Литературный дебют Моэма выпал на последние годы правления королевы Виктории, когда Британская империя была в зените могущества. Скончался писатель, когда империя фактически прекратила свое существование. Если подходить к им написанному с формальными мерками, остается признать, что в романах и рассказах Моэма нет суждений по экономическим и политическим аспектам империализма. Но формальный подход тем и плох, что формален.
За века своего существования Британская империя выработала особую форму общественного сознания, окончательно сложившуюся в викторианскую эпоху. Эта форма представляла собой сложный, покоящийся на иерархическом принципе комплекс норм поведения, нравственных ориентиров, социально-политических ценностей и психологических установок; его неотъемлемыми слагаемыми были концепция британского офицера и джентльмена и непреступаемость грани между «белым человеком», «сахибом», и «туземцем». Т.е то был традиционный британский снобизм, обогащенный опытом многовекового колониального господства.
Верный традициям английской литературы, искушенной в художественном анализе снобизма,— традициям Свифта и Джейн Остин, Диккенса и Теккерея, Джордж Элиот и Т. Харди,— Моэм язвит своей иронией не человека вообще, но лишь извращение его природы под влиянием нормативных требований социальных условностей. И если он всегда готов понять человека, сделав скидку на естественные слабости и несовершенства рода людского, то на культ условностей и жрецов этого культа его терпимость не распространяется. При всей неоднозначности характера Эллиота Темплтона, которого автор наделяет важнейшими, с его точки зрения, добродетелями — щедростью, добротой и милосердием,— персонаж этот в глазах читателя непередаваемо комичен, порою же просто жалок, ибо снобизм как modus vivendi превращает его жизнь и бессмысленную погоню за миражем.
В художественных произведениях — а Моэм значителен в первую очередь как художник — важна самобытность метода его художественного мышления, то, как именно он, У. Сомерсет Моэм, на своем материале и во всеоружии собственного стиля приходит к открытию известных истин о человеке и искусстве.
В книгах Моэма нередко заходит разговор о деньгах. Иной раз этого требует сюжет, как, например, в романе «Острие бритвы» (1944), в других случаях разговор возникает применительно к собственному творчеству писателя. Моэм не скрывал того факта, что пишет не ради денег, адля того, чтобы избавиться от преследующих его воображение замыслов, характеров, типов, но при этом отнюдь не возражает, если творчество обеспечивает ему, помимо прочего, еще и возможность писать то, что он хочет, и быть самому себе хозяином в том мире, где все решают деньги. Законное, с точки зрения здравого смысла, желание художника многими критиками воспринималось, да и продолжает восприниматься как убедительное свидетельство пресловутого моэмовского «цинизма», миф о котором сумел пережить писателя-долгожителя. Между тем речь может идти уж никак не о корыстолюбии, но о жизненном опыте человека, который изведал бедность в юности и достаточно насмотрелся картин униженности, нищеты и бесправия, чтобы понять: бедность в ореоле святости и кроткого смирения — выдумка буржуазных филантропов, нищета не украшает, а растлевает и толкает на преступления.
Вот почему Моэм рассматривал писательство и как способ заработать на жизнь, как ремесло и труд, не менее, но и не более почетные и достойные, чем прочие честные ремесла и работы: «У художника нет никаких оснований относиться к другим людям свысока. Он дурак, если воображает, что его знания чем-то важнее, и кретин, если не умеет подойти к каждому человеку как к равному» [11;8]. Можно представить, как это и другие подобные высказывания в книге «Подводя итоги» (1938), позднее прозвучавшие и в таких сочинениях эссеистско-автобиографического плана, как «Записная книжка писателя» (1949) и «Точки зрения» (1958), могли взбесить самодовольных «жрецов изящного», кичащихся своей принадлежностью к числу избранных и посвященных. С ихточки зрения, «цинизм» — еще мягко сказано о коллеге по творческому цеху, который позволяет себе утверждать: «...умение правильно охарактеризовать картину ничуть не выше умения разобраться в том, отчего заглох мотор» [11;8].
В лучшем случае, свидетельствуют сюжеты произведений Моэма, снобистское миропонимание оборачивается трагикомедией (как в рассказах «Нечто человеческое» или «Ровно дюжина»), которая, однако, может завершиться самой плачевной развязкой (новелла «В львиной шкуре»). В условиях же колониальной действительности строгое соблюдение нравственных и социальных прописей кода «белого человека» или, напротив, их нарушение служит источником жизненных трагедий, загубленных судеб и репутаций, надругательства над человеческим достоинством, подлостей и преступлений. На эту тему, собственно, и написаны такие сильные рассказы, как «Макинтош», «Заводь», «На окраине империи». Не предвосхищая знакомства читателя с этими новеллами, заметим лишь, что в них тактично и в тоже время недвусмысленно показана «сила обстоятельств», нравственный климат колониального уклада, не только допускающий, но потворствующий забвению общечеловеческой морали при внешнем соблюдении принятого социального «протокола».
На взгляд Моэма, абсолютизация любой мнимости, порождающая нетерпимость, и всякие, пусть самые искренние, вошедшие в плоть и кровь формы фанатизма, включая религиозный, противны человеческой натуре, суть насилие над человеком. Жизнь, не устаёт напоминать писатель, рано или поздно их сокрушает, избирая своим орудием самого человека, и расплата бывает жестокой.
