И о плате за ресурсы. В США государство, признав право собственности на землю за коренными жителями-индейцами и эскимосами, исходило из своего капиталистического правосознания — раз есть земля, у нее должен быть собственник, владелец, который может ее продать или сдать в аренду, даже если он носит не цилиндр, а головной убор из перьев. Капиталисты и индейские вожди признали себя равными друг другу в праве на землю. Наши северные лидеры ни за что не признают себя равными в праве собственности со всеми остальными россиянами — тут либо все им, а остальным шиш, либо пусть ни у кого ничего не будет.
Коренные северяне: общество и управление
Излюбленная тема для обсуждения — традиционное общество коренных жителей, особые формы управления. Зададим себе такие вопросы: сколько коренных жителей-депутатов заседало в советах разных уровней — от местных до Верховного союзного? Сосчитать трудно. Чьи имена носят улицы в окружном центре Чукотки, может быть, имена борцов за права народов и независимость — нет, имена пусть достойных людей, но представлявших власть. Сколько человек состояло в КПСС — единственной правящей партии? Много. Из коренных северян, живущих в Петербурге и Москве — почти все. Теперь ясно, почему едва зайдет речь о возрождении традиционного общества, так советская власть получается.
Сколько у нас межэтнических браков? Прикинуть на глазок — больше, чем однонациональных. Боюсь, что такие данные о национальном составе малочисленных народов просто нельзя публиковать — может оказаться, что жить в традиционном обществе на самом деле уже некому. И вот что: все, кто у нас наиболее активно борется за всевозможные привилегии коренного населения и пользуется таковыми — именно члены смешанных семей. Такое может быть только в России: к примеру, в Канаде смешанные семьи по существующему законодательству теряют почти все привилегии, которые имеют семьи индейцев и эскимосов.
Социальная структура у всех народов России, в том числе и у малочисленных народов, уже по крайней мере лет 30 назад выровнялась под стандарт всего населения бывшего Союза. Среди коренных народов высок процент диаспоры — тех, кто живет в областных центрах и крупных городах за пределами своих регионов. Общество малочисленных народов внутри себя уже совершенно не традиционно: более того, его расслоение закладывалось в образовательную программу, с привлечением единиц из числа коренных жителей Севера к нетрадиционным занятиям — в основном к посредническим функциям в управлении: чиновников среднего звена, вторых секретарей, референтов, консультантов по национальным проблемам. У коренных жителей есть свои труженики и те, кто десятилетиями сидит в кабинете с телефоном, есть свои бедные и свои богатые. Как у негров в США — в том-то и проблемы, что уже как у негров, а не как у эскимосов или индейцев. И самое болезненное, что сейчас обостряет все социальные противоречия — это частичное сохранение обособленного хозяйства и культуры коренных народов при нивелировке их социальной структуры в едином обществе.
У любого общества есть такой показатель — соотношение численности занятых в производстве и общей численности людей. В развитых государствах количество работников производственной сферы в процентном отношении имеет тенденцию к сокращению, а в ряде случаев — к качественному изменению, когда хозяев там заменяют иммигранты, «гастарбайтеры», приезжающие на временные заработки и тому подобное — например, как в Германии. Когда-то на нашем Севере коренные жители были все стопроцентно заняты в своих традиционных областях хозяйства. С изменением характера производства и там стало доминировать приезжее население, которое вообще численно преобладает — это хорошо известно. Но в России, как ни в какой другой стране, среди коренных народов Севера число тех, кто продолжает заниматься традиционным хозяйством, составляет величину, далекую от 100% населения, и с каждым годом продолжает уменьшаться. Эти социальные условия не регламентируются никакими правовыми документами, они складываются из системы общественных, этических и культурных ценностей народов. Изменения, происшедшие за последние десятки лет, тут уже необратимы.
Если бы этих процессов не было, если бы народы Севера не имели бы своих людей у власти, пусть номинально, если бы не было своих людей с высшим образованием, занятых в нетрадиционных сферах деятельности — было бы более жизнеспособным традиционное хозяйство, сохранялось бы традиционное общество и управление, язык и культура имели бы более прочные позиции, все было бы более похоже на «племенной образ жизни», нежели то, что мы имеем на сегодняшний день.
Кви продест? — так кому же это выгодно?
В римском праве есть такая формула: Qui prodest? — «Кому выгодно? », основание для расследования: кто заинтересован в данном действии?
