Смекни!
smekni.com

Александр Гумбольдт и Россия (стр. 4 из 6)

2. Социально-политические аспекты касались, прежде всего, положения рабочих. Из расчётов в сфере валютной политики Гумбольдт мог легко вывести в конечном счёте недостаточную конкурентоспособность русских золотых рудников, которую он, по крайней мере частично, обосновывал плохим положением горных рабочих. Не следует сомневаться, что об этом он также доложил Канкрину.

Интересный вопрос касается отношения Гумбольдта к политическим заключенным в России. Первую группу путешественники встретили уже в западных предгорьях Урала [6, с. 108; 7, с. 64]. Однако близкие контакты в пути с заключёнными, особенно с политическими, не состоялись, хотя соответствующие желания вновь и вновь выражались Гумбольдтом [6, с. 118 по 30, Т.I, с. 418)]. Фактически ему наконец удалось добиться ходатайства при его возвращении в Санкт-Петербург для польского ссыльного Йохана Виткевича (Johann Witkiewicz), о котором он слышал в Оренбурге, когда ему представили третий том его политических эссе о Мексике [5, с. 82; 3, с. 116 сл. и 491]. При этом необходимо вспомнить о том, что в январе 1825 г. вместе с декабристами в Сибирь была сослана интеллектуальная оппозиция, которая составляла духовную элиту России.

Не везде, как кажется, Гумбольдт оставлял лучшее впечатление со своими интересами. Хотя истинность следующего анекдота спорна, но он – если он содержит истинное ядро и возможно с оглядкой на то, что он был перенесён в место, которое Гумбольдт вообще не посещал – всё же разъяснил бы одну дополнительную грань путешествия. Полицмейстер города Ишим якобы отправил следующий отчёт генерал-губернатору:

«Несколько дней тому назад сюда прибыл один немец по имени Гумбольдт, хилый, низкого роста, ничтожного вида, но важный, и при этом он был снабжён сопроводительным письмом ко мне от Вашего высокопревосходительства, в котором Вы мне велели обходиться с ним вежливо и сдержанно. Хотя я принял его с должным уважением, я должен всё же отметить, что эта персона показалась мне подозрительной и очень опасной. Он мне не понравился с самого начала. Он слишком много болтает и не оценил моё гостеприимство: несмотря на то, что мой повар испёк замечательные пирожки с мясом, что я даже имел счастье угостить ими Ваше Высокопревосходительство, он явно пренебрёг мной и моим угощением. К тому же он не удостоил внимания официальных лиц города и разговаривал с польскими и другими политическими преступниками, которые находятся под моим надзором. Я осмелюсь сообщить, что подобные разговоры с польскими преступниками не ускользнули от моего внимания, особенно с тех пор как он вёл длинные разговоры с ними ночью на вершине холма, который господствует над городом. Они с трудом втащили туда какой-то ящик и достали из него инструмент, который имел вид длинной трубы, которая мне, как и всему обществу, напомнила пушку. После того, как он закрепил трубу на треноге, он направил её прямо на город, а все подошли к нему и смотрели, правильно ли она нацелена. Так как во всём этом я видел большую опасность для города (ведь он весь деревянный), я незамедлительно приказал гарнизону, который состоит из одного унтер-офицера и шести рядовых, выдвинуться в то же место с заряженными ружьями, не выпускать немцев из поля зрения и наблюдать за его проделками. Если вероломное жульничество этого человека оправдывает моё предположение, то мы готовы отдать свою жизнь за Царя и святую Русь. Так как я посылаю Вашему превосходительству этот доклад с экстраординарным курьером, я прошу Вас о дальнейших предписаниях и использую случай заверить Вас в моей готовности следовать за Вами, а также свою преданность Царю и Отечеству, как честный русский офицер, который уже двадцать лет находится на службе» [3, с. 103 сл. с примечанием с. 104/1].

Даже если достоверность по-прежнему сомнительна, истинная суть этого анекдота допустима; она требует интерпретации. Тогда бы она документально обосновала интерес Гумбольдта к политическим заключённым, а также опасение местного чиновника, которое в сомнительном случае отреагировало преувеличено предусмотрительно и упреждающе, и прежде всего в ожидании указания сверху, поскольку решения на уровень подчинённых спускались неохотно. Наряду с этим есть недавно опубликованный на польском языке отчёт об историческом разрыве русско-польских отношений. Контакты Гумбольдта с польскими ссыльными в Западной Сибири являются историческим фактом, его усилия по освобождению, возможно также порой некоторое высокомерие по отношению к местным чиновника, но прежде всего польское презрение к русскому провинциальному управлению и его ошибочно предполагаемой необразованности, которая не видит научных намерений. Однако вымысел, кажется, смешивается с эпизодом, который, кроме того, происходил в том месте, где Гумбольдт во время своего путешествия вообще не останавливался.

Результаты путешествия в научном отношении

Оценка научных плодов русского путешествия является проблематичной; с одной стороны Гумбольдт мог воспользоваться своим экспедиционным опытом, полученным в Южной Америке, который, предположительно, облегчал ему понимание дел во время второго большого путешествия. С другой стороны, путешествие было относительно коротким, так что Гумбольдт лишь собирал информацию и материалы, но едва мог оценивать их в дороге. «Обобщения» в его труде Центральная Азия опять-таки соответствовали только незначительной части материалов путешествия; вновь-таки они обширно использованы в отчёте о путешествии, который написал сопровождавший его Розе. Самому Гумбольдту принадлежат только фрагменты, которые относятся ко времени непосредственно после путешествия, которые по содержанию указывают уже на Центральную Азию и едва касаются экономических и социальных аспектов путешествия.