Парадоксальное сочетание вещей, казалось бы, несочетаемых, которое, за неимением или нежеланием объяснения, удобно списать по разряду противоречий, было в высшей степени свойственно Моэму, человеку и писателю. Один из самых состоятельных литераторов своего времени, он обличал власть денег над человеком. Скептик, утверждавший, что люди ему в принципе безразличны и ничего хорошего ждать от них не приходится, он был особенно чуток к прекрасному в человеке и ставил доброту и милосердие превыше всего.
Таким образом, можно сделать такой вывод. Многообразие течений и группировок, полемика между ними, попытки отдельных писателей активно вмешаться в социальную политику правительства, выступления молодых многообещающих художников, постановка новых, ранее запретных тем в их произведениях и бурная ответная реакция читающей публики, пробуждение интереса к искусству других стран — все это свидетельствует об интенсивности литературной жизни Англии этого периода.
В художественных произведениях — а Моэм значителен в первую очередь как художник — важна самобытность метода его художественного мышления, то, как именно он, У. Сомерсет Моэм, на своем материале и во всеоружии собственного стиля приходит к открытию известных истин о человеке и искусстве.
Моэм, утверждавший, что люди ему в принципе безразличны и ничего хорошего ждать от них не приходится, он был особенно чуток к прекрасному в человеке и ставил доброту и милосердие превыше всего.
Мистицизм, мистика (греч. mуstikos – таинственный) - религиозно-идеалистический взгляд на действительность, основу которого составляет вера в сверхъестественные силы. Зародился в глубокой древности, позднее выступает как непременный существенный элемент тайных обрядов (мистерий) религиозных обрядов Древнего Востока и Запада. Главное в этих обрядах - общение человека с богом или каким-либо другим таинственным существом. Подобное общение достигается якобы через озарение, экстаз, откровение. Элементы мистицизма свойственны многим философско-религиозным учениям древности (конфуцианство,брахманизм, орфики, пифагорейцы, Платони неоплатоники и т. д.). Средневековая мистическая философия (неоднородная по своей социальной значимости) связана с именами Бернара Клервоского (1091-1І53), Экхарта(1260-1327), И. Таулера (1300—61) и др., а также с суфизмом. Позже выступили мистики Бёме, Сведенборг. Мистицизм в той или иной степени присущ почти всем идеалистическим философиям нового и новейшего времени (особенно неотомизму, персонализмуи некоторым формам экзистенциализма). В России религиозно-мистическую философию развивали славянофилы, Соловьеви его последователи (Бердяев, Трубецкойи др.). Философы-мистики высшей формой познания считают некую мистическую интуицию, «духовный опыт», в котором исчезает разделение на субъект и объект и открывается реальность бога -духовной первоосновы мира. Мистицизм проповедуют, как правило, идеологи реакционных классов, хотя в некоторых случаях прогрессивные идеи или революционная оппозиция и социальный протест (напр., в суфизме, у Экхарта,Мюнцераи др.) выражаются в религиозно-мистической форме. Для духовной жизни современного буржуазного общества характерно оживление мистицизма в различных его формах (распространение оккультизма, так называемых нетрадиционных религий и т. п.) [12;91].
Смысл жизни (человека) - регулятивное понятие, присущее всякой развитой мировоззренческой системе, которое оправдывает и истолковывает свойственные этой системе моральные нормы и ценности, показывает, во имя чего необходима предписываемая ими деятельность. Подвергая теоретическому анализу представления массового сознания о смысле жизни, домарксистские философы исходили из существования некой абстрактной и неизменной «человеческой природы», конструируя на этой основе некий идеал человека, в достижении которого и усматривался смысл жизни, основное назначение человеческой деятельности. Отсюда вытекали их представления о возможности преобразовать мир (в соответствии с этими идеальными представлениями) чисто духовными средствами. Претендуя на универсальность, эти теоретические истолкования смысла жизни фактически обосновывали такие цели и идеалы, в которых выражались интересы господствующих классов. В современных теориях смысл жизни людей по-прежнему усматривается либо в реализации внеисторических задач, либо в достижении определенных потребительских стандартов и индивидуального благополучия, или же провозглашается бессмысленность и абсурдность любой деятельности ввиду отсутствия у нее какой-либо объективной направленности. Распространены и теории, отрицающие возможность научно достоверного ответа на вопрос о смысле жизни. Существование человека, определяется социальными условиями; он является активной силой, существенным образом влияет на социальное развитие, ускоряя или замедляя его. Единство противоположностей личного и общественного, вернее, их мера, изменяющаяся на разных этапах истории и в разных общественно-экономических формациях, и определяет смысл человеческой жизни, ее ценность. Жизнь не является надличной или надобщественной, но диалектически объединяет цели и смысл жизни человека и общества, которые могут находиться в непримиримом противоречии в классово-антагонистических формациях или все более совпадать по мере движения общества. Это движение связано с постоянным изменением меры личного и общественного, со все более глубокой индивидуализацией личности и вместе с тем ее единением с обществом, его целями и смыслом его существования и развития. Эта устремленность в будущее придает смысл и ценность человеческой жизни как на индивидуальном, так и на социальном уровне. Таким образом, подлинный смысл жизни, «тайна бытия» человека заключены в содействии разрешению назревших задач общественного развития, в созидательном труде, в ходе которого формируются предпосылки для всестороннего развития личности. Лишь такая форма жизнедеятельности человека обладает объективной ценностью и смыслом [12;129].