Мир героев романа «Преступление и наказание»
Образы «бывших» героев романа
Мир героев «Преступления и наказания». В чем его тревожная непривычность? Только в том, что почти все центральные фигуры романа - парии, социально отверженные, что главный герои и его избранница - это «убийца и блудница», как библейски будут обозначены они в IV главе части четвертой? Нет еще молодые авторы натуральной школы с дерзкой жестокостью познакомили «почтеннейшего читателя» с «физиологией Петербурга» (так назывался знаменитый сборник, подготовленный в 1845 году по инициативе Некрасова). Обитатели мрачных «Петербургских углов» (это собственный очерк Некрасова в упомянутой книге) и продуваемых ледяным ветром столичных чердаков - «Петербургских вершин» (как озаглавил свою книгу даровитый Я. П. Бутков), их безвыходно трагические судьбы были уже художественно освоены русской литературой, прежде всего прозой. Она успела затронуть в той или иной мере и самосознание этих «бедных людей». Все это было уже в ранних сочинениях Достоевского. Есть оно и в «Преступлении и наказании». (Не случайно Писарев, глубоко прочитавший роман как раз в таком плане, назвал статью о нем «Борьба за жизнь»).
Но дело не только в том, что именно для русского романа подобный социальный паспорт героев был не вполне обычен. В книге Г. М. Фридлендера «Реализм Достоевского» опубликовано сохранившееся в архиве интереснейшее письмо к Достоевскому неизвестного читателя (1876), по-видимому, читателя «талантливого» и чуткого: «У нас в России только и есть два психологабеллетриста - это Толстой и Вы. Художественная кисть Толстого рисует предметы тонкие, изящные ... Вы же трогаете болячки чуждого Вам элемента... Оттого-то Вам одному только доступно изображать типы, которые почти непонятны другим. Вы их прочувствовали, Вы за них болели, Вы измаялись нравственно вместе с ними, заставляли себя чувствовать по-ихнему и таким образом воспроизводить живого, но изуродованного человека». Замечательно тонко отмечена здесь способность писателя рисовать таких необычных героев, которые «почти непонятны другим».[3]
М. М. Бахтин обращает наше внимание на то, что герой Достоевского выключен из «конкретных и специфицированных» отношений, твердо определяемых жизненным местом человека. В «Преступлении и наказании» почти все - «бывшие». Раскольников «бывший студент» (так сам он отвечает в полиции на прямой вопрос - кто он), бывшим студентом в данный момент является и Разумихин. Бывшим чиновником, «ровно пять суток назад тому» окончательно и безвозвратно сорвавшимся, входит в роман Мармеладов. Бывшая «барышня» - его дочь Соня, которая ныне «по желтому билету живет-с ... ». Бывшие «дворянские дети» - малыши Катерины Ивановны, которых нищета выгоняет собирать милостыню на улицах. Свидригайлов появляется в Петербурге в сущности уже тоже как бывший помещик (и даже некогда «хозяин порядочный»); он бесповоротно для себя расстался со своим недавним усадебным прошлым и рассказывает о нем Раскольникову с каким-то насмешливым удивлением, словно о чужой, другой жизни. Вполне естественно поэтому, что герои Достоевского отторгнуты от реальной житейской практики. Конкретно почти все они вроде бы не заняты ничем (кроме Зосимова - практикующего медика и судебного пристава Порфирия Петровича). Лужин в данный момент только готовит себя к подвигам буржуазного хищничества (которые с таким сатирическим блеском и разоблачающей силой будут представлены Салтыковым в «Дневнике провинциала в Петербурге»). Разумихин ради добывания средств к существованию делает переводы для рыночного издателя-книготорговца и увлекается проектом собственного книгоиздательского дела, в эпилоге сообщается о его успехах на этом поприще. Но реально в романе Достоевский в эту сторону жизни не входит. Вообще же, как правило, человеку Достоевского противопоказана «нормальная» - деловая, служебная, хозяйственная - жизнедеятельность. Он не может удержаться в этих ·рамках. И Мармеладов, которому не раз (даже и перед самым его концом) судьба давала возможность стать на путь «исправного» чиновника. И Свидригайлов, незадолго до самоубийства признавшийся Раскольникову в невозможности пристроить себя к какому-либо определенному занятию: «Верите ли, хотя бы что-нибудь было; ну, помещиком быть, ну, отцом, ну, уланом, фотографом, журналистом... н-ничего, никакой специальности! Иногда даже скучно».
Это равнодушие к «насущному» и неспособность к нему достигает апогея у Раскольникова. Хотя он «был задавлен бедностью», это «перестала в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он совсем перестал заниматься» - сразу узнаем мы уже на первой странице романа. Несмотря на молодое самолюбие, он «менее всего совестился своих лохмотьев на улице»; ему «наплевать», как он сам заявит Настасье, и на свою нищету, и на возможность как-то поправить положение уроками.
