План
1. Идейный замысел романа «Госпожа Бовари»
2. Образ Шарля Бовари в контексте идейного замысла романа
Литература
1. Идейный замысел романа «Госпожа Бовари»
Французский реализм 19 столетия проходит в своем развитии два этапа. Первый этап – становление и утверждение реализма как ведущего направления в литературе (конец 20-х – 40-е годы) – представлен творчеством Беранже, Мериме, Стендаля, Бальзака.
Второй (50-70-е годы) связан с именем Флобера – наследника реализма стендалевско-бальзаковского типа и предшественника «натуралистического реализма» школы Золя. Первое произведение, отразившее миропонимание и эстетические принципы зрелого Флобера – «Госпожа Бовари» (1856), которому писатель отдал пять лет наряженного, мучительнейшего труда.
Громадные творческие трудности стояли перед ним: прежде всего они состояли в крайней тривиальности коллизии, в пошлости характеров, в бесконечной обыденности сюжета, вполне способного уместиться в нескольких газетных строчках отдела смеси. То и дело испускает Флобер вопли отчаяния в письмах:
«На прошлой неделе я убил пять дней на одну страницу... «Бовари» убивает меня. За целую неделю я сделал только три страницы и к тому же далеко не восхищен ими... «Бовари» не трогается с места: всего две страницы за неделю!!! Право, иной раз с отчаяния надавал бы сам себе по морде!.. Эта книга меня убивает... Трудности выполнения таковы, что временами я теряю голову».
И еще: «...то, что я теперь пишу, рискует обернуться Поль де Коком, если я не вложу сюда глубоко литературной формы. Но как добиться, чтобы пошлейший диалог был хорошо написан?» Писателям, которые во все вкладывают себя, свои чувства, свой личный опыт, легко работать. Ну, а если стремишься, «чтобы в книге не было ни одного движения автора, ни одного его собственного размышления», если «нужно в любую минуту быть готовым влезть в шкуры людей для меня глубоко антипатичных», если «нужно думать за других так, как они сами думали бы, и заставить их говорить...»
Но вместе с тем, какое огромное удовлетворение приносит этот каторжный труд!
«Все равно—плохо ли, хорошо ли,—но какое это чудо—писать, не быть больше собой, а находиться в том мире, который ты создаешь. Сегодня, например, я был одновременно мужчиной и женщиной, любовником и любовницей; осенним днем я прогуливался верхом по лесу, среди пожелтевших листьев. И я был и лошадьми, и листьями, и ветром, и словами, которые произносили влюбленные, и багровым солнцем, от которого жмурились их глаза, полные любви».
Так, в жестоких творческих мучениях и в восторгах творческих свершении создавался флоберовский шедевр, так возникало произведение, которое должно было стать «написанной действительностью» и которое стало крупнейшей вехой в развитии реалистического романа.
И вот перед нами раскрывается беспросветно тусклая, бесконечно скучная жизнь провинциального захолустья—нормандских городков и деревень, где практикует недоучившийся лекарь—добряк. Шарль Бовари. Его жизнь без событий, без движения, похожая на стоячее болото, заполненная вереницей одинаковых, неисчислимых, ничего не приносящих дней. «Каждый день в один и тот же час открывал свои ставни учитель в черной шелковой шапочке, и проходил сельский стражник в блузе и при сабле. Утром и вечером, по трое в ряд, пересекали улицу почтовые лошади — они шли к пруду на водопой. Время от времени дребезжал колокольчик на двери кабачка, да в ветреную погоду скрежетали на железных прутьях медные тазики, заменявшие вывеску у парикмахерской». Вот и все. Да еще расхаживал по улице— от мэрии до церкви и обратно—парикмахер в ожидании клиентов. Так течет жизнь в Тосте. И так же она течет в Ионвиле, с его церковью, домом нотариуса, трактиром «Золотой лев» и аптекой господина Омэ. «Больше в Ионвиле глядеть не на что. Улица (единственная) длиною в полет ружейной пули насчитывает еще несколько лавчонок и обрывается на повороте дороги...
Ничего не изменилось... Ничего не меняется. Все увязло в липкой тине обывательского существования. В ней погрязла вся Франция — таков результат торжества собственников, торжества, кажущегося неизбывным.
На этом фоне развернута печальная история увлечений и разочарований, томлений и сердечных невзгод, грехов и жестоких искуплений героини- жалкой и трогательной, грешной и навеки близкой читателям Эммы Бовари. О страданиях женщины в тисках буржуазного брака, о супружеских изменах во французской литературе до Флобера было написано очень много. Героини Жорж Санд в своем порыве к свободе чувства бросали вызов тирании мужа, за которой стояли законы общества и заповеди религии. Бальзак изображал неверных жен, наделенных неукротимыми страстями, как г-жа де Ресто, или глубоким пониманием беспощадной логики эгоизма, как герцогиня де Босеан.
Дочь небогатого фермера Эмма Бовари мало похожа на этих героинь. Повествуя о ее судьбе, вернее, делая читателя свидетелем всей ее грустной, грешной жизни. Флобер и жалеет ее и иронизирует над ней. И в то же время Флобер говорил: «Эмма Бовари—это я!»—и чувствовал на губах вкус мышьяка, которым она отравилась.