Некая часть представителей малочисленных народов — те, кто сидит в уютных офисах, уже пользуется массой профессиональных привилегий и более всех воюет за ратификацию Конвенции — обещает какие-то преимущества своим соотечественникам в северных регионах, и знает, что она сама с гарантией получит от ее ратификации гораздо больше. Еще бы, понадобятся грамотные люди с опытом управленческой работы, а где они? — из старой номенклатуры, других нет. Почему? Да потому, что при подготовке специалистов с высшим образованием старые кадры из коренных жителей боялись конкуренции поколений — как бы молодые не стали умнее их, а то раньше времени на пенсию отправят.
«Верхушка», выступающая за немедленную ратификацию Конвенции от имени всех северян, на самом деле говорит от своего собственного имени. Оленеводам все равно, на чьей земле пасти оленей, и чьих оленей: совхозных или союзных — союза оленеводов мира, создаваемого с видимым усердием. А для тех, кто задействован в политизированных организациях, создается неплохой выбор — поселковая школа или столичный НИИ, сельская администрация или московская квартира с непыльной должностью, черная работа зоотехника в хозяйстве или руководство малым предприятием — закрытым АО, и так далее.
В СССР членов Союза писателей было столько же, сколько нивхов, композиторов — столько же, сколько орочей, космонавтов чуть меньше, чем ороков, а Героев Советского Союза немного меньше, чем чукчей и больше, чем коряков. Оленеводы — профессиональное межэтническое сообщество малочисленных народов — сейчас наверняка численно меньше ученых-кандидатов наук, летного состава авиации, или плавсостава флота. Но у профессиональных сообществ есть общие интересы. У малочисленных этносов, чья социальная структура уже давно размыта и нивелирована под стандарт, общих этнических интересов уже нет — они заменены совсем другими. У надэтнической северной бюрократии эти интересы есть, и они обозначены явственно — владеть и управлять, и желательно на основе международного правового документа.
Вспомним историю: когда в 1731 году на Камчатке восстали ительмены, то их социальный лидер Федор Харчин-ительмен уже с русским именем и уже говорящий по-русски, так разговаривал с казаками: «Вы зачем пришли? Я теперь камчатский комиссар! Я сам буду ясак собирать, а вам на нашей земле делать нечего?». Видите, дело было двести с лишним лет назад, а он уже не эрым — он уже комиссар, глава администрации, и его управление состоит в том чтобы лично с соотечественников и соседей ясак «драть», как выражались позже герои романа Валентина Пикуля «Богатство». Не знаю, как в других странах, подписавших Конвенцию, но у нас — прислушайтесь: лидеры северян давно рассуждают вслух примерно так же.
С точки зрения науки…
Швейцария, где размещается штаб-квартира МОТ — это страна надежных банков и качественных часов. Гуманитарные науки, в частности, этнология, похожая на нашу этнографию, там не имеют большого распространения. Из окон высотных зданий Женевы или Лозанны не видны ни Южная Африка, ни Индонезия, ни Гренландия, ни Чукотка. Может быть, поэтому все проблемы коренных народов, столь разные в разных странах, мыслятся в Конвенции столь одинаково. Авторы и эксперты Конвенции окончили престижные европейские и американские университеты, но их знакомство с коренными народами, похоже, ограничивается книгой классика французской этнографии Клода Леви-Стросса «Печальные тропики», рассказывающей об индейцах Бразилии. Но и в этой книге речь идет о тридцатых годах…
Наши этнографы-североведы знают российские реалии лучше своих зарубежных коллег. У них на виду столичная и региональная северная элита, но многие поддерживают ее в отношении к Конвенции о коренных народах — то ли наивно верят в решение проблем, то ли предпочитают не осложнять отношений с представителями изучаемых этносов, а многие откровенно зарабатывают себе политический капитал на заигрывании с северянами. Это просто непрофессионально. Предметом внимания должны быть не те, кто на виду, а или те, кто не на виду — жители дальних сел, люди, плохо знающие русский язык, или все представители народа от пастухов и охотников до писателей и депутатов. Нельзя оценивать современное положение коренных жителей без всестороннего анализа его причин. Нельзя основываться в разработке правовых актов и рекомендаций только на основании устных запросов какой-то части населения и выступлений «лидеров»: нам надо то-то и то-то, закрепите наши требования в законе или Конвенции. То, что в политическом сознании коренных жителей произошли сдвиги, то, как национальная элита озвучивает свои требования — это тоже предмет, достойный изучения, показывающий, что сегодняшние коренные жители — уже совсем не те, какими они видят себя и какими их нам преподносят номенклатурные выдвиженцы. Еще ремарка: у ученых не должно быть и не может быть личной заинтересованности в ратификации Конвенции — она на них не распространяется. Правда, может быть, какой-нибудь местный кадр и попытается запретить кому-то писать о Севере — знаете, предпосылки уже были…