Отрешенность от житейских дел принимает у Раскольникова такую крайнюю форму, что даже еда для него какой-то посторонний, чуждый акт. К постоянному изумлению и даже негодованию сердито-сострадательной Настасьи, он с трудом заставляет себя съесть «ложки три-четыре», «машинально» отхлебывает чай. Когда Зосимов внушает Раскольникову: «Вам без занятий оставаться нельзя, а потому труд и твердо поставленная перед собою цель, мне кажется, очень бы могли вам помочь», он получает отстраненно-издевательский ответ: «Да, да, вы совершенно правы ... вот я поскорей поступлю в университет, и тогда все пойдет ... как по маслу ... ».
И это вопреки тому, что Раскольников, да и Свидригайлов активно-деятельны по натуре и по общей своей жизненной позиции. Не говоря уже о главном, страшном действии Раскольникова, оба они все время невольно вмешиваются в мелькающие мимо них, посторонние им события: в обстоятельства ли жизни мармеладовского семейства, в судьбу ли девочки на бульваре или в ссору в увеселительном заведении. Недаром Свидригайлов в шутку (но в чем-то и серьезно) говорит о себе, что он бы и на воздушном шаре мог полететь. Они деятельны, но не деловиты.
Почти все люди Достоевского предстают перед нами вольными и невольными «вечными странниками».
Единственное исключение - Порфирий Петрович. Кроме второстепенного по значению Зосимова, он единственный, кто связан прочным жизненным положением: службой, прямым непосредственным делом и, между прочим, «казенной квартирой». Об этом обстоятельстве сообщается специально: «казенная квартира, знаете, это славная вещь». Но интересно, что в самых искренних своих высказываниях, приоткрывающих настоящую душевную глубину, Порфирий Петрович несколько раз бесповоротно назовет себя «поконченным человеком» «конченым» «закоченелым». И это будет для нас не только словами. На фоне неприкаянной «свободы» других лиц Порфирий, в самом деле, как будто накрыт раковиной, панцирем. Жизнь других со всех сторон открыта случайностям (чаще всего, конечно, угрожающим, драматическим), жизнь Порфирия от них ограждена каменной стеной, определена - «покончена».
Рассматривая образы «бывших» людей, я вижу, как автор с помощью изображения чувств, мыслей и переживаний героев раскрывает психологизм романа.
Семья
Человек Достоевского - герой действия, хотя и не герой житейски-конкретного, социально определенного дела. Он не связан, не прикреплен к действительности с социально-служебной стороны. Но этого мало. Первичная нормальная ячейка общества - семья. Она также дает человеку твердое «определение». В «Преступлении и наказании» нет ни одной целой семьи, почти все люди, там - осиротевшие обломки уже распавшихся семейств, а большинство женщин в романе - вдовы. Такова, в сущности, семья Раскольниковых; мать его вдова, как и его квартирная хозяйка, как и ростовщица, Алена Ивановна, второй раз за свою жизнь остается вдовой Катерина Ивановна. Раскольников не успеет прочитать в письме матери о благополучном «доме господ Свидригайловых», как этот «дом» перестанет существовать; загадочно скоропостижно умерла Марфа Петровна, дети, как вскользь заметит Свидригайлов, отданы тетке, «а я им лично не надобен. Да и какой я отец!». Семьи в романе либо неудержимо расклеиваются, либо не создаются, не могут возникнуть. Не удается сватовство Лужина к Дуне, хотя он явился в роман именно с иголочки новым субъектом, «состоящим на линии жениха»; Раскольникову не суждено было жениться на своей «весенней» избраннице; Порфирий Петрович «недавно вздумал уверять, что женится, что все уж готово к венцу. Платье даже новое сшил» и принял поздравления близких, но «ни невесты, ничего не бывало: все мираж!». Еще один мираж - предсмертный проект женитьбы Свидригайлова на шестнадцатилетнем «ангеле», которого готовы продать ему алчные родители. Единственная складывающаяся семья посреди этого всеобщего трагического распадения - Дуни и Разумихина - остается за пределами непосредственного изображения.
Совершенно понятно, что герои, лишенные семьи, лишены и домашнего очага, своего крова. Достоевский не дает им оседлости. Не только «очага», даже просто своего места, в сущности, нет ни у кого из них. Все они: Мармеладовы, Соня, Раскольников, Пульхерия Александровна с Дуней, Свидригайлов, Лужин существуют на чужом месте и временно. Всех их мы встречаем на постое в номерах, в углах, на временном пристанище у знакомых… причем многих (Мармеладовых, Раскольникова, Лужина) настойчиво гонят и с этого случайного места. Апофеоз бездомности, характерной для человека Достоевского вообще, конечно, являет Раскольников, который просто не запирает свою комнатенку (<<два года» собирается купить замок), часто выходя демонстративно распахивает дверь, может ночевать где-то в кустах на островах. Беспокойная невозможность «осесть», закрепиться на определенном месте хотя бы на краткий момент - в скитаниях Свидригайлова по Петербургу накануне самоубийства.