А дело в том, что мечтательная и сентиментальная провинциалка, ничем интеллектуально не превосходившая своего ничтожного мужа, отличается от него одной существенной особенностью. Она всегда недовольна. Всегда чего-то ждет, всегда стремится к чему-то, что находится за пределами бесконечно убогой реальности ее жизни. Но—увы—в том и состоит глубокая и безысходная драма личности в мещанском мире— это «что-то» оказывается жалким миражем, и чем отчаяннее гонится за ним бедная госпожа Бовари, тем глубже увязает в пошлости. Для этого и ввел в свое произведение Флобер образ Шарля Бовари. Его мир – мир торжествующей тупости, который цепко держит человека: он не только владеет его реальным бытием и повседневным бытом, но беспредельно опошляет и самую мечту его.
Автор реалистично показывает быт и нравы той провинциальной Франции.
Эмма начиталась в пансионе романов, в которых «только и было, что любовь, любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках, почтальоны, которых убивают на всех станциях, лошади, которых загоняют на каждой странице, темные леса, сердечное смятение, клятвы, рыданья, слезы и поцелуи, челноки при лунном свете, соловьи в рощах, кавалеры, храбрые, как львы, и кроткие, как ягнята, добродетельные сверх всякой возможности, всегда красиво одетые и плачущие, как урны»,—Флобер собрал здесь, кажется, все штампы галантной и чувствительной литературы. Таким было «воспитание чувств» героини.
Но после шумной деревенской свадьбы, похожей на ярмарку, жизнь ее потекла удручающе однообразно, бок о бок с недалеким, добродушным, обожающим ее мужем, лишенным всяких духовных запросов и так разительно непохожим на героев из книг. «Разговоры Шарля были плоски, как уличная панель, общие места вереницей тянулись в них в обычных своих нарядах...» К тому же «он не умел ни плавать, ни фехтовать, ни стрелять из пистолета... Он ничему не учил, ничего не знал, ничего не желал».
Шарль действительно жалок и смешон в своей абсолютной приземленности, самодовольстве и бездарности. Он вызывает жалость, в противовес своей жене. И здесь Флобер, так ненавидевший и в жизни и в литературе всяческую экзальтацию и претенциозную чувствительность, совершенно беспощаден.
В образе Шарля – типичного ионзильского обывателя Флобер в полной мере выразил свою ненависть к буржуа. Среди них нет злодеев, нет маниакальных скупцов в духе героев Бальзака.
Но флоберовский буржуа, быть может, страшнее бальзаковских. Страшнее своей обыденностью, своей неистребимой глупостью, автоматизмом и убожеством своей духовной жизни. Здесь чахнет и гибнет все искреннее и чистое. Не остается места в жизни для бедняги Шарля. Его: бескорыстное чувство и страдание выделяют его из среды ему подобных.
В годы работы над романом Флобер написал свой «Лексикон прописных истин» - издевку над общепринятыми буржуазными идеями. «Я хочу,—писал он о замысле этой злой книги,—чтобы тот, кто прочтет ее, боялся рот открыть из страха произнести в точности какую-нибудь фразу, которая здесь имеется».
Это проясняет социально-политический смысл произведения: в глазах великого реалиста растительное существование ионвильских обывателей не только знаменуют торжество пошлости над всем живым и человечным, но и подводят своеобразный итог исторического развития буржуазной Франции».
Полное господство буржуазии, утвердившееся в годы Июльской монархии и укрепившееся при Второй империи, казалось ему вечным, безысходным. Презирая царство лавочников и грязную возню буржуазных политиканов, Флобер не доверял и народу, боялся исторической самодеятельности народных масс, скептически относился к идеям справедливого общественного устройства: не привела ли революция 1848 года к гнусному режиму империи - наивно рассуждает он. В этом - конечная, главная причина его духовной драмы: сын эпохи.
Вот почему он любил подчеркивать, что буржуа для него понятие универсальное. «Буржуа — это животное, которое ничего не понимает в человеческой душе»,— писал он.
При этом он теряет чувство перспективы, утрачивает порой и справедливость оценок: он знает о тяжелой жизни трудового народа, зверски эксплуатируемого и ограбленного духовно, но и в людях труда видятся ему те же ненавистные черты мещанина. «Аксиома: ненависть к буржуа — начало добродетели»,— пишет он Жорж Санд. И добавляет:
«Я подразумеваю под словом «буржуа» как буржуа в блузе, так и буржуа в сюртуке».
С какой потрясающей, беспощадной ясностью умел этот человек увидеть в повседневной жизни французской провинции середины века черты дикости, мрачного и тупого идиотизма, коренящегося в столетиях войны всех против всех! Как-то он рассказал об одном поразившем его факте. В Провене была назначена казнь преступника. И вот, чтобы посмотреть на казнь, в городок еще накануне явилось из окрестных сел более десяти тысяч человек. А так как на постоялых дворах не хватило мест, многие провели ночь под открытым небом, спали на снегу, лишь бы не пропустить упоительного зрелища. «Что же, декламируйте против боев гладиаторов! Говорите о прогрессе!—восклицает Флобер.—Морализируйте, издавайте законы, составляйте планы! Попробуйте-ка исправить дикого зверя!»