Предисловие вылилось в своего рода литературный манифест. Согласно Вордсворту, простые люди, не затронутые влиянием города, таят в себе подлинные духовные сокровища. С этими людьми и об этих людях и нужно говорить поэту. Пусть условия их жизни скромны, их духовный мир богат. Вордсворт видит в сельской жизни великое благо, потому что она создает предпосылки для расцвета подлинно человеческих чувств, то есть самого и важного, что есть на свете. По мнению Вордсворта, требуется лишь некоторое усилие воображения, чтобы понять этих людей, поставить себя на их место и усвоить, что великие эмоции не обязательно порождаются великими событиями, напротив, они часто возникают как следствие, казалось бы, обыденных и даже незначительных обстоятельств и фактов. Поэтому простолюдины не только сами способны к творчеству, но могут вдохновить и поэта, передав ему часть своего душевного богатства.
Стихотворение «Одинокая жница» (The Solitary Reaper) еще раз подтверждает, что Вордсворт может рассказать очень многое о самых простых вещах. Его известное признание:
To me meanest flower that blows can give
Thoughts that do often lie too deep for tears
(Дьяконова Н.Я., 1984, 96)
снова подтверждено в этом стихотворении. В стихотворении говорится об одинокой деревенской девушке, которая поет, работая в поле. Вордсворт говорит о мыслях, которые появляются в его сознании скорее в связи с песней девушки, чем с ней самой. Можно сказать, что эта поэма об ассоциациях и мыслях, разбуженных прекрасным голосом. Ряд этих ассоциаций очень широк: они проносятся над землей и морем, над песками и водами с юга на север, от огромных континентов к крошечным затерянным островам. Мысли поэта легко путешествуют во времени и пространстве, от старых времен к нашему сегодняшнему дню (от «old, unhappy, far-off things» к «familiar matter of to-day»). Песня одинокой жницы находит отклик у слушающего. Именно это Вордсворт считал задачей поэта – как «человек, говорящий с людьми» («a man speaking to men»), поэт соединяет прошлое, настоящее и будущее, говорит о том, «что было и быть может» («has been, and may be again»).
Завершив полет своего воображения, Вордсворт возвращается к своей героине. Но аналогии и ассоциации, которые будит ее голос, превращают эту простую деревенскую девушку в настоящий поэтический образ: если она может вызывать эмоции такого рода, то она, действительно, не является простым образом. Вордсворт подчеркивает ее одиночество. Поэт называет свое стихотворение «Одинокая жница», и ужу в первой строфе это название подтверждается четыре раза, каждый раз новым синонимом (single, solitary, by herself, alone). Девушка, занятая тяжелой и нудной работой, поет свою песню, и автор чувствует в ней инстинктивную любовь к красоте, что является характерной чертой одаренной натуры. И читатель понимает это, потому что автор дает ему возможность увидеть ту красоту и богатство голоса и натуры девушки (это богатство настолько велико, что «the vale profound/is overflowing with the sound»). Богатство звука передается метафорой-глаголом overflow ( в другом случае – flow) и гиперболическим утверждением, что конца песни не было, а также тем, что случайный слушатель стоял («motionless and still») и слушал музыку, и музыка звучала в нем, когда он ее уже не слышал.
Богатство мелодии также выражается частым повторением слов «sing» и «song» (четвертая строфа: sang – song – singing), такими сонорными согласными, как n, m, особенно в сочетаниях, типа – ng, nt, nd (в первых четырех строках второй строфы различные сочетания с n встречаются 11 раз в 18 словах, или, в первой строфе 18 раз в 33 словах). Из 32 строк поэмы только в 6 строках сочетания с согласным звуком n используются менее двух раз, из этих шести строк – три основываются на аллитерации согласного звука m , что также создает музыкальный эффект («Or is it some more numble lay,/ Familiar matter of to-day» и «The music in my ear I bore»).
Различия между мелодией соловья и кукушки тоже определяется музыкально, звук n превалирует в описании соловья, а звук r – в описании кукушки. Сходные синтаксические параллели между строками, заканчивающими обе половины второй строфы («Among Arabian sands», «Among the farthest hebrides») подчеркнуты повторение согласных m – ng – r – b – d – s. Постепенное увеличение открытости гласных во фразе «old unhappy far-off thing» ([ ]- [ ] – [a:]), а также в «The music in my ear I bore/ hong after it was heard no more», создают впечатление увеличения звука, выражая его полноту и богатство.
Слушатель понимает, что песня девушки очень грустная, так как автор использует эпитеты «melancholy», «plaintive», а также слова «unhappy things», «sorrow, loss or pain». Девушка, «изливающая душу» в музыке, ни на минуту не покидая свою работу, воплощает в себе всю смелость и храбрость. Автор описывают жницу, используя очень простые слова, поэтому возвышенной, поэтической лексики в поэме очень мало, например behold, yon, solitary, styain, numbers, chaunt, haunt, lay. Остальные – слова, употребляемые в повседневной жизни: reap, cut, bind, grain. Но и эти простые слова подняты до поэтического уровня. Например, Вордсворт представляет свою героиню словом «lass» - это слово не имеет литературной ценности и используется в Шотландском диалекте – но обращаясь к ней как к «maidan» в конце поэмы, он устанавливает эстетическое равенство деревенского «lass» и более чувствительного «maiden».
