Преданность семье, общине, фирме должна быть беспредельной и безоговорочной, т. е. человек обязан подчиняться воле старших и вышестоящих, даже если они не правы, даже если они поступают вопреки справедливости.
Сельский подросток, приехавший работать в Токио, не имеет представления об одиночестве его сверстника в Лондоне, где можно годами снимать тесную каморку в перенаселенном доме и не знать, кто живет за стеной.
Японец, скорее всего, поселится с теми же людьми, с кем вместе начал работать. И его тут же станут считать членом воображаемой семьи. Его всякий раз будут спрашивать, куда и зачем он уходит, когда вернется. Присланные ему из дома письма будут читать, и обсуждать сообща.
Для японца почти не существует понятия каких-то личных дел. Привычка всегда находиться буквально локоть к локтю с другими людьми, традиционный быт, по существу, исключающий само понятие частной жизни,— все это помогает японцам приспосабливаться к условиям, которые на Западе порой приводят людей на грань психического расстройства.
Принято считать, что будущее человека зависит не столько от родства, сколько от того, с кем его столкнет судьба между 15 и 25 годами, в пору вступления на самостоятельный путь, в ответственейший, по японским представлениям, период, когда каждый человек обретает «оя» — учителя, покровителя, как бы приемного отца — уже не в семье, а в избранной им сфере деятельности.
Если сельский подросток идет в учение к кузнецу, именно этот человек на всю жизнь становится его покровителем; именно он, а не отец сватает ему невесту и восседает на самом почетном месте на его свадьбе. Если юношу берут на завод по рекомендации земляка, этот поручитель впредь может всегда рассчитывать на безоговорочную верность своего «ко», как того требует долг признательности.
Личные отношения, сложившиеся в начале жизненного пути, японцы ценят выше других и считают, что они сохраняют силу навсегда.
Хотя японцы избегают одиночества, любят быть на людях, они не умеют, вернее, не могут легко и свободно сходиться с людьми. Дружеские связи между лицами разного возраста, положения, социальной принадлежности крайне редки.
Круг тех, с кем японец сохраняет общение на протяжении своей жизни, весьма ограничен. За исключением родственников и бывших одноклассников, это, как правило, сослуживцы одного с ним ранга. Если дружбу сверстников в школе и университете можно назвать горизонтальными отношениями, то в дальнейшем у человека остаются лишь гораздо более строгие вертикальные отношения между старшими и младшими, вышестоящими и нижестоящими.
Стремление японцев к четко обозначенной иерархии проявляется повсеместно: это заметно как между соперничающими группами, так и внутри каждой из них. Главенствующая роль вертикальных связей «ояко» ведет к тому, что даже среди людей, занимающих одинаковое или сходное положение, обнаруживается тяга к разграничению рангов.
Для рабочего у станка рангом служит возраст, точнее говоря— стаж. Ранг служащего определяется, прежде всего, образованием, а во-вторых, опять-таки числом проработанных лет. Для профессора университета критерием подобающего места среди коллег будет дата его официального назначения на кафедру.
Примечательно, что четкое осознание своего ранга присуще людям не только в общественно-политической или деловой жизни, словом — в сфере официальных отношений. Оно дает себя знать и среди творческой интеллигенции, где, казалось бы, сам характер деятельности должен выдвигать во главу угла личные таланты и заслуги. У писателей, артистов, художников бытует понятие «предшественник», т. е. человек, которого надлежит почитать уже за то, что он раньше начал подобную же карьеру, раньше вступил в литературу, на сцену, дебютировал в живописи или архитектуре.
Домашний очаг по-прежнему остается у японцев заповедником старого этикета. Каждого, кто уходит из дому или возвращается, принято хором приветствовать возгласами «Счастливого пути!» или «Добро пожаловать!» Мне часто приходилось видеть, как японцы встречают в Токийском аэропорту родственников, возвращающихся из далеких заграничных поездок. Когда муж сходит с самолета, жена приветствует главу семьи глубоким поклоном. Он отвечает сдержанным кивком, гладит по голове сына и почтительно склоняется перед родителями, если те соблаговолили его встречать.
Мы привыкли подчас больше следить за своим поведением среди посторонних, чем в кругу семьи. Японец же за домашним столом ведет себя куда церемоннее, чем в гостях или в ресторане.
Он преспокойно раздевается до нижнего белья перед незнакомцами в поезде, но, если кто-то из родственников придет к нему домой с визиток, он станет поспешно одеваться, чтобы принять его в подобающем виде. Иностранца, пожалуй, в равной степени поражают как церемонность японцев в домашней обстановке, так и их бесцеремонность в общественных местах. Японец просто не представляет себе, что помещение, где не нужно разуваться, может быть чистым. В кинотеатре, на вокзале, в автобусе люди преспокойно швыряют на пол окурки, пустые бутылки, обертки от конфет и прочий мусор.
