта типа «гусей некормленых косяк» или «локаторы взвоют») и его образным миром в целом.