Своей собственной цели – высокогорного массива Центральной Азии – Гумбольдт во время путешествия не достиг. Даже на Алтае, который в своей высшей точке Белуха всё-таки возвышается до 4506 метров, он видел только окраины горного массива и холмистой местности, но не саму высокогорную часть. Отсюда понятно, что осталось некоторое разочарование, которое Гумбольдт явно выразил относительно природы западносибирских степей возле Барнаула:

«Растительность теперь, поскольку мы уже продвинулись на треть от полтысячи вёрст на юго-восток Азии от Урала, наконец мало-помалу стала сибирской. Берега Оби похожи в целом на Хафель и Тегельское озеро, поскольку, к сожалению, лишь деревья характеризуют землю» [21, с. 199].

Тем не менее, научные результаты, которые он получил при изучении отдалённых горных районов, были важнее для Гумбольдта, чем политическая сторона путешествия. Стойкий интерес, который он проявлял к Азии, соответствовал его возрастающему желанию расширить естественнонаучное сравнение с научно обоснованной картиной мира, которая должна быть основана на эмпирических измерениях и опыте (и естественно также на оценке необъятной литературы). Но к научным познаниям, которых искал Гумбольдт, относилось также лучшее знание природных ресурсов, прежде всего золотоносных месторождений. Десятилетие спустя после своего путешествия Гумбольдт смог нанести на карту Центральной Азии, которую он составил начисто ещё во время экспедиции, золотоносные месторождения в Кузнецком меридиональном хребте (Кузнецком Алатау) и вместе с тем также дополнил представление о результатах; эти сведения восходили к сообщениям, которые Гумбольдт получил от Канкрина [по 3, с. 169 сл., здесь с. 172].

Можно с уверенностью сказать, что для горных наук Гумбольдт существенно расширил знания об Урале. Отчёт о путешествии, который составил минералог Густав Розе, описывает осмотр отдельных горных предприятий и шахт, называет найденные там горные породы и минералы и не пропускает также тот факт, что Гумбольдт и сопровождающие его в большом количестве собирали минералы. Особый интерес Царского двора относился к месторождениям алмазов на Урале. Было ли обращено внимание Гумбольдта уже при подготовке его путешествия на старания Канкрина, который организовал поиски алмазов на Урале по образцу Бразилии, неизвестно. Несомненно, из Санкт-Петербурга Гумбольдт имел контакт с Вильгельмом Людвигом фон Эшвеге, благодаря которому были открыты бразильские месторождения [4, с. 54]. При переписке в центре внимания, вероятно, стоял вопрос об аналогии между залеганием пластов в Бразилии и на Урале, поскольку собирались проводить подобные целенаправленные поиски.

В пермской губернии (западные предгорья Урала) Гумбольдт обратил внимание на особый вид отложений, которые ранее не были описаны. Геолог Родерик Импи Мурчисон дал им в 1840 году обозначение «Пермь» по „locus typicus" (месту первоначального обнаружения – прим. пер.) и тем самым дал название одному периоду в стратиграфии. У Гумбольдта находим ещё более старое стратиграфическое деление – Карбон, «красный лежень» („Rotliegendes") и цехштейн (Zechstein) (в русской традиционной геологической терминологии – «Нижняя Пермь» – прим. пер.) – под именем «нижний триас» [19, Т. I, с. 200].

В заключение ещё одна оценка Гумбольдта в ходе путешествия:

«Сибирское путешествие не такое замечательное, как южноамериканское, но есть ощущение чего-то полезного и большого пройденного пути» [21, с. 186].

Дальнейшее влияние Гумбольдта на русскую духовную и научную историю

Благодаря своему положению Гумбольдт пользовался в России большим авторитетом как учёный и завязал или углубил во время своего путешествия важные контакты [Perepiska 28, с. 19 сл.]. Его значение для развития науки в Российской империи и позже в Советском Союзе проистекало, однако, в большей степени от восприятия его методики наблюдения природы и его трудов – особенно Космоса – и от письменных или личных контактов по другим поводам.

Во время его краткого пребывания в университете Тарту, который тогда принадлежал Российской империи, но был создан немцами и развился в центр геолого-географических исследований в Российской империи, были углублены контакты с учёными: Розе отмечает, что Гумбольдт встретился со знаменитым астрономом Струве, который позже основал Пулковскую обсерваторию возле Санкт-Петербурга, с минералогом фон Энгельгардтом, который объездил в 1826 г. Урал и выразил предположение, что там должны бы находиться алмазы, с ботаниками Карлом Христианом Ледебуром и Фридрихом Парротом (Иоганн Якоб Фридрих Вильгельм фон Паррот, в России - Иван Егорович Паррот – прим. пер.), сыном физика Георга Фридриха Паррота, который со своей стороны смог провести кажущееся возможным для Гумбольдта путешествие на Арарат [30, Т. I, с. 17 сл.]. Этот список, пожалуй, неполный, но отражает тесный круг, который объединяет, прежде всего, учеников названных профессоров, которые сопровождали Гумбольдта на некоторых этапах путешествия или готовы были помочь.