Быть учтивым — значит не только скрывать свое душевное состояние, но порой даже выражать прямо противоположные чувства. Японский этикет считает невежливым перелагать бремя собственных забот на собеседника или выказывать избыток радости, тогда как другой человек может быть в данный момент чем-нибудь расстроен.
Если фразу «у меня серьезно заболела жена» японец произносит с улыбкой, дело тут не в каких-то загадках восточной души. Он просто хочет подчеркнуть, что его личные горести не должны беспокоить окружающих. Обуздывать, подавлять свои эмоции ради учтивости японцы считают логичным.
Лишь прожив в стране несколько лет, начинаешь понимать, что японская вежливость — это не низкие поклоны, которые выглядят весьма нелепо в современной уличной толпе или на перроне метро, и не обычай начинать разговор с множества ничего не значащих фраз. Японская вежливость — это прежде всего стремление людей при любых контактах блюсти достоинство друг друга.
Если задуматься, какими чертами, какими человеческими качествами пришлось пожертвовать японцам ради их образа жизни, прежде всего, пожалуй, нужно назвать непринужденность и непосредственность. Японцам действительно не хватает непринужденности, ибо традиционная мораль постоянно принуждает их к чему-то. Строгая субординация, которая всегда напоминает человеку о подобающем месте, требует постоянно блюсти дистанцию в жизненном строю; сознание своей принадлежности к какой-то группе, готовность ставить преданность ей выше личных убеждений; предписанная учтивость, которая сковывает живое общение, искренний обмен мыслями и чувствами,— все это обрекает японцев на известную замкнутость (если не личную, то групповую) и в то же время рождает у них боязнь оставаться наедине с собой.17
Первые американские колонисты были носителями традиций разных народов, что находило отражение в семейном укладе и принципах воспитания детей. Вместе с тем их семьям были присущи и некоторые общие черты. Типичная семья колониста была большой, включала представителей нескольких поколений. Мужчина —глава семьи пользовался практически неограниченной властью, а все остальные ее члены беспрекословно подчинялись ему. Всякое проявление своеволия у детей, как правило, подавлялось, да и самого понятия «детство» не существовало: младенцы, которыми занимались матери и бабушки, достаточно быстро превращались в «маленьких взрослых». Их одевали по-взрослому, они делили со старшими тяготы труда и связанную с этим ответственность, помогали в фермерской работе и домашних делах. К ним уже в очень юном возрасте предъявлялись, по сути дела, взрослые требования. В то время не было у новоявленных американцев руководств по воспитанию и по уходу за детьми, а общие установки, исходившие от медиков и философов колониального периода, сводились к тому, чтобы детей не перекармливали, не одевали слишком тепло, не баловали, «выбивали» из них упрямство, добиваясь послушания. Жестокость в обращении с детьми в какой-то мере оправдывалась в качестве крайней «воспитательной» меры. Дети нередко оказывались беззащитными жертвами деспотизма взрослых18
В конце XVIII в. семейное воспитание в США начинает испытывать влияние прогрессивных для того времени идей. Появляются первые руководства для родителей, в которых содержатся полезные рекомендации, касающиеся здоровья, питания и жилищных условий детей. В этих первых пособиях по семейному воспитанию подчеркивается, что нет необходимости ломать детский характер, поведение и убеждения, их можно повернуть в желаемое русло, проявив терпение и доброе отношение к ребенку.
Большое значение для семейного воспитания имели прогрессивные идеи президента Т. Джефферсона, которого американцы называют одним из «отцов-основателей». Он отмечал, в частности, что дети — не «взрослые в миниатюре», ни физически, ни интеллектуально они не готовы к тем нагрузкам, которые хотели бы взвалить на них взрослые, а нежелание считаться с возрастными особенностями ведет лишь к тому, что из «перегруженных» детей вырастут незрелые и не приспособленные к жизни люди.
С середины XIX в. в США все большее распространение получает так называемое пермиссивное (от англ. permission — разрешение, позволение) воспитание в семье, которое характеризуется отсутствием каких-либо жестких запретов детям со стороны родителей. Приверженцы этого подхода в семейном воспитании утверждали, что родители не имеют власти над детьми, которые должны вести себя свободно, раскрепощено и независимо от взрослых и даже могут их не слушаться. Непокорность детей, считали они, должна рассматриваться как проявление «твердого республиканского духа».