Простота стиля поддерживается простотой образов. «The vale…overflowing with the sound» - один из самых обращающих на себя внимание образов; звуки (или «numbers»), которые «текут» («flow») – метафора, уже довольно устоявшаяся в языке, но у Вордсворта она принимает какое-то новое звучание. Так же с фразой «breaks the silence». Она используется в ежедневном разговоре, но в данном контексте («the silence of the sea»), устоявшаяся метафора «broken silence» обновляется.
Красивые картины с соловьем, поющим для путешественников, и кукушкой, чей голос слышен из-за моря (поэтическая ценность этой детали гораздо более важна, чем информативная ценность) – на самом деле являются сравнениями, но представлены они не в традиционном виде (как, например, «the reaper’s song is as welcome and as thrilling as…»): они даны как аналоги.
Ассоциации в стихотворении конкретны и в то же время размыты: о чем поет соловей в Арабийских песках, или мы узнаем много деталей, но о самой девушке мы не знаем ничего: кто она? о чем она поет? Мы никогда этого не узнаем, и поэт только догадывается, высказывая предположения и задавая вопросы («Perhaps?..»)
Песня жницы написана балладной строфой (но размер иногда варьируется). Каждая строфа состоит из двух балладных строф: первая с обычной рифмовкой (а в а в), вторая распадается на два куплета (d e d e). Строки всех строф состоят из восьми слогов, за исключением четвертой строки, в которой в трех случаях – 6, а в одном 7 слогов.
В основном баллада написана ямбом, но встречаются и хорей («reaping and singing by herself»). Прямой порядок слов нарушен несколько раз. «The Vale profound» (вместо «the profound Vale»), «No Nightingale did ever chaunt» (вместо «no Nightangale ever chanted»), «A voice so thrilling he’er was heard» (вместо «so thrilling a voice was never heard») и «The Music in my ear I bore» (вместо I bore the music in my ear»). Все это придает балладе большую эмоциональность и экспрессивность.
Простота, вариативность и повторения очень важны, т.к. они передают впечатление звучащей песни. Таким образом, Вордсворт успешно соединил мысль и действие, простой факт и поэтические ассоциации, музыкальную и наглядную образность, простоту чувства и стиля, истоки которых можно проследить в народной балладе.
Таким образом, сборник «Лирические баллады» был написан с целью выяснить, могут ли доставить удовольствие стихи, в которых используется подлинный язык людей (real language of men), живо и сильно чувствующих. Вордсворт полагает, что только такие стихи могут рассчитывать на устойчивый (permanent) интерес, ибо решительно отличается от сочинений, прославленных тогда «яркой и безвкусной фразеологией».
Он хочет описать события и ситуации обычной жизни, черпая «из запасов языка, действительно звучащего в устах людей, и в то же время придать им краски воображения, благодаря которым обычное предстает в необычном свете». Язык поэзии должен быть прост и обходиться без персонификации абстрактных понятий, которая искусственно возвышает его над естественным разговорным. Он отстаивает такой язык поэзии, который отвечает духу народа и языка вообще, не слишком новый, не слишком старый и не надуманный, Вордсворт убежден, что только в устах простолюдинов звучит наименее фальсифицированное, исконно английское слово (Дьяконова.Н.Я., 1978, 95).
В предисловии ко второму изданию «Лирических баллад» Вордсворт многократно подчеркивает, что драматизм их коренится в самой жизни. Он ставил себе задачей «переложить размерами стиха… подлинный язык людей, испытывающих острые переживания (a state of vivid sensation)»; его занимала «ассоциация чувств и идей в состоянии возбуждения» (Preface to the Second Edition of Lyrical Ballads). «Мой выбор, - писал он, - останавливался по большей части на низменной деревенской жизни, потому что в этом состоянии исконные страсти сердца находят для себя более благодатную почву, где могут достичь зрелости, менее скованы и изъясняются более ясным и выразительным языком; потому что в этом жизненном состоянии наши первичные чувства соседствуют друг с другом в большой простоте, их можно наблюдать точнее, и высказываются они более сильно; потому что нравы деревенской жизни из этих первичных чувств и, обусловленные необходимостью сельских трудов, более удобопонятны и более устойчивы: и, наконец, потому что в этом состоянии страсти людей нераздельны с прекрасными и непреходящими образами природы. Я следовал также и языку этих людей, ибо подобные люди ежечасно общаются с теми предметами, которым обязан своим происхождением лучшая часть языка; и будучи по своему положению в обществе и однообразию и узости своего круга деятельности (circle of their intercourse) более свободны от воздействия светского тщеславия, они выражают свои чувства и представления просто более философским языком, чем тот, которым его часто подменяют поэты, полагающие, что оказывают тем большую честь самим себе и своему искусству, чем больше они отрешаются от сочувствия к людям и чем больше дают волю произвольным и прихотливым формам выражения, чтобы удовлетворить свой надуманный капризный вкус и капризные аппетиты» (Preface to the Second Edition of Lyrical